Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
— Вы ее муж? — спросила негромко директриса.
— Чш-ш, — зашипел Валентин: он никогда не слышал ничего такого и так близко.
Ася оборвала игру, достала платок, вытерлась, высморкалась и уже спокойнее заиграла прелюдию Шопена, потом концерт Моцарта.
Они спустились в кабинет.
— Вы нам подходите, но что с нервами? Почему плакали?
Ася спокойно смотрела на директрису и не знала, что ответить.
— Муж у нее помер, тоже музыкант был... — заговорил Валентин. — Поэтому!
— А вы кто?
— Я — знакомый, бакенщиком работаю на Ангутихе.
— Хорошо, приносите документы. Вас будут проверять, здесь режимный объект... — директриса внимательно смотрела на нее, словно пыталась разгадать. — Где вы учились?
— В Московской консерватории...
— Ну хорошо, что-то придумаем, у нас в школе профессор МГУ преподает физику... — директриса улыбнулась усталой улыбкой много повидавшего человека.
Снова через весь поселок пошли в Бакланиху. У магазина, в тенечке играли в карты трое инвалидов, один был на тележке, совсем безногий, но с руками, у двоих было по одной руке. Валентин дал каждому по бумажке, постоял, о чем-то их расспрашивая.
Знакомые Романова выдали ключи от небольшого строеньица на той же улочке. Умывальник, стол, два топчана по стенам и раскладушка. Гвозди для одежды вбиты в стену над постелями. Главным украшением комнаты была чугунная фабричная буржуйка. Ящик с углем занимал половину холодного коридорчика.
Так и строилась вся Бакланиха, нагло, из чего было, большей частью из ворованного, безо всяких разрешений на строительство. Прилепилась к Ермаково с запада, со стороны изрядно уже выпиленной тайги. Дальше, через озеро и болото торчали вышки Первого мужского лагеря.
Жилье было холостяцкое. Мужики уехали в отпуск до сентября после хорошей попойки. Вещи разбросаны, на столе высохли остатки закусок в консервных банках.
Когда солнце опустилось за лес и в небольшое окно потекли краски заката, все было прибрано. Посуда, полы и окна перемыты, на электроплитке доваривался суп. Валентин сходил в Ермаково и принес продуктов. Асе отвалил пятьсот рублей в долг.
Ася ожила в работе, улыбалась, будто устраивала свое собственное жилье. Коля бегал на озеро за водой, выносил мусор, чистил картошку. Ася протирала газетой вымытые окна. Составленные из разных стекол они поскрипывали и похрустывали, готовые вывалиться. Ася улыбалась чему-то, видно было, с кем-то разговаривает молча. Ждет, что сюда придет отец, думал Коля, — он и сам представлял такое сегодня. Думал, как сядут с отцом на берегу Енисея вдвоем, и он расскажет ему про бабушку, про Севу, про всю их жизнь и про мать, а отец расскажет про свою жизнь.
На улице чуть стемнело. Влажная таежная жара спала, стало прохладно. Зажгли свет, и в прибранной комнате сделалось уютно. Валентин сам накрывал на стол. Дорвавшись до магазина, он накупил городской еды: коньяк, копченую колбасу, икру баклажанную, кильку в томате, сухие квадратные брикетики растворимого «Какао с сахаром»...
— Люблю, грешник, икру баклажанную, банки три могу за раз съесть... — Валентин резал свежий, хрустящий коркой хлеб. — А ты, Колька?
— Я... не очень, — вежливо улыбнулся Коля.
— А килечку в томате? Закусь мировая! Я в лагере все время про кильку мечтал!
— Мне налим больше нравится...
— Ну-ну... стерлядку копченую порежу, взял из дома... Ася, ты как? Картошка сейчас сварится, новоселье у нас или что?! — Романов был так разговорчив, что не похож на самого себя. Ася и Коля только улыбались на него. — Денек сегодня, слава богу! Утром дома проснулись, а уже и на работу тебя взяли, и жилье нашли. Кто-то из вас фартовый, однако! Думал, на дебаркадере придется ночевать. Не-е, — Валентин обстукивал сургуч с горлышка. Коньячная бутылка в его ладонях была словно игрушечная, — когда люди друг другу люди, тогда все путем идет.
Он налил полстакана себе, немного Асе:
— Давай, мать, выпьем по маленькой. День-то еще тот был. Я, сволочь, нервничал, особенно, когда ты играть не хотела. Подумал — разучилась!
Ася улыбнулась и кивнула. Взяла свой стакан. Коля поднял кружку с чаем. Выпили. Валентин крякнул с душой и замер — не слишком ли громко получилось.
— А скажи-ка... — он поскреб пятерней подбородок, — по радио такую же музыку передают?
— Да, — Ася не допила и, сморщившись, поставила свой стакан. — Такую же.
— Тебя слушал, совсем по-другому... аж... вот такие мураши по спине! — он показал свой кулак и достал папиросу. — Ничего, все у нас еще будет! Бог — не фраер! И отца вашего найдем!
— А можно мне пойти сходить к Енисею? — спросил Коля.
— Не надо...
— Почему?
— Тут не Москва — на пьяных нарвешься... пацаны тоже шакалят ходят... — он все смотрел на Колю. — С отцом, опять же, можешь встретиться...
Все замолчали.
— А мы не для этого сюда приехали? — спросила Ася.
— Заревешь ты, Ася... кинешься к нему! — Валентин взял стакан, но поставил на место. — Испортишь все!
Ася молчала. Жизнь так изменилась, что эта встреча почти потеряла смысл. Она с трудом себе ее представляла...
— Я сам найду Георгия и поговорю с ним. — Романов положил на стол большую ладонь. — Мы с ним все порешаем.
— Мама думает, отец может отказаться от нас... — Коля взял мать за руку. — Тогда мы даже не увидимся?
— Почему отказаться? — не понял Романов.
— Не захочет. Мы не знаем почему...
— Нет, так не будет, — нахмурился Валентин.
— Делай, как знаешь, Валя, нам тебя Бог послал... — Ася взяла свой стакан подрагивающей рукой, задохнулась, ожегшись коньяком, но допила.
Весь следующий день Валентин где-то пропадал, а вечером вернулся выпивший и довольный — Горчаков был в Ермаково, работал в Первом лагере.
Это было совсем близко.
Вскоре в культурных кругах Ермаково стало известно, что в школу устроилась выпускница московской консерватории. Ася по приглашению завклубом участвовала в большом концерте по случаю дня военно-морского флота, который отмечали как день речника. Ее не отпускали со сцены. Валентин Романов, впервые присутствующий при живом концертном исполнении, был восхищен, обнимал Колю и объяснял ему, какая у
