Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе
— Нет, но ведь можно заключить новый договор или союз…
— С Орденом крестоносцев? — удивился король.
— Но ведь Альбрехт нынче в моде, краса и гордость реформации! Будучи крестоносцем, он и пруссаков, и наши окраины мечом в истинную веру обращал, а теперь готов Польшу еретикам запродать.
Сигизмунд нахмурил брови.
— Нам казалось, что до сей поры Речью Посполитой правили мы. И далее править намерены, — произнес он с нажимом.
— Санта Мадонна! А не думаете ли вы, что папа проклянет его?
Король раздумывал одно мгновенье.
— Это не пошло бы на пользу нашему вассалу. Если он таковым будет. Дело тонкое и нелегкое.
Разве что… Кпшцкий все уладит, на его дипломатическое искусство возлагаю надежды.
— Кшицкий? Чьими словами вы хотите в Риме защищать отступника? Словами польского поэта?
Он глянул на нее чуть насмешливо.
— Неужто вы не помните, о чем так недавно меня просили? Полагаю, что медоточивые речи епископа из Пшемысля помогут нашему будущему вассалу.
Бона смутилась, но не думала отступать.
— Епископа? Стало быть, Кшицкий все же… Но Альбрехт — Гогенцоллерн. В жилах его течет немецкая кровь.
— Вы, должно быть, забыли, что, став еретиком, он вызовет гнев у католиков Габсбургов. И, наверное, это не слишком вас огорчит? Я полагаю, что для Речи Посполитой мир на севере и роспуск Ордена явится благом. Альбрехт, ослушник и грешник в глазах папы, да еще повздоривший с императором, станет искать у нас поддержки. По этой причине он готов присягнуть нам на верность.
— Я не верю в его искренность, — возразила Бона.
— В политике, не следует искать искренности. Она руководствуется здравым смыслом. Тем, что принесет нынешний день. Триумф Ягеллонов над прусским Альбрехтом.
Но Бона и теперь не собиралась сдаваться.
— Когда я только приехала в этот замок на Вавеле, я слышала разговоры о том, будто князь западного Поморья Богуслав передал Ласкому и Гурке свою просьбу — чтобы они взяли его земли под свое покровительство. А через год после рождения Августа он дал присягу — которая вам была не нужна — императору. Если бы я тогда понимала! Я кричала бы, умоляла согласиться принять у князя присягу на верность. А также отдать Августу Глоговское княжество! Ведь это все Пясты, поморские и силезские… Но вы… То, чего вы не хотели взять у них, берете у Гогенцоллернов.
Присягу на верность и вассальную зависимость! У вас скверные и продажные советчики. Сколько получил от магистра канцлер Шидловецкий за то, что замолвил за него словечко? Убедил вас, что герцог Прусский будет не так опасен, как великий магистр? Санта Мадонна! Но ведь это Альбрехт.
Все тот же Альбрехт!
— Станет нашим вассалом, — возразил король. — И это уже конец! С крестоносцами будет покончено! У нас сейчас Королевская Пруссия, к ней прибавится и герцогство Прусское, от нас зависимое. Я знаю, для вас важнее южные границы и княжества италийские. Но за побережье Балтийского моря мы бились уже под Грюнвальдом. Эта стена дома нашего всегда была в огне. От нее может загореться весь дом. Неужто вам мало того, что огонь будет погашен?
— На сегодня хватит с избытком. Ну, а завтра?
— Завтрашний день далеко… Он не в нашей власти… — заметил король, подходя ближе. — Королева Польши, как я погляжу, не умеет радоваться сегодняшнему дню. Ведь у нас наконец-то мир. Долгожданный, желанный. Не слишком ли много гнева в вашем сердце?
— Я ненавижу врагов династии. Давних — Габсбургов, и новых — Гогенцоллернов.
— Это я знаю. А кого вы любите?
— Прежде всего — свой собственный престол.
— И ничего и никого больше?
— Никого.
— А жаль. Очень жаль, — вздохнул он.
— Никого, кроме вас, мой муж, — тотчас поправилась она. — Разве этого мало?
— На сегодня хватит с избытком. Но я, в отличие от вас, умею ценить сегодняшний день. Те радости, что он несет…
А принес он немало. Сперва на сейме в Петрокове король под давлением шляхты дал обещание отныне строго придерживаться закона, запрещавшего одному лицу занимать более одной должности.
Вслед за этим в замок на Вавеле прибыли посланцы великого магистра — договориться, на каких условиях Гогенцоллерн должен стать вассалом Короны. После отказа от титула великого магистра и роспуска Ордена крестоносцев прусский герцог Альбрехт должен был дать присягу на верность и признать свою вассальную зависимость. Тем самым он сохранял за собой земли, за которые шла борьба, и великопольская шляхта встречала весть об идущих переговорах со смешанными чувствами. С одной стороны, она предпочла бы получить все Поморье целиком, без всяких договоров с Альбрехтом, с другой — не слишком-то мечтала о новой войне и новых податях. Королева рассуждала примерно так же, не пыталась больше вступать в борьбу, тем более что Шидловецкий и Томицкий поддерживали веру монарха в то, что, согласившись на прекращение войн и секуляризацию Ордена, он поступил правильно. Бона ждала, что папа возмутится, а быть может, даже проклянет Гогенцоллерна, но ничего подобного не случилось.
Святой отец, казалось, не заметил того, что произошло.
В одной из комнат при дворе королевы придворные дамы вышивали ленный штандарт для герцога, как вдруг отворилась дверь — на пороге появился Станьчик с пергаментным свитком в руке.
Протягивая пергамент Беатриче, Анне и Диане, он кричал:
— Вот доказательство, у меня в руках! Не все мыслят так, как Шидловецкий, Томицкий или Кшицкий, нынче воротившийся из Рима. У меня здесь лакомство, да только горькое как пилюля, а вирши больше на строки трактата похожи. Слушайте! Слушайте! Новые стихи Станислава Гозия.
Он принялся декламировать во весь голос, как это делают герольды на рынке. Строки, завершавшие стихотворение, прочитал с особым пафосом:
Вместо того, чтоб покончить с врагом,Одолев его в тяжком сраженье,Он ему вдруг предпочел оказать снисхожденье.
Анна первой нарушила молчание.
— Покончить с Альбрехтом? Но как это сделать? — спросила она.
— Вот те и на! — насмехался Станьчик. — Этого никто не знает. Но почему бы не попрекнуть? Не пожаловаться — хоть выбора и нет? Вот хотя бы и этот стяг, который герцог Гогенцоллерн получит в день присяги. Вышиваете королевскую корону на шее у орла и букву. И это все? А где же превосходство королевства над герцогством Прусским? Где изменения в оперенье птицы? Перья у него остались черными, он чернехонек, как и был! Право же, и младенцу ясно: в нашем королевстве нужно быть не человеком, а птицей, птицей, птицей!
Он оттолкнул стяг, упавший на колени застывшим в неподвижности женщинам, и выбежал, размахивая руками, словно бы это были распростертые для полета крылья. Молча обменявшись взглядами, они снова принялись за вышивание, и только Марина нагнулась, подняла с пола свиток и поспешно вышла.
— Понесла королеве, — сказала Беатриче.
— Но она не отпустит нас, — вздохнула Анна. — Мы должны вышить этого черного орла, хоть и неведомо нам, какой из поэтов больше угодил королеве: Кшицкий или Гозий?
Как бы ни старались поэты, как бы ни сердилась королева, в солнечный апрельский день 1525 года на возвышение перед троном, на котором восседал король Сигизмунд, поднялся герцог Альбрехт Прусский из рода маркграфов Бранденбургских. Он, еще недавно носивший белый плащ с черным крестом, великий магистр Ордена, на этот раз был в богатых рыцарских доспехах, поверх которых набросил на плечи горностаевую накидку. Он, еще год назад сражавшийся за берег Балтики, преклонил колени перед своим победителем, признав себя вассалом, и, положив правую руку на страницы Евангелия, взял в левую руку стяг из белого шелка, протянутый ему королем. Черный орел — прусский герб — не изменил своего цвета, как того желала королева. Остался черным. Но, отдавая почести королю на краковском Рынке в присутствии толпы зевак и в окружении обступивших его кольцом двух тысяч закованных в железные доспехи прусских рыцарей, Альбрехт признал свою зависимость от Речи Посполитой и поклялся, что „будет верным, покорным и послушным польскому королю, его потомкам и польской короне“. Он, совсем еще недавно монах, ходивший в бой против короля и нередко возвращавшийся с победою, в этот день получил из рук Сигизмунда рьщарский пояс и ударом королевского меча был посвящен в рыцари.
Королева на Рынке не была и наблюдала за торжеством из окон каменного дома Спытека. Зрелище не доставляло ей радости, но, когда люди, собравшиеся на площади и на крышах домов, видя, как Альбрехт поднимается с колен с флагом вассала в руках, разразились громкими восторженными возгласами, когда загудел отлитый из трофейных пушек колокол и зазвучали фанфары, почувствовала себя свидетельницей вступившего в их края мира. Надолго ли? Этого она не знала.
