Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый
- Как же тебя Мамай пощадил? Я слышал, если мурзы возвернулись с реки Вожи, он всех их арканами удавил. Али в бегах находился?.. - усаживая на скамью Карахана, спрашивал князь Дмитрий.
Тот нахмурился, ничего не ответил: не понравился ему веселый тон князя. За мурзу ответил Секиз-бей, который немало знал о Карахане, к тому же успел попытать его еще до приезда Дмитрия.
- Хан Буляк не дал. Заступился. А темник не пощадил бы, тут верны твои слова, княже.
- Ладно, пошли, - повернулся Дмитрий к Волынцу. - Инока Пересвета разместите и накормите… А ты, Михайло, забирай мурзу и айда париться! Да позовите Владимира Андреевича.
В предбаннике их встретили три дюжих молодца из дружины Серпуховского.
Снимая свою запыленную и разодранную одежду, Карахан молча осматривался вокруг. И много чему дивился…
По стенам предбанника шли широкие лавки, на которых лежали в несколько рядов войлочные кошмы. Пол был устлан пахучим сеном. Посреди стол, такой же, как в гриднице, но меньший размером, а на нем дубовая кадка с зацепленными за её края золотыми ковшами, доверху наполненная хлебным квасом.
Первым разделся Серпуховской, бросая одежду прямо на пол, её тут же унес один из трех прислуживающих молодцов. Владимир встал с лавки, чтобы идти в парильню, и все увидели его ладное тело в рубцах и шрамах - следы былых сражений.
Дмитрий вспомнил, как десять лет тому назад привезли брата на подводе из Смоленска, куда послал он его с полками наказать тамошнего князя Святослава Ивановича за участие в разбоях вместе с литовцами против Москвы. У Владимира была рассечена грудь.
Из Кремля, завидев подводу, все бросились ей навстречу: подумали - везут князя в Москву хоронить. Дмитрий побежал тоже. Но его вдруг остановил вопль матери Владимира, княгини Марии, он увидел, как та рухнула, потеряв сознание возле подводы.
Владимир находился в полной памяти, хотел приподняться, да не смог: слишком много крови потерял за время пути. Серпуховского перенесли в княжеские покои и уложили на лавку.
Через час, когда Владимиру стало лучше, наведался митрополит Алексий. С ним рядом пришел Дмитрий, серьезный, сосредоточенный. Князь подошел к брату и молча всмотрелся в его суровое, изможденное дальней дорогой лицо. Владимир открыл глаза.
- Здравствуй, Дмитрий. Рад тебя видеть здоровым и крепким. И тебя тоже, отче… Приказ выполнил: побил смоленского князя. Вряд ли у него теперь снова возникнет желание пойти противу нас.
- Благодарю, брат… - молвил Дмитрий. - От имени Руси великое тебе спасибо… Выздоравливай.
- Да будет так… Аминь! - торжественно заключил митрополит.
Вечером в узких митрополичьих переходах из покоев в собор княгиня Мария, подойдя к Алексию, будто бы для благословения, тихо сказала:
- Владыка, сынок-то мой, Владимир, еще отрок, ты бы помене посылал его в походы…
Митрополит положил ладонь на голову Марии, вначале ничего не сказал, но затем все же произнес:
- Государь-от тоже не раз на рати был ранен… Да, прав был Алексий, и сам московский князь получал раны. И серьезные.
«.. .Да ведь я еще Дунюшку-то свою не повидал после приезда от отца Сергия. Закрутился тут с этим мурзой, будь он неладен… Ничего, после бани и трапезы наведаюсь…» - подумал Дмитрий. Он представил милое лицо и светлый доверчивый взор её глаз, таким глазам не солжешь, а солжешь - не вынесешь кроткого осуждающего взгляда… «Милая моя, Евдокеюшка…»
Уж вроде скольких врагов обратил в бегство и страха не знал, а за свадебным столом в Коломне сидел ни жив, ни мертв. Уж больно хороша была невеста в голубом повойнике на голове, усыпанном жемчугом, в распашном сарафане, в белоснежной батистовой сорочке с кисейными кружевными рукавами. На шее алмазное ожерелье, золотые серьги в ушах.
Совсем голову потерял молодой князь, и в церкви, где венчал их митрополит, как во сне ходил вокруг аналоя по солнцу и вкус терпкого вина не ощущал, когда пил из большого стеклянного сосуда. Хорошо, что подсказали бросить сосуд на пол и растоптать ногой: так положено. Только неприятно как-то заскрипели под сапогом стекляшки…
Да и потом с таким же чувством, с каким давил стекло, помнил крутившихся перед глазами трех свах: «женихову», которая невесту сватала, «погуби красу», что после венчания Дуне косу расплетала, и «пухову», она вела молодых на брачную постель. А то и не знал, как вести себя на этой постели, хорошо что Микула Вельяминов просветил… Да потом и без его советов неплохо освоились… Вот уж троих сыновей ему Дуняша родила: Васю, Юрия и Андрея. Да дочь Софью.
Дмитрий взглянул на мурзу:
- Ну, Карахан, пойдем в парильню. Черкиз, спроси: квас пить будет, ал и кумысу приказать принести?..
Зашли в саму баню. Возле оконца дубовая лавка, на ней в ряд луженые медные тазы, с взбитым мылом, рядом - куча березовых веников. На полках, на полу, и даже на каменке, на которую был насыпан «конопляник» - мелкий булыжник, разостланы пучки мяты, донника и чабреца. Вправо от каменки еще одна лавка, накрытая розовой шелковой скатертью, на ней куски мыла, туеса с подогретым, на мяте и доннике, квасом, чтобы обливаться им перед тем, как лезть на полок.
На одном полке уже лежал на животе Боброк. Его охаживал изо всех сил березовым веником молодец из княжеской дружины. Боброк лишь довольно покряхтывал.
Карахана затащили на полок, но после двух-трех ударов веником по спине он завопил, окатился из медного таза холодной водой и сел на каменный пол бани, застланный сеном. Секиз-бей, уже обучившийся искусству париться, указывая на мурзу, захохотал.
Сильна русская банька! Бросили кипятку на «конопляник», и взвился к потолку жгучий пар. Дмитрий крикнул Владимиру Серпуховскому:
- А ну, браток, еще наддай парку, да пожарче! Кваску добавь для приправы. Вот так, хорошо! - Он кряхтел, смеялся, снова кряхтел от удовольствия, •подставляя под удары березового веника то один бок, то другой, то спину, то живот. Когда измочалил об него два веника дюжий молодец, князь подошел к чану с холодной водой и плеснул на себя из луженого таза. Замотал головой от удовольствия.
Дмитрий вышел в предбанник, обливаясь потом, выпил целый ковш кваса. Похлопал по мокрой спине Карахана, который уже давно сидел в прохладном предбаннике и пил кумыс.
Вошел Секиз-бей, за ним Серпуховской, Бренк, затем Боброк-Волынец, распарившийся, красный, как новый червленый щит.
Сели за стол.
- Ну теперь, Карахан, выкладывай, что хотел сказать. Да смотри, не лги… Что Мамайка замышляет супротив Москвы?.. - приказал Дмитрий.
Чувствуя легкость от чистого тела и от потеплевшего после бани княжеского взгляда, мурза стал рассказывать все от начала до конца - и про свою жизнь, и про хана Мухаммед-Буляка, как его на пиру убили стрелой, и о его любимой Гулям-ханум, которая была тайной наложницей Мамая, и почему в Литву к Ягайле Ольгердовичу хотел сбежать. Наконец мурза подошел к главному и сообщил, что собирает к лету следующего года Мамай большое войско, чтобы идти на Русь. Намерение у него серьезное, уж больно досадила ему Москва, а помогают ему в этом деле генуэзцы, которые сидят в Крыму и с которыми связан Мамай по рукам и ногам еще со времен своей молодости. На их поддержку он здорово рассчитывает.
- Ну, что Мамай войско собирает, мы уже знали, а вот что фрязы нам лиха хотят чинить… За эту новость спасибо… Ах, собаки! А мы ихним купцам торг предоставили чуть ли не во всей Руси; и в Нижний свои товары возят, и в Ростов, и в Суздаль, и в Тверь, и в Москву…
Дмитрий вдруг ударил кулаком по столу, так что подпрыгнула посуда:
- Пусть собираются, а мы дремать не будем. Мы тоже соберем свою рать. Да такую, какой еще не было. Насмерть драться будем. Насмерть! А купцов фряжских гоните в шею… Чтоб и духу их не было! Псы поганые…
Боброк укоризненно посмотрел на Дмитрия. Но ничего при мурзе не сказал.
После этого уже тише и обстоятельнее потекла беседа. Секиз-бею велели увести Карахана: остались трое князей и боярин Бренк.
Первым слово взял Серпуховской:
- Ты, Дмитрий, удивился, что фрязи держат сторону Мамая… А я давно уже заметил эту взаимосвязь, и не изумлюсь, если и Ягайло поддержит ордынцев. Карахан говорит о фрязах, которые проживают в Крыму; ниточка-то, думаю, дальше тянется… Вплоть до Ватикана, до самого папы… Наверняка с ним и Ягайло общается. Отец его Ольгерд перед смертью к православию склонился, даже схиму принял. Только Ягайло - не Ольгерд, он заядлый католик… И фрязы, и Литва мечтают Русь окатоличить. Они на Мамая и делают ставку.
- Я согласен, - кивнул Боброк. - И Карахан пробирался в Литву - неспроста…
- Говорит, что спасался от гнева Мамая… - уточнил доселе молчавший Бренк.
- Вот это еще раз и надо проверить… Мурзу Карахана после чистой баньки поместим на грязную соломку в темнице… Да еще раз попытаем…
