Юзеф Крашевский - Осторожнее с огнем
— И она согласна?..
Мария заплакала, а Юлия начала утешать ее. Для сиротки начиналась вечность непостижимых страданий и небесных наслаждений. Быть вместе ежедневно с тем, кого любишь, говорить, делиться мыслями, заглянуть ему в глаза украдкой… С другой стороны, неизбежное осуждение света. Но что же ей осталось терять?.. А эти полгода так ясно блистали светлым счастьем для сиротки.
И под влиянием страха и проливая слезы, она обещала исполнить пламенную просьбу подруги.
— А если меня любишь, — прибавила Юлия, — будь с ним кокеткой… Старайся завлечь, вскружить ему голову… И если ты не успеешь в этом, тогда я не боюсь никого в мире.
Долго еще ночью разговаривали подруги.
Возвратясь в свою комнату, Мария упала на колени и молилась со слезами. В глазах ее сверкали молнии, кровь затопляла сердце, волновались встревоженные мысли. Полгода! Целых полгода невозмутимое счастье… а после навеки монастырь, тишина, молитва, слезы и забвение.
Подкоморная ранним утром заехала за Юлией, Ян тоже явился на прощанье. Как-то уж не по обычному взглянули Дарский и Мария друг на друга: в обоих приметны были боязнь и какое-то смущение. Мария поминутно краснела, чувствовала слабость… А когда, проводив Юлию, Ян уехал домой, она еще долго смотрела вслед за ним по дороге.
Знал я одного удивительного безумного. Он сошел с ума от любви, и в помешательстве его встречались минуты спокойствия и самосознания, завидовать которым могли люди с обыкновенным холодным рассудком. Если он встречался с незнакомым, первый вопрос его был:
— Знавал ты ее?.. А как она была прекрасна!
Иногда он рассказывал чудовищные вещи с таким убеждением, с такой верой, для одних смешной, для других грустной, что не один плакал, не один надрывался со смеху. Для меня это была многозначительная, возбуждающая жалость загадка.
Он ходил на свободе. Один раз, помню, сидели мы с ним на пригорке, господствующем над городом В… и смотрели на этот муравейник, по улицам которого двигались люди.
Вдруг помешанный начал сильно смеяться.
— Что с тобою, Вертер? — спросил я. (Он сам себя называл этим именем).
— А что? Припомнил свои путешествия.
— Какие путешествия?
— Ты ведь не знаешь, что я странствовал очень много. Я объехал кругом всего человека и прошел его вдоль и поперек с английским капитаном Уайльмором на фрегате «Эксперт». Был я на отдельном острове, называемом людским сердцем. Редко он густо населен, чаще бывает пуст: жители одни других вытесняют. Мужское и женское сердце — два отдельных острова, но лежащие довольно близко и так похожи между собою, что искуснейший моряк распознает их разве только по градусу, под которым они лежат. Многие даже обманулись. Сердце женщины намного обширнее и доступнее, множество в нем гаваней отличных, свежая вода, очаровательные рощи, вкусные плоды, и если на нем всегда много посетителей сразу, но уж гости есть постоянно. Видел я там иногда собак, кошек, канареек. По наружности и сердце мужчины очень похоже на женское, но менее доступно для неопытных мореходцев, которые иногда не умеют попасть в его удобные гавани. Достигающие этого острова останавливаются надолго, но на обоих островах я замечал обыкновенно, что все прибывающие, как приходят, так и уходят оттуда без всякой цели. Никогда не мог я доискаться причины. Долее всегда жили те, кто вредил сердцу, резал его, худо поступал с ним, но и это не было правилом. Большие землетрясения иногда разом уничтожают там жителей, после чего сердце надолго остается пустыней. А сколько там тайников, сколько пещер! Сколько богатства, часто которым никто не пользуется! Голова людская лежит подальше, не всегда в одинаковом расстоянии, но между ней и сердцем — постоянное сообщение. С некоторых пор даже плавают пароходы. Обмен плодов питает голову и сердце.
На этом помешанный остановился и начал мне рассказывать, что делается на месяце и как она была прекрасна!
Бедный безумец! Ему казалось, что он знает сердце человека и сердце женщины! Но кто же может этим похвалиться!
Из всех определений сердца, ходящих по свету, справедливейшим и бессмертным будет выражение английского поэта: "Сердце — пучина!"
Кто был на дне, тот находил смерть, и не скажет нам, что там делается.
Разве есть расчет, который бы заблаговременно мог определить перемену чувства, события сердца?
Когда утром на другой день Ян застал Марию одну в тихой гостиной Домбровы, где все еще так живо напоминало о присутствии Юлии, сердце его заболело, и он едва мог проговорить слово. Она смешалась до того, что едва могла начать разговор.
Они даже не смели вспоминать о Юлии.
На другой день говорили о ней и только о ней. Яну было необходимо облегчить свою горесть, а находя в Марии существо, его понимающее, он говорил много, грустно, с жаром.
Она едва осмеливалась утешать его несколькими словами, а в душе думала: "О, как же она счастлива! Он так любит ее!".
Отчего же Ян на третий день говорил себе, что Мария не мучила бы любимого человека, что в любви ее больше веры, потому что больше было чувства?
Мысль эта, однако ж, со стыдом улетела.
И они снова говорили только о Юлии.
Потом, когда уже освоились, они встречались с полуулыбкой, довольные этими свиданиями. Светло было на сердце у Марии, и ей было жаль улетающих минут, которые сделались сокровищем ее жизни, и как бы она хотела удержать их! Когда же Ян уезжал от нее, она задумывалась и считала часы до его возвращения.
Со временем как-то решилась она прямо посмотреть на него; по странной прихоти судьбы взоры их встретились, и то, о чем сами они еще не знали, высказано было так изменнически, что молодые люди зарумянились от стыда и боязни.
Ян, уезжая, повторял дорогой:
— Юлия, Юлия! Хорошо ли так насмехаться над святым чувством и подвергать его подобному испытанию?
Но Ян любил Юлию, а Мария ничем себе не изменяла. Были они только смелее между собою, сдружились и постепенно раскрывали тайники своего сердца.
Даже однажды Мария рассказала Яну некоторые обстоятельства своей жизни, и Ян пожалел о ней.
— Бедная, — говорил он, — одна в целом мире и так несчастна!
И как-то долго потом не говорили они о Юлии. Наконец, пришло письмо из Варшавы, и стало все по-прежнему, как было на другой день после отъезда Юлии.
Ян был встревожен, что можно было приписать горести. Мария становилась каждый день печальнее, хотя была намного смелее с Яном и не избегала его взоров, встречи, беседы.
Она плыла по течению… А за нею был печальный край, а впереди — пустыня. Недолго суждено им было быть вместе. Ян, тосковавший вначале, считал дни с Марией, а оба они имели в этом свою цель и постепенно реже и реже говорил о Юлии. Он сердился, упрекал себя за это, насильно воображал обетованное будущее, но оно не имело уже для него прежнего очарования.
Через два месяца очевидна была перемена в обоих. Ян старался победить себя; Мария скрывала, что чувствовала, но любила всей душою. И разве можно скрыть это чувство? Не уничтожишь его, изменят тебе взор, робость, глаза, движения и те дьяволенки, которые летают вокруг нас и разносят, и подают каждому с улыбкой мысли, которые мы бы хотели затаить.
Часто любовь даже замаскировывается нерасположением, но это распознается легче всего.
Мария в самом деле умела скрыть, что чувствовала, но лишь настолько, насколько позволяли силы человеческие.
Ян чувствовал, что она была расположена к нему.
Мысли их и вкусы были сходны, сердца понимали друг друга. Оба они верили во все прекрасное и благородное верой молодости, не требующей испытаний.
Через три месяца Мари приметила в Яне сильную перемену, что очень ее поразило. Ян вспоминал о Юлии разве только случайно и то равнодушно, являлся раньше, уезжал позже и проводил целые дни, иногда целые вечера в Домброве, стараясь продолжить время своих посещений.
Старостина принимала это за простое дружеское расположение и была совершенно спокойна, но Мария не могла не догадаться, что Ян не был уже к ней равнодушен, как прежде, что сердце его изменилось, а последнее испытание было его падением.
Долго не верила она себе, но взоры говорили выразительнее, и дальше невозможно уже было сомневаться.
Испуганная, обвиняя только себя, она совершенно растерялась; но первая готова была пожертвовать собою, решилась ожидать взрыва и, если бы не ошиблась, объявить Яну, что не может принадлежать ни ему, ни кому бы то ни было другому.
Признание это могло стоить ей жизни, но она присудила себе как наказание, потому что измену Яна приписывала себе, только себе, бедняжка.
Но что же делалось с Яном?
Сердце — бездна! Кто же поймет, кто изъяснит его!
Сначала сердце его долго колебалось между Юлией и Марией, пока не перешло на сторону первой. Теперь возвращалось оно к другой. Ян был в отчаянии и любил, безумствовал и отправлялся в Домброву.
