Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа
— Ваши родственники, — продолжал Зарандиа, — всеми мерами стараются спасти вас и ваше общественное реноме.
Из нашей беседы вам станет ясно, что эти две вещи нужно спасать по отдельности, поэтому будем последовательны. К его сиятельству графу Сегеди с просьбой оказать вам помощь обратились такие люди, что он, кажется, внутренне готов помочь вам, стоит только представиться возможности. Вашей судьбой заинтересовался и сам наместник. Наконец, и во мне нет враждебности, если это может быть важно. Все оборачивается так, что после незначительных хлопот вы сможете вернуться к своим обычным занятиям. Необходимо только кое-что выяснить и уточнить.
Зарандиа умолк. Не скрою, я и доцент с равным напряжением ждали продолжения сцены.
— Чтобы внедрить в умы новую идею или распространить какое-либо политическое учение, есть путь рациональный, неизбежно сопряженный с изворотливостью, хитростью, ложью, и есть путь мученической жертвенности. Это хорошо известно. Мы хотим знать, что выбрали бы вы: возможность освобождения или кару? Должен вас предупредить, однако, что выбора у вас нет. Ваша участь была предопределена уже тогда, когда вы укладывали литературу в чемодан. Цель нашей беседы и суть моего вопроса — уточнение оттенков.
Зарандиа говорил, не поднимая головы, и посмотрел на доцента, лишь закончив.
— Я поступил бы так, как было бы лучше, полезнее для того дела, служение которому привело меня в тюрьму. Мой поступок вытекал бы из моих убеждений, из особенностей моего характера. Хочу вас предупредить, господин офицер, что не пойду ни на какие сделки, не допущу никаких компромиссов, хотя вы имеете дело лишь с сочувствующим, с дилетантом, а не с профессиональным революционером. О чем еще вы хотите спросить?
— Мы ждем более определенного ответа. — Зарандиа, казалось, пропустил мимо ушей слова доцента о сделках и компромиссе. — Представьте, что перед вами сегодня здесь, именно в нынешних обстоятельствах, две возможности: будучи ученым и занимаясь политической деятельностью, что бы вы выбрали — свободу или ссылку?.. Повторяю, именно в этих обстоятельствах, сегодня и здесь!
— Если желаете знать — мне это безразлично! У меня есть сейчас два дела. Я должен завершить весьма солидный труд о течениях древнегрузииской философии, и в то же время мне предстоит работать на ниве просвещения и развития политического самосознания народа. Эти две цели я смогу осуществлять и в тюрьме, и в ссылке, и в университете.
— Должен вас огорчить, но вторую задачу вы осуществить не сможете. Я говорю о политической деятельности. Это вам не удастся.
— Почему же, господин офицер? Ведь это зависит только от моего желания и моих способностей.
— Не думаю, — ответил Зарандиа, — хотя выход можно найти. Вы, разумеется, помните, что некий софист, которому его бывший ученик отказался уплатить за обучение, сказал ему: «Я буду судиться с тобой дважды и таким образом получу обещанную плату». Вы сможете осуществить свою цель, если после освобождения снова совершите преступление.
— Что ж, если придется, можно будет воспользоваться и этим способом, но я не понимаю, к чему вы ведете этот почти беспредметный разговор?
— К тому, что предать вас суду невозможно!
— Почему?
— Потому что так было предусмотрено с самого начала.
— Простите… как предусмотрено… Кем?
— Это было предусмотрено планом операции. В вашем деле оставлена лазейка, которая вернет вас прямо в университет. Я вызываю вашего адвоката и сообщаю ему, что существует составленный в батумской таможне протокол об осмотре вашего багажа и обложении пошлиной найденных там напильников. В протоколе ничего не сказано о том, что обнаружена запрещенная литература. В вашем багаже она не найдена. Не доказывает ли это, что вы не привезли из Германии ничего похожего? Возможен такой поворот событий?
— Но существует протокол обыска, проведенного в моем номере, изъятая литература и показания? Показания трех лиц.
— Когда к делу будет присовокуплен таможенный протокол, следствие вынуждено будет доказать, что литература в номер принесена вами. Таких доказательств у следствия нет. На суд мы не можем выставить, а следовательно, рассекретить агента, который дважды подменял ваш чемодан. А если и представим его, суд не примет показаний сотрудника охранки как предпосылку и основание. Сам собою возникнет вопрос: кто принес литературу в номер доцента?
На это должно ответить следствие. В противном случае окажется, что литературу внесла сама жандармерия. Это само собой выходит.
— А показания?
— От показаний всегда отказываются, стоит возникнуть возможности оправдания по процессу и освобождения.
— А если я не откажусь от показаний?
— Если?.. Мы не сможем поставить под сомнение дело государственной важности.
— Господин офицер, ведь вы сами, его сиятельство и все ваше управление не сомневаетесь, что литературу привез я.
— Обратите внимание, — Зарандиа рассмеялся, — мы с вами поменялись ролями. Вам почему-то хочется во что бы то ни стало предстать перед судом, тогда как добиваться этого должен я. Ваши усилия преждевременны и в этой части нашей беседы — неожиданны. Немного позже, пройдет еще минут десять ваша позиция и желание предстать перед судом, возможно, окажутся наилучшим выходом. А пока что продолжим беседу. Мы не допустим, чтобы процесс состоялся, так как ни один из результатов этого процесса нас не устраивает. Если вас осудят, в обществе распространится версия, что вы стали жертвой нашей провокации. Если вас оправдают, распространится версия, что вы оправданы в результате провала нашей провокации. При нынешнем положении дел в государстве дискредитация его сыскного учреждения для государства более опасна, чем ожидаемый ущерб от того, что вы и еще десять подобных вам, но уже разоблаченных виновников будете освобождены. Я говорю, кстати, о виновниках вашего ранга, вашей известности и возможностей.
Зарандиа достал из ящика документ.
— У меня в руках ордер на ваше освобождение. Он заполнен и подписан мной, нужна подпись его сиятельства и санкция прокурора, которую, я думаю, мы легко получим. Следствие по вашему делу будет прекращено, но прекращено до подходящего для нас момента, а не окончательно.
Все это оставило во мне столь сильное впечатление, что я, сколько ни силился, не мог заставить себя искать огрехи в логике Зарандиа. Думал ли доцент об интриге Зарандиа или не думал ни о чем, ошеломленный освобождением, свалившимся словно с неба, утверждать не берусь. Нить интриги он, однако, старался не терять.
— Хорошо, но ведь можно допустить, что мое столь быстрое освобождение в сознании общества отразится все-таки как провал вашей провокации. Да, идет борьба, и не стану скрывать, что настроенные против существующей власти силы несомненно будут распространять версию именно о провале провокации, тем более, что все это не так уж далеко от действительного положения вещей.
— Да, это борьба, и нами не оставлена без внимания возможность такого рода акции, но по тому же праву, по какому силы, настроенные против власти, обратятся к распространению своей версии, по тому же праву, господин доцент, мы осуществим нашу версию происшедшей истории: освободим вас и двух ваших соучастников, арестуем всплывших в процессе следствия трех-четырех лиц, предадим их суду и распространим слух, что выдали их вы и этой ценой получили свободу. И эта версия, господин доцент, будет не столь уж далека от действительного положения вещей. Я предупреждал вас, что ваша вера и ваша уверенность, что вы «не можете иначе», подвергнутся серьезному испытанию.
Теперь становилось понятным, почему Зарандиа так упорствовал в желании, чтобы его план операции был принят без изменений.
— Господин офицер, — промолвил доцент, — вы такой рафинированный негодяй, что использование ваших способностей здесь, в этом заброшенном уголке империи, можно считать проявлением духовного краха существующей политической системы.
— Благодарю вас и прошу вспомнить, что за два месяца нашего знакомства вы не слышали от меня ни грубости, ни оскорбления. Я почел бы ваши слова за слабость, если бы вы, и в самом деле, не стояли перед тягчайшей альтернативой. Позволю себе поделиться лишь одним наблюдением: в вашем увлечении революцией есть что-то от форели, мечтающей стать лососем, тогда как я — трава и не пытаюсь стать кедром.
— Вы не имеете права… Я требую процесса! — закричал доцент.
— Чтобы дать трибуну демагогам? Процесса не будет — мы уже сказали вам, — ровным голосом ответил Зарандиа и, помолчав, продолжал. — Я читал статьи под вашим псевдонимом в легальной и нелегальной прессе. Прекрасные статьи. Плод возвышенной и честной мысли. Революция использует ваш интеллект — я уже заметил это вам. Время покажет, как она поступит с вами в будущем. Думаю, в лучшем случае вас ожидает участь марионетки, не говоря уже о забытых могилах и судьбе эмигрировавших из-за партийных разногласий борцов за общечеловеческую свободу. Но все это возможно лишь в случае, если вы останетесь на арене политической борьбы. А в этом я сомневаюсь.
