Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый
- Вот это еще раз и надо проверить… Мурзу Карахана после чистой баньки поместим на грязную соломку в темнице… Да еще раз попытаем…
Разошлись по своим покоям поздно. Дмитрий прошел на женскую половину великокняжеского терема. Дуняша сидела у окна и расшивала разноцветным бисером сорочку. Увидела Дмитрия, поднялась, обняла мужа крепко за шею, вдохнула банный запах его тела и заговорила, обдавая его лицо жарким дыханием:
- Любый мой, Митюшка. Сокол ясный… Воз-вернулся. Я ждала, думала - сразу забежишь; да узнала: Черкиз пленного захватил… Начала Васеньке сорочку вышивать. Растет воин-то наш. Весь в тебя неугомонный… - отложив шитье, села на лавку. - Перед твоим приездом так меня напугал!.. Гляжу в окно, бегут мамки да няньки, в руках сабельку держат, ту, которую ты ему подарил. А сабелька-то вся в крови. Я, как увидела кровь на ней, чуть не обмерла: думала, с Васей что случилось… А оказывается, он этой сабелькой поросенка митрополита Киприана порешил… Пришлось оправдываться…
Дмитрий захохотал, скидывая с себя кафтан, на глазах даже выступили слезы:
- Поросенка, говоришь… Митрополита… Зря ты оправдывалась перед этим боровом: всё морду к Литве воротит… Алексий был другим: за Русь радел, за народ русский. Так же и отец Сергий. Просили мы его с Владимиром великий сан по смерти владыки Алексия принять, не захотел. Я понимаю его: в тени оставаясь, лучше вершить святое дело - русского человека проповедями к защите земли своей готовить!.. Прислал он тебе бочонок сушеной малины, о твоем здоровье справлялся, желал многие лета…
- Благодарю. А ты Васеньку-то, Юрья да Андрюшеньку, как отдохнешь, позови да приголубь. Скучают они по тебе, Митя. Ты все в разъездах, все в делах пребываешь…
- Не могу иначе, голуба моя. Великие дела предстоят впереди. То, что многих я князей под свою руку привел, еще полдела: Мамая воевать надо… Вон рязанский князь Олег Иванович, сказывают, обижается на меня: почему дал снова Рязань сжечь, почему не встретил Мамая, как в прошлом годе встретил на Воже Бегича?.. А Мамай - это не Бегич: к битве с черным темником готовиться надо основательно. Когда он придет, с ним вся ордынская сила будет. Давеча в бане я погорячился маленько: велел фряжских купцов в шею гнать… Сказывал Карахан, что крымские фрязы с Мамаем снюхались, помогают ему про-тиву нас рать собирать… Так что против Руси не сила пойдет, а силища… А я хвастаться начал, мол, и мы соберем. Да на меня так посмотрел Боброк, правильно говорят, не хвались, на рать едучи, а хвались, с рати возвращаясь… С умом надо действовать! А поразмыслив, решил: рано нам фряжских купцов гнать, пусть торгуют, пусть в Генуе и Кафе думают, что ничего нам про их планы не известно. А если дело завершим победно, я им все припомню… Мы с Владимиром и Бренком поедем вскоре на Рясско-Рановскую засеку на разведку. Хорошо, что на долгое время мы с Владимиром останемся наедине… Редко приходится быть вместе… Он все в походах.
- Любишь ты брата, Митя.
- Я бы, наверное, не менее любил и родного брата своего Ивана… Но его нет в живых, Царство ему Небесное! А Владимир - храбрец… умница… Как любить-то его?! В Троицкой обители это он придумал предстоящую поездку… И все с ним согласились. Для того мы и инока Пересвета, который дороги хорошо знает, взяли. Почему Владимир предложил сие? Ходила Орда на Москву со стороны мордовской земли по Волге и Оке, и Батый так ходил, и Бегич. Вот поэтому поведет нас Пересвет на Рясское поле, на случай, если Мамайка пойдет со своими войсками по Волге и Оке… Ведь Рясское поле, точь-в-точь как Куликово, реками огорожено да еще и болотами: потому ордынской коннице здесь не развернуться, не сможет она обжать наши полки… А если Мамай на Москву по Дону пойдет, для битвы с ним Куликово поле сгодится…
- Любый мой, а разве ты не можешь положиться на свои дозоры и не ездить сам на Рясско-Рановскую засеку, чтобы не рисковать? - допытывалась Евдокия у мужа.
- Почему не могу? Могу. Только ты покажи мне того полководца, который бы не хотел своими глазами увидеть места будущих сражений и не изучил их…
- Снова мне волноваться за вас - за тебя и Владимира.
- За брата есть кому волноваться… Елене Ольгердовне.
- Вижу, Митя, что они стали относиться друг к другу с прохладцей.
- Милушка, это тебе только кажется.
- Может, и так. Устал ты, Митя, отдохни. И я рядом прилягу. Притомилась что-то… - улыбнулась она лукаво. - А после сна сыновей велю привести к тебе.
«В супружеской жизни счастье вышло, - думал спустя некоторое время Дмитрий, глядя на спящую жену. - Сколько вон живу с ней, а чувства те же, не затупляются, как добрые мечи после долгой рубки… Душа-то родственная, наша, русская. Про русских жен не зря говорят: если полюбит, до гроба верна будет. И любовь эту хоть каленым железом выжигай - не выжжешь. Преданна, кротка и сильна в своей любви такая женщина, все вытерпит, вынесет, для мужа она словно крылья соколу… Такая любовь, что промеж нас, редкость у князей: женят-то, не спрашивают на ком, лишь бы интересы государственные соблюсти… Прикажут на княжем совете воеводы с боярами какую-нибудь татарскую ханшу взять - и возьмешь…»
С превеликим удовольствием парились в баньке и жены княжеские да боярские. Правда, парилась каждая со своим «бйнным обществом»; княгини отдельно: жена Боброка Анна, жена великого государя Евдокия Дмитриевна, супруга Владимира Серпуховского Елена Ольгердовна и молодая, пышущая отменным здоровьем Ольга Константиновна - жена близкого к великокняжеской семье боярина Михаила Бренка.
Уже немолодая Евдокия Дмитриевна (в тридцать лет в те времена женщину называли порой старухой, хотя она еще была свежа и красива) с удовлетворением оглядывала ладную, словно точеную фигурку Ольги Константиновны. А Елена Ольгердовна начала сдавать, вместо обольстительной ранее девической в меру полноты теперь тело её подсохлось, лицо заострилось - видно, литовская порода давала о себе знать: появился некрасивый темный пушок над верхней губой, грудь сделалась вялой…
Вывезенная из Вильно веселой девушкой, она и по характеру начала меняться: стала рассудительной, не в меру дотошной, замкнутой в себе. Не раз Евдокия говорила сестре мужа:
- Аннушка, Володимер-то наш человек открытый, душевный… Думаю, ему несладко, наверное, с Еленой бывает.
Рассудительная Анна Ивановна - по годам старше всех, отвечала:
- Дунюшка, милая, авось разберутся… Муж и жена - одна сатана…
Как правило, в баньке мылись вместе с детьми: дочери могли быть разного возраста, но сыновья не старше трех лет, пока они еще находились под присмотром мамушек. Как только мальчику-князю исполнялось три года, его отдавали уже под надзор «дядьки», или «кормильца», и тот свое воспитание «племянника» начинал с того, что сажал мальчика «на конь». С трех лет князь уже учился сидеть в седле и владеть оружием, сделанным по заказу…
В баню часто брали карлиц, которые смешили отдыхающих в предбаннике княгинь, а также сказительниц былин.
- А ку-на, Марфинька, начинай, - обратилась Анна Ивановна к карлице с лицом сморщенным, как печеное яблоко.
- Сейчас, княгинюшка, только прожую… Карлица постоянно что-то жевала, а в предбаннике особенно: помимо разных квасов, брали сюда и много еды, ведь сидели после парной, разнежившись, долго.
Марфуша жует, торопится, лицо её еще больше морщится и тем самым уже вызывает у присутствующих смех. Вытерев слезы, поет дразнилку:
Прокоп-укроп,Медный лоб,Сам с аршин,Голова с кувшин.
Вдруг все услышали, как, громко крича, над Боровицким холмом летит клин журавлей.
Карлица замахала руками, будто у неё выросли крылья, и стала вторить крикам птиц:
Курли, курли, курли,Летят, летят журавли!Курлы-си, курлы-си,По Руси! По Руси!
И замерли жены, и перед взором каждой представилось свое: поля необозримые, леса шумливые, полноводные реки.
- А ты, Настасья, - обратилась княгиня Евдокия Дмитриевна к сказительнице, - скажи-ка нам про поход Игорев, Игоря Святославича…
Вначале потихоньку, потом все быстрее начинает Настасья:
В ту пору засевались и росли одни усобицы.И в таких крамолах княжескихКоротали люди век свой.В ту пору-то на Святой РусиНе покрикивали пахари.Только вороны, на трупах сидя, каркали,Да скликались галки на кормы лететь.Разлилась тоска тяжелаяПо Руси, и горе лютоеЗатопило землю Русскую.А князья ковали сами на себя беду.А поганый ворог рыскал по Святой Руси,Со двора по белке подать отбираючи.А князья позабыли брань на ворогов,А затем что брату молвил брат:«То мое и вот это опять мое!»Повели князья про малость речь великую,А неверные со всех сторон с победамиПриходили в землю Русскую…
Глава 9. КНЯЗЬ ВЛАДИМИР И МОНАХ ПЕРЕСВЕТ
