Юзеф Крашевский - Осторожнее с огнем
В околотке разнеслась весть, что председатель опять поладил с старостиной, что Юлии возвращается надежда на его огромное состояние. Матильда, которой он бросил почти с презрением сто тысяч злотых и то после долгих убеждений, ничего уже не могла от него ожидать больше, а ближайших родных у него не было.
— Богатая невеста! — кричали на несколько миль в окружности. Сколько было убогих молодых людей задолжавшихся отцов, заботливых матерей и бедных родственников, все это являлось или высылало фаланги молодых претендентов снова в Домброву. Не будем описывать толпы искателей руки Юлии, между которыми не последнюю роль играл и Сафетич, действовавший по собственному побуждению. Председатель уже не смел рекомендовать его Юлии; Юлия же, находя рассеяние в ученых глупостях Сафетича, лучше всех его принимала. Она смеялась над ним, а он был уверен, что она любит его, и читал ей даже что-то из Анекреона.
Между соискателями Юлии отличался князь В…, которому дали имя Генриха, как будущему родоначальнику (он был шестой Генрих в семействе).
Невзирая на недостатки, обыкновенно поселяемые в сердце и уме неосновательным воспитанием; несмотря на то, что Генриху с детства набивали в голову идею о каком-то превосходстве над низшими, будто сотворенными иначе, он был порядочным молодым человеком, способный понравиться женщине. Недостатки его скрывались старательно, не было еще времени им выказаться, и он слыл почти популярным, сдружился с молодежью, не хвалился титулом, не бредил гербами. Молодежь, которая очень ценит общество сиятельных, если те не кусаются, окружила его даже с восторгом, убе-дясь, что он даже ласков. Генрих был для нее каким-то божком, и везде уважали его как украшение общества. Он был умен, проворен, довольно начитан, понемногу схватив всего из книг, отличный стрелок, игрок хладнокровный, на звон бокалов готовый хоть в полночь, кстати смелый с женщинами, коновод, подобно бердичевскому еврею, повеса между повесами; он был скромен со стариками, даже политик, если встречалась в том надобность. Князь играл не на одной струне, как мы видим, притом он имел красивое лицо, оттененное русой бородкой, глаза томно-голубые, руки женские, зубы, словно выточенные из слоновой кости. Он был не богат и не беден, но съедали его долги — эта болезнь наших провинций. Конечно, ему необходимо было взять жену с хорошим состоянием. Весь дом его держался кредитом, но тем не менее великолепно.
Князь Генрих был введен в дом Старостины. Юлия измерила его хладнокровным взором, а через несколько часов разговора не могла не сознаться, что это был очень пристойный молодой человек — un jeune homme très comme il faut. Старостине чрезвычайно льстил княжеский титул.
Председатель, хоть и шутил над бедностью сиятельных, вошедшей уже в пословицу в том околотке, где иногда говорили: год как князь, однако, совершенно не был равнодушен к суетности, и ему льстило это княжество, над которым он смеялся.
К удивлению Старостины, Марии и других, Юлия, обыкновенно холодно встречавшая всех своих соискателей, приняла Генриха весьма приветливо, даже как будто его завлекая, и князь начал довольно часто бывать в Домброве. Юлия обходилась с ним шутя, вежливо, не отнимая у него надежды. Конечно, она не допускала короткости, уклонялась от двусмысленных признаний, не хотела понимать намеков, но все это казалось скорей отсрочкой, нежели отказом.
А когда Мария спрашивала ее с удивлением, для чего она держит князя на привязи, Юлия, имея какой-то свой особенный расчет, отвечала:
— Увидишь, я ничего не делаю без цели.
— Но зачем же ты его завлекаешь?
— Я? Его? Я с ним, как со всеми: отказать ему не могу оттого, что не знаю — думает ли он обо мне или нет; завлекать — и не воображаю.
А назначенный год уплывал своей чередою. Юлия была уверена, что Ян живет в Литве. Старик Дарский, зная обо всем, пожимал плечами, не слишком порицая отсрочку.
— Все у вас теперь не по-людски, — говорил он сыну, — любовь ваша и ненависть непонятны, странны. Какая женщина решилась бы в прежние времена предложить человеку такое необыкновенное испытание? Кто бы из нас в былые годы — исполнил подобную волю? Теперь вы так недоверчивы, что в молодости, в годы упования и веры — боитесь один другого. А наконец, может быть это и к лучшему. Бог с вами. И мне это кстати, потому что Ян целый год живет со мною.
Наступила зима. Пришел назначенный день.
В Домброве было множество гостей, и князь Генрих блистал между ними яркой звездою.
Юлия была в тот день веселее обыкновенного и казалось с ним вежливее, внимательнее. Каждый ее мимолетный взор мог вскружить голову, что же, если она еще старалась придать ему чарующее выражение! Князь Генрих не отходил от нее, и у него, испытавшего многое в жизни, начинала кружиться голова. Он бы влюбился, если б был в состоянии, но сделал, что мог: вообразил себя влюбленным. Любовь не могла расцвести в его сердце, ослабевшим от ежедневных волокитств юности; появилась страстная, животная жажда.
Юлия сидела вдвоем с ним на диване и вела остроумный разговор, для обоих который был не без цели. Остальные гости, кто играл в карты, кто сидел у фортепьяно, кто возле девиц.
В известный час вошел Ян, и сердце его сжалось болезненно. Юлия была так занята князем Генрихом, что казалось будто его и не заметила. На приветствие его кивнула равнодушно головою, и хоть ей это много стоило, однако, не привстала с дивана, не сказала вошедшему ни слова, смеялась, острила.
Дарский не показал, однако ж, как это его поразило, только побледнел немного, почувствовал стесненное дыхание и сел на первом свободном кресле.
Издали посматривала на него неумолимая Юлия, видела, как он страдал; душа ее разрывалась, но холодный какой-то расчет заставлял ее зажечь в нем ревность для возбуждения большей любви. Было ли это необходимо? Ян любил как немногие, всей девственной силой неизрасходованного сердца и безгреховных помышлений. Равнодушие Юлии сильно поражало его, и ему надо было освоиться с этим неожиданным приемом, охладить себя. В голове его блуждали самые отчаянные мысли.
А Юлия смеялась с князем над какими-то оригиналами, виденными на последнем вечере. Звонкий голос ее, казавшийся даже веселым, доходил до слуха Яна, до сердца и раздавался в нем, как шум обрушающегося здания.
"Не снова ли это испытание? — спрашивал сам себя молодой человек. — Дай Бог, иначе я не перенес бы. И она!.. Я убил бы ее, — думал он, терзая перчатки, — мало этого — я отомстил бы и отомстил ужасно…" Ян еще безумствовал, когда близ него отозвался голос Марии, вменявшей себе в обязанность занять оставленного гостя.
— Вероятно, вы были больны? Вы так переменились!
— Нет, не был болен, но чувствую, что заболею.
— Что же с вами?
— Нужно ли говорить об этом! Мария притворилась, что не понимает.
— Благополучно ли съездили? — спросила она, переменяя разговор.
— Я никуда не ездил.
— Где же вы были?
— Извините, у меня закружилась голова, мне надо прохладиться немного.
Ян встал с кресла, а Юлия, наблюдавшая за ним, так искусно оставила свое место и подошла к двери, что встретила его на дороге.
Взглянули они друг на друга, но Ян не промолвил ни слова: много было окружающих, а он боялся, что не будет в состоянии скрыть того, что чувствует.
— Ян! — тихо шепнула Юлия и прибавила громче. — Как мы давно не виделись!
И повела Яна к окошку, смеясь, чтобы скрыть настоящее чувство.
— Что с вами? — сказала она Яну с самым равнодушным видом, чтобы по лицу никто не догадался о предмете разговора.
— С вами! Юлия! И ты меня спрашиваешь после такого приветствия, после стольких мучений?
— О, прости меня.
— Еще минута подобной пытки…
— И что было бы? — спросила она его дрожащим голосом.
— Я убил бы тебя! — мрачно отозвался Дарский.
Лицо Юлии прояснилось.
— Прости, милый мой, о, прости! Это было испытание.
— Еще одно в этом роде, и мы оба погибнем и ты больше не увидишь меня, Юлия. Делай со мной, что хочешь, но не пробуй насмехаться над чувством, сила которого известна тебе, которое ты разделяешь по словам твоим, в чем я сегодня сомневался.
Слова эти, сказанные с увлечением, служили для Юлии лучшим доказательством, что год разлуки не только не изменил, но еще возвысил любовь Яна.
Она была счастлива.
— Когда ты возвратился из Литвы?
— Целый год, как я там не был.
— Где же ты оставался?
— Здесь в Яровине.
— Как? Вблизи от Домбровы? Целый год, здесь!
— Да, вблизи от тебя, Юлия. И за это страдание Тантала получил такую награду.
— Ян! Я твоя! Накажи меня, как хочешь, но только прости, о прости меня!
— Нелегко залечить рану, которую я чувствую в сердце, как холодное железо.
— Все уже кончено.
— Не для меня; я еще страдаю.
— Разве ты мог считать меня кокеткой, легкомысленным ребенком?
