Семь престолов - Маттео Струкул
Метель завывала в холодном вечернем воздухе. Мощные порывы ветра, развевающие плащ кондотьера, казалось, специально налетали со спины, силясь швырнуть его на землю.
Жители деревни ждали Карманьолу, Напрасно, Он почувствовал себя чудовищем.
Да. ОН обещал Филиппо Марии помедлить и просто сдержал слово. Но какой ценой? Эти люди не сделали ничего дурного, а венгры истребили их всех.
Кое-где раздавались тихие, едва слышные стоны — уже не просьбы о помощи, а лишь предсмертные хрипы.
К чему придела Карманьолу верность Милану? Что тто за война? Неужели мужество нынче забыто? А сострадание к сирым и убогим? Зачем венграм понадобилось сжигать и громить фриульские деревни, чтобы потом сбежать обратит» в змеиное гнездо, породившее их? Будь они прокляты! И будь проклят он сам, ведь он прекрасно знал нравы кровожадных варваров и все-паки сознательно решил выждать. Бросил беззащитных мужчин и женщин на съедение стае волков! Карманьола презирал сам себя. A euie он чувствовал ужасную усталость. Ему надоело постоянно врать самому себе, притворяясь прежним бравым воином Ведь всем давно ясно, что он превратился в труса. Насколько все было иначе в начале пути, много лет назад! В те времена Карманьола соблюдал кодекс чести, стремился к сладе. А потом, месяц за месяцем, год за годом, убеждения ржавели, а душа пропитывалась гнилью. Это произошло не сразу, не в одно мгновение; это был медленный, но неотвратимый процесс. Понемногу Карманьола становился чуть лживее, чуть лицемернее, чуть трусливее и, раз за разом отступаясь от своих убеждений, в конце концов потерял все: сначала гордость, затем честь, а потом и самоуважение.
Капитан поискал глазами Джованни, но сразу пожалел об этом, когда встретился взглядом с оруженосцем. Тот смотрел на господина вовсе не с сочувствием: в его глазах застыла немым обвинением холодная ярость.
В чем дело? Почему ты на меня так смотришь?! — закричал Карманьола, ужаснувшийся тому, что прочел во взгляде юноши. — Думаешь, ты справился бы лучше? — воскликнул он, отмахиваясь от оруженосца.
Но Джованни не испугался. Он продолжал неподвижно сидеть в седле, не отрывая взгляда от Франческо Буссоне. Лицо юноши застыло, словно маска.
— Иди отсюда! — продолжать орать граф. — Прочь, немой калека! — Именно безмолвие, царившее вокруг, вызывало наибольший ужас.
Карманьола видел, что и прочие солдаты осуждают его. Все они уставились на своего предводителя, не говоря ни слова. И чем пристальнее были их взгляды, тем громче слышался голос совести, вопрошавшей, стоило ли такой цены промедление в угоду герцогу Милана.
Зачем? Зачем Карманьола снова решил дать обет верности этому человеку? Он уже ничем не обязан Висконти, ведь тот прогнал его и унизил. Герцог сам отправил его в Геную, опасаясь, как бы слава Карманьолы не затмила его собственную. Филиппо Мария забыл, сколько для него сделал старый кондотьер, и вообразил, будто слава, власть и богатство могут вызвать у Карманьолы излишнюю алчность, превратив его в угрозу. Но, если хорошо подумать, герцог оказался прав. В конце концов Франческо Буссоне стал именно таким человеком, какого боялся правитель Милана: негодяем, ведущим двойную игру ради накопления богатств и власти. Такому сколько ни плати, ему все мало! Куда же делся солдат, которым он был раньше, отважный кондотьер, который побеждал врагов в любых обстоятельствах и в любую погоду? Франческо Буссоне не знал ответа на этот вопрос. Возможно, прежнего Карманьолу унесла метель, которая бушевала над деревней, сожженной и разрушенной венграми. А может, он остался в Тревизо, в замке, откуда хозяин выбирался весьма неохотно, предпочитая предаваться отдыху и плотским удовольствиям.
Венеция не простит подобной ошибки.
Ему конец.
Франческо Буссоне осознавал это, но ничего не мог поделать. Бесполезно противиться воле судьбы. Ведь он сам выбрал свой путь. С того момента, когда принял решение стать кондотьером и зарабатывать на жизнь, рубя головы и ломая ноги. Это грязная работа. Сберечь бы свою шкуру — вот единственное, о чем можно думать в бою. Остальное неважно. И если для спасения собственной жизни надо позволить врагу убивать женщин и детей… ну что же, он всегда на это соглашался.
Но не теперь.
Теперь он преступил черту.
И должен отвечать за последствия.
1432
ГЛАВА 22
ДВА БАСТАРДА ВМЕСТО ОДНОГО
Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа
Филиппо Мария Висконти был ужасно раздражен. Перед ним стоял Пьер Кандидо Дечембрио — худой, спокойный, в скромном одеянии: длинной черной мантии с серебристыми лентами.
Герцог недовольно фыркнул. Сдержанностью и вечной услужливостью Дечембрио ужасно действовал ему на нервы. Висконти ценил умение советника вести тонкую политическую игру и почти всегда выходить победителем, но не мог отказать себе в удовольствии ставить его в неловкое положение и осыпать оскорблениями при любом удобном случае. Дечембрио никогда не показывал обиды: он принимал такое обращение как должное, потому что знал: это единственный способ сохранить высокое положение, которого он сумел добиться.
Он был верен герцогу. Конечно, по расчету, а не из искреннего расположения, но большего и не требовалось.
Сейчас, однако, Филиппо Мария разозлился не на шутку.
— Дечембрио, Дечембрио… — начал он и замолк, будто надеясь, что советник закончит фразу за него. Но затем продолжил: — Амадей докучает мне. Все спрашивает о своей дочери, о том, когда я собираюсь вступить с ней в супружеские отношения. Никак не оставит меня в покое.
— Что же, ваша светлость, его можно понять: он хотел бы увидеть вашего наследника.
— Наследника! Проклятье! С этой занудной и уродливой девицей, которая вечно пытается пищать о своих правах!
— Безусловно, нельзя отрицать, что у Амадея есть определенный интерес в этом вопросе…
— Определенный интерес? Дечембрио, да вы послушайте себя! Конечно, интерес у него есть, яснее ясного! Но, представьте себе, чтобы подстегнуть меня, он предложил назначить моим наследником ее брата! Чтобы защитить права будущих детей Марии! А на самом деле Амадей хочет заполучить Миланское герцогство. Это же очевидно! Вы осознаете всю глубину его бесчинства?!
Дечембрио кашлянул. Он поступал так всякий раз, когда не мог больше сохранять спокойствие. Или, по крайней мере, сохранять его полностью. Тогда советник вкладывал подавленные эмоции в сухой нервный кашель, который неизменно вызывал ярость герцога. Так вышло и теперь.
— Вы кашляете? Кашляете?! — повторил Филиппо Мария, повысив голос почти до крика. — А мне-то что делать, по-вашему? Рубить головы? Ломать ноги? Если у кого и есть право терять терпение в этой истории, так только у меня, поняли?! — рявкнул он, уставившись на Дечембрио горящим взглядом.
— Безусловно, ваша светлость, вы совершенно правы. Но с другой
