Юзеф Крашевский - Осторожнее с огнем
Исхудавший, больной, почти помешанный, Ян боялся возвращения Юлии, как страшного суда.
А время летело быстро, и весна уже во всей красе распростерла зеленые крылья над землею.
Невозможно выразить молитв, слез Марии, упреков самой себе, отчаяния и битв ее самой с собою. Дивным огнем блестели ее черные очи; она побледнела, переменилась и ходила полуживая.
А Ян приезжал в Домброву, уже повинуясь более своему сердцу, нежели приказаниям Юлии.
Было майское утро. Не застав Марии в гостиной, Ян вышел в сад и нашел ее в одной из боковых аллей. Она прохаживалась с книгой в руках, смотря вокруг блуждающим взором. Легко можно было прочесть в глазах Яна, что он пришел с каким-то решительным намерением.
Предчувствуя что-то страшное, приветствовали они друг друга с большим смущением.
Долго Ян шел молча возле нее.
— Что за весна! — тихо сказала Мария. — В жизни моей не помню… подобной! (Всегда наилучшею весною бывает для нас та, во время которой мы любим). Небо так ясно, воздух отраден, зелень развивается так живо, цветы поднимают блестящие головки, словно какая-то радость разлита в природе…
— О, если бы я мог подобно вам это чувствовать!
— Мне кажется, ничто вам не мешает! Только угрызения совести и раскаяние в первом пылу своем могут оторвать от этого наслаждения и пересилить чувство.
— Да, угрызения совести и раскаяние!
— Но неужели на вас лежит тягость обоих?
— Никогда прежде я не знал их, а теперь чувствую на себе, как преступник.
— Что вы говорите? Где же ваши тяжкие преступления.
— У меня одно, только оно ужасно.
— Вероятно, вы умертвили паука, или муху? — спросила Мария шутливо.
— О, не шутите надо мною! Довольно взглянуть на меня, чтобы догадаться, как я мучусь.
— Любите Юлию, и для нее эти страдания.
— Я люблю Юлию? — сказал Ян со странным смехом. — Я?
Мария остановилась.
— Любил, это правда, но теперь, о, нет, я не люблю ее!
— Не следует насмехаться…
— Нет, Мария, — сказал он с жаром, схватя ее за руку, — люблю тебя, одну тебя! Можешь оттолкнуть меня, ты должна мне не верить, но я тебя обожаю!
В предчувствии опасности Мария собрала всю хладнокровную отвагу, как моряк, который молится среди бури, дрожит, когда волны разбивают корабль, но сброшенный в море, хватается за доску и мужественно спасает себя.
— Меня? — спросила она почти ласково. — О, Юлия бросила меня на жертву насмешки! Прилично ли уверять меня в том, в чем ее уверяли еще так недавно! И вы думаете, что я буду отвечать на вашу преступную любовь, переменчивую, подобно всем вашим чувствам? Полагаете, что изменю подруге?.. Не ожидала я, чтобы вы забылись до такой степени!
Ян не находил слов, не ожидая встретить резких упреков от кроткой Марии; но переносил их, чувствуя себя неправым, и опустил голову.
— Виноват и все перенесу, как преступник; но так случилось. Испытание было сверх сил, и моя ли вина, что я упал под его тяжестью. Вы оттолкнете меня, я уверен, но я не возвращусь и к Юлии.
— Вы обязаны…
— Я скажу ей, что если она желает иметь у ног своих существо без сердца, без привязанности, холодного раба, покорное животное, я — принадлежу ей.
— Во всяком случае первая любовь ваша правдивее: ее укрепило время, а вторая — фантазия, от нечего делать.
— Я достоин всех нареканий и все перенесу.
— Что же касается меня, — сказала геройски Мария, — я ни вам и никому принадлежать не могу.
— Вы любите! Мария замолчала,
— Есть жертвы, — начала она, — которые обязаны мы исполнить во искупление проступков наших; одной из великих жертв жизни есть то, что расскажу вам о себе. Я никого недостойна, и вы возвратитесь к Юлии.
— Никогда!..
— Слушайте, — сказала Мария, не смотря на него и собирая силы, — слушайте, кто я! Покинутая сирота, половину жизни я была посмешищем своих слуг. Нет гадости, которая не осквернила бы с детства глаз моих, мысли, сердца. Та, кого, по вашим словам, вы любите, спорила с дворовыми собаками о корке черствого хлеба… Вот вам мое младенчество. У меня был родственник, который, желая завладеть моим состоянием, думал, как бы от меня избавиться. Дом его был разбойничьим вертепом, и там прошли дни моей первой молодости. Умерла жена опекуна, и старик случайно обратил внимание на сироту, молодость которой была одной приманкой, а другой, может быть, состояние. Неожиданно из людской избы, из грубой одежды очутилась я в городе, в пансионе. И два года мелькнули там светлые и счастливые.
Мария замолчала. Дыхание ее стеснялось; она присела на скамейку.
— Слушайте, слушайте до конца. Старик взял меня домой и объявил, что хочет жениться на мне. Я сочла это чудовищной угрозой, чем-то невозможным и всячески противилась. Я не была его женой, но мстительный, жестокий человек, не будучи в состоянии развратить моего сердца, оставил мне позор на всю жизнь… На этих устах насилие бросило пятна, эти руки сгибались в муках отчаянной защиты… Я никого не достойна.
Договорив это, Мария зашаталась и упала в обморок. Ян взглянул на полумертвую, остановился, не будучи в состоянии подать помощь, и, потеряв сознание, повторял как помешанный:
— Никого!.. Никому!.. Смерть!..
К счастью, пришла горничная, посланная старостиной позвать Марию, и Ян мог удалиться. Но он не пошел к своей лошади, не возвратился домой, а побрел в сад, потом в поле, в лес, блуждая без цели.
Состояния его души невозможно описать.
Встревоженный отец разослал людей во все стороны искать сына, и только на третий день нашли его под дубами в знакомой роще, охваченного горячкой, исхудавшего от болезни и голода. Больного отвезли в Яровину.
Мария хотела удалиться из Домбровы, но не могла покинуть Старостину. Меж тем Юлия писала, что через несколько дней возвратится.
Юлия собиралась, исполненная уверенности, счастливая, с надеждами. Письмо ее к Марии было писано пламенем, и она так спешила, что приехала неделей раньше назначенного срока.
Мария, блуждающая как тень, подобно привидению, поразила ее на пороге дома.
— Что с тобою?
— Видишь, что ничего, Юлия.
— Ты больна?
— Нисколько.
— Что с Яном?
— Не знаю, он давно уже здесь не был.
В это время Старостина приплелась обнять внучку, и разговор прекратился.
Юлия с нетерпением ожидала минуты остаться наедине с подругой.
Положение Марии было грустно и достойно сожаления, но лгать она не могла и не хотела. Рано или поздно — Юлия должна была узнать истину.
Ян находился в опасности; болезнь его приняла угрожающее направление, и доктора отчаивались. Старик Дарский в суровом молчании день и ночь сидел у постели сына.
Под предлогом усталости Юлия скоро оставила бабушку и с сильно бьющимся сердцем побежала к Марии. Мария молилась на коленях, встала, взяла Юлию за руку и указала на Распятие.
— Ради Бога, Мария! Что это значит!
— Молись, Юлия!
— Он умер!
— Еще жив.
— Болен! Я полечу к нему… Пустите меня! Я пойду одна! О, к нему!.. Он болен и, может быть, я причиной…
— Место женщины у Распятия, — отвечала Мария. — Страдать, молиться и плакать — вот наша доля.
— Но что же случилось? Говори, не убивай меня неизвестностью! Говори все!
— Все? — спросила Мария. — Но хватит ли у тебя силы все выслушать?
— А, значит что-нибудь страшное!.. Что-нибудь ужаснее смерти!
— Ян может еще быть спасен, но он уже не принадлежит тебе. Юлия отступила назад.
— А, так ты завлекла его, ты хочешь убить и его и меня, неблагодарная!.. Он не принадлежит тебе нисколько… Но, нет, нет — одна я всему причиной!
И она отвернулась с презрением.
— Дружба! Привязанность! О, то, что люди называют приязнью — больше ничего, как сладкая отрава, медленная измена…
— Все расскажу тебе, Юлия! Обвиняй меня, но я не виновата. Завтра меня здесь не будет, но сегодня ты должна услышать истину.
— Разве истина существует? Где же она? Ты солжешь мне в оправдание вероломства.
Юлия плакала.
— Ты должна меня выслушать. Ян долго боролся с собою, и я не знаю какая несчастная, роковая звезда повлекла его ко мне.
— Не звезда, но глаза твои, слова, улыбки… О, знаю я теперь тебя, невинная!
— Но я не могу принадлежать Яну и никому другому: у меня хватило силы сказать ему об этом.
Юлия остановилась.
— Ты не знаешь, Юлия, моего прошлого, облитого слезами. Завтра я оставляю тебя, сегодня ты узнаешь меня совершенно.
И сквозь слезы, с лицом, закрытым черными волосами, Мария рассказала все, все и любовь Яна и последнее признание. Юлия слушала, и гнев ее расплылся потоком слез.
— Прости меня, Мария, — сказала она. — Я сама всему виною. Ты ангел, обрызгавший крылья земною грязью, но грязь давно исчезла на твоих перьях. Прости несчастной, безумной. Он не может уже принадлежать мне, но пусть будет счастлив с тобою, с кем хочет, только бы не умер… Скажи мне — он жив еще?
