Серо Ханзадян - Царица Армянская
— Престолонаследник уже столь длительное время находится в твоих
владениях, а ты не преподнес ему ничего стоящего. Это по меньшей мере
удивительно, и у него есть все основания внутренне вознегодовать.
Все, что Артит Арар съел и выпил за этот день, стало вдруг ему
поперек горла. И хоть он сейчас ненавидел Каш Бихуни, но, понимая весь
ужас своего незадачливого промаха, взмолился, схватив его за пояс:
— Помоги, брат мой, подскажи, что мне подарить престолонаследнику,
особенно в такой день?
— Ну, — пожал плечами Каш Бихуни, — во всяком случае, что-нибудь
очень значительное из своих богатейших владений. Вспомни, что в других
провинциях царскому дому принадлежат те или иные запасы недр, скажем,
каменная соль, нефть и разное другое.
Артит Арар с отчаянием взирал на Каш Бихуни.
— Так что же мне-то преподнести ему, чтобы было достаточно весомым?..
— К примеру, медеплавильни Мецамора, Нахичеван со всеми его
окрестными землями, нефтеносный Басиан. Не так уж это и много, но...
Престолонаследник человек сурового права, не забывай об этом.
Артит Арар почувствовал себя вконец ограбленным. Но другого пути не
было, и он вынужден был последовать совету верховного военачальника,
который скорее имел силу приказа. На следующий же день, когда знать снова
собралась в застолье, он при всех объявил, что дарит престолонаследнику
Каранни и царице Мари-Луйс мецаморские медеплавильни, весь Нахичеван и
нефть Басиана.
Каранни хитро подмигнул Каш Бихуни, мол, я доволен тобой, мудрец.
Тут же была составлена дарственная грамота, подкрепленная подписями и
печатями.
На рассвете следующего дня Каранни, попрощавшись с сестрою и зятем,
двинулся в путь к горам Сисакана.
* * *
Весна миловала.
Пышно цвел шиповник. В Нерике установилась жаркая погода.
На площади перед храмом толпилось великое множество армян и хеттов,
прибывших на поклонение. И жрецов тут было — армянских и хеттских — тоже
видимо-невидимо, несколько сотен. Они все сгрудились перед самым входом в
храм бога Шанта и ждали, когда начнется обряд.
Арванд Бихуни и Кама Вараш были облачены в одинаковые хитоны. У
армянского жреца расчесанные на прямой пробор длинные космы спадали на
плечи. Борода у него завивалась. Великий жрец хеттов был обрит наголо.
Каменного идола в образе бога Шанта вынесли из храма и водрузили на
возвышение. Белые глазницы его двигались. И весь он время от времени тоже
вращался...
А толпа на площади все увеличивалась. Из ближних и дальних домов и
улиц шли и шли местные жители-армяне. Иные были в белых хитонах, с
зелеными венками на головах. Юноши играли на свирелях, на лирах. Рабы
звенели цепями, опутывавшими их ноги и руки. Они все были обриты, но на
макушке у каждого оставался нетронутым клок волос. Им не разрешалось
украшать себя ивовыми ветками, петь и играть на каком бы то ни было
инструменте. Было в толпе и множество жриц в красных хитонах. У каждой на
шее висел небольшой сосуд со священной водой, чтобы опрыскивать ею
собравшихся, освящать их.
Семеро одетых во все черное жрецов вынесли из храма горящую свечу,
зажженную от священного огня, и подошли к идолищу. Оно семь раз обернулось
вокруг себя, издавая при этом какие-то ужасающие звуки, затем остановилось
ликом в сторону реки Тер Мадон. И тут же все собравшиеся на площади
опустились на колени. Хеттские жрецы вынесли из храма еще и другие
идолища, обвязали их цепями, чтобы, как считалось, души не отлетели, и
стали дуть в рожки, извлекая хриплые и пронзительные звуки, стали кидать
камни и пускать стрелы в стены храма, отгонять злых духов. Потом вдруг
разом завопили:
— О бог Шант, сам себя породивший, снизойди! Предотврати злую напасть
и покарай сошедших с пути, тобою указанного!
Постепенно все входили в экстаз. Толпа на площади раскачивалась,
стенала и кричала.
Переодетый и на этот раз женщиной, Арбок Перч испытывал чувство
омерзения от всего, что творилось вокруг, но тем не менее старался всюду
успеть, все приметить. Сколько истовости, сколько безумия под прикрытием
колдовства и заговоров, чего только тут не было. А главное, он все больше
убеждался, что и паломники, и жрецы хеттские прячут под своими лохмотьями
оружие.
Упившиеся допьяна несколько хеттов колотили в дверь публичного дома.
Изнутри спросили:
— Кто там?
— Паломники.
— Хетты или армяне?
— Хетты, хетты. Мы хорошо заплатим.
— Не впустим. А богатства употребите на лечение своих пороков. Мы вас
не примем.
Хетты раскричались, потребовали немедленно открыть. Тут к ним подошла
целая группа медников во главе с Минаем, и хетты вынуждены были уйти.
А главная процессия тем временем направилась к въездным воротам
Нерика. Среди них выделялась Мари-Луйс со своей свитой. Она была вся в
белом, на голове жемчужная корона, увенчанная белой голубкой, тоже из
жемчуга. Удочеренная ею хеттская девушка, тоже вся в белом, была рядом с
царицей. Локоны ее обрамлял венок из белых цветов, в руках она держала
лютню, извлекая из нее нежные звуки.
За царицей следовала нерикская знать. Властитель Нерика держал в
руках сине-красно-желтое царское знамя с изображенным на нем ликом бога
Мажан-Арамазда.
Мари-Луйс приблизилась к собравшимся на площади армянским жрецам,
приложилась к рукояти подсвечника, в котором горела свеча, зажженная от
священного огня, и подала знак своей свите, чтобы продолжили путь.
Дорогой она краем глаза наблюдала за сбившимися в кучке хеттами,
пыталась определить, какое впечатление на них производит ее многочисленная
свита и как они себя чувствуют — смелы и решительны или, наоборот, не
очень уверены.
Как бы там ни было, но с приближением царицы и хетты тоже покорно
опускались на колени.
Мари-Луйс увидела вдруг в толпе Таги-Усака. Прижимая к груди лиру, он
стоял в группе медников. Выходит, ему удалось собрать отряд из мастерового
люда?.. Царице это пришлось по душе. Однако, когда она приметила рядом с
астрологом привлекательную девушку с венком из ивовых ветвей на голове, ей
стало не по себе и сердце словно ледяным холодом пронзило. Царица поманила
пальцем следующего за нею Арбок Перча и шепотом спросила:
— Кто эта девушка, что стоит рядом с Таги-Усаком?
— Дочь медника Миная, божественная, — ответил Арбок Перч без тени
зависти к Таги-Усаку. — Она у него единственная. Зовут Нуар.
— Красивая дочь у Миная! — задумчиво проговорила царица. — Замужняя?
— Ездила на поклонение к морю Наири... Там она принесла свою
девственность... на алтарь богам. Твой благословенный супруг Каранни выдал
ее замуж, однако человек этот умер в первую брачную ночь, не успев даже
воспользоваться своим правом...
— Выходит, дочь Миная — вдова?
— Да... Вдова. Но...
Нуар была очень нарядна, платье отделано драгоценными каменьями. Руки
унизаны браслетами и кольцами. Мари-Луйс, глядя на нее, подумала: уж не
престолонаследнику ли она подарила свою девственность?..
Что-то вроде ревности шевельнулось в ней.
Кого винить? Себя или эту Нуар? Цари, они ведь в таких случаях
безвинны. Им богами разрешено срывать девственность у любой из своих
подданных.
Как бы то ни было, а в сердце у Мари-Луйс словно заноза засела.
Процессия торжественно спустилась к берегу священной реки Тер Мадон.
Таги-Усак, Нуар и отряд ее отца следовали за царицей. Чуть выше по течению
бурлил небольшой водопад, но к запруде, у которой остановилась процессия,
вода утихла, и русло тут было очень широкое.
Жрецы, держа над головами маленькие фигурки, изображающие богов,
вошли в воду. И царица тоже ступила в реку, а за нею и ее свита. Стали
поливать друг друга водой. Всем сделалось весело, кто-то радостно
вскрикивал. Особенно ликовали девушки, и среди них Нуар. На запястье ее
рук, на босых ногах звенели и сверкали браслеты, разные амулеты. Все на
ней было красивым — и цепь на шее, и серьги, и пояс.
