Блиц-концерт в Челси - Фавьелл Фрэнсис
Глава девятая
Оккупированную территорию завоеватели использовали в качестве плацдарма для нападения на бывшего союзника Франции – Великобританию. Авианалеты на южное и восточное побережье заметно усилились, ведь теперь немецким бомбардировщикам, несущим на своем борту смертоносный груз, уже не приходилось проделывать путь от самой Германии, в результате возросла не только частота бомбардировок, но и их разрушительная сила. Снимки лежащих в руинах европейских городов, сделанные с воздуха истребителями Королевских ВВС, в том числе Роттердама, повергали в ужас и уныние. Газетные заголовки пестрели цифрами сбитых вражеских самолетов. Однако матери, жены и невесты первым делом искали другие цифры, набранные мелким шрифтом, – количество потерь. Бархатные голоса дикторов Би-би-си Брюса Белфреджа и Альвара Лиддела (после захвата голландской радиостанции фашистами дикторы представлялись в эфире, чтобы слушатели понимали, с кем имеют дело) рассказывали нам о грандиозных воздушных сражениях, не скупясь на восторженные эпитеты. Они сообщали о сбитых вражеских самолетах, затем следовала пауза и понижение тона. Вскоре мы привыкли к тому, что звучало после паузы: «Один из наших самолетов пропал без вести» или «восемь боевых машин не вернулись». На этом очередная сводка завершалась.
Настоящая буря разразилась по поводу отправки детей в США и доминионы. Правительство отложило начало эвакуации, поскольку необходимо было организовать военно-морской конвой для сопровождения кораблей. Само собой, в стране нашлось немало людей, у которых имелось достаточно средств и связей, чтобы вывезти своих детей в частном прядке. Известие, что лайнер «Вашингтон» доставил несколько сотен маленьких пассажиров к берегам Америки, вызвало общественное негодование.
Зарубежная Лига и Союз англоязычных граждан предложили собрать средства для детей из бедных семей, но правительство не хотело отправлять несколько тысяч детей без должного сопровождения.
Чувства людей, принадлежащих к разным социальным группам, приобрели особую остроту после введения продовольственных книжек и системы нормирования товаров, что привело к выравниванию стандартов для всех граждан страны. «Они не могут получить больше, чем я» – эта простая мысль служила утешением для тех, кто уже давно жил на хлебе и маргарине. «Если даже принцесс не отправляют в Штаты[45], то почему должны ехать дети бедняков?» стало аргументом для других.
Всё больше и больше женщин, до сих пор занимавшихся исключительно домашним хозяйством, шли работать на военные заводы и фабрики, обретая тем самым независимость. Тысячи молодых девушек записывались в отряды Женского территориального корпуса или во Вспомогательные женские военно-воздушные силы[46]. Количество домашней прислуги перед войной и так значительно сократилось, теперь же этот род деятельности и вовсе исчез. Многие владельцы крупных особняков закрывали свои дома и переезжали в отели. Однако в ресторанах по-прежнему можно было прилично поесть, не лимитируя свой выбор рационом продовольственной книжки. Известие о том, что по приказу лорда Вултона[47] с середины июля клиент может заказать только одно блюдо – рыбу, мясо или дичь, – встретило горячее одобрение домохозяек, которым приходилось выкручиваться, рассчитывая на нормы ежемесячного пайка. Нормирование чая, последовавшее вскоре после инцидента в Оране[48], вызвало огромный резонанс. Две унции в неделю на человека – явно недостаточно для нации, состоящей из адептов этого напитка: кто же при таких ограничениях успеет обсудить за чашкой чая все горести, обиды и сплетни?
Каждый вечер мы начинали с англоязычной передачи германского радио, которую вел Уильям Джойс[49], прозванный Лордом Хо-Хо, чьи выступления не столько пугали слушателей, сколько превращались в источник неудержимого веселья. По словам этого ярого последователя Гитлера, Британия раздавлена морально и рушится под могучим натиском немцев, а вдобавок Джойс выдавал длиннющие перечни тех вещей, которых отныне лишены британцы. Как бы там ни было, его жеманная манера речи и нелепые домыслы давали богатую пищу для острот во всевозможных комедийных шоу, а каждая новая несуразица превращалась в шутку дня.
В немецких новостях также чувствовались отчаянные потуги выдать желаемое за действительное. К потоку угроз и оскорблений, лившихся из уст главного пропагандиста доктора Геббельса, примешивалось очевидное стремление убедить население Третьего рейха – а возможно, и себя самого – в разумности того, что они делали. Однажды вечером, когда я слушала радио возле открытого окна, в дверь постучали. Явился дежурный отряда гражданской обороны. Я решила, что причина визита – нарушение правил светомаскировки, однако дежурный пришел выяснить, почему я слушаю «вражеское радио». Правительство всячески старалось предотвратить панические настроения в обществе, а также уныние и отчаяние. Стало известно, что нескольких человек привлекли к ответственности за выступления в подобном духе. Если бы моим ночным посетителем оказался дежурный нашего района, с которым мы были хорошо знакомы, проблем не возникло бы. Но этого человека я видела впервые. Он попросил показать удостоверение личности. Я ответила, что нам советуют проявлять бдительность и сперва убедиться, что перед нами настоящий дежурный, а не самозванец, и в подтверждение указала на брошюрку о «прибытии парашютистов», красовавшуюся на стене моей мастерской. Человек был крайне возмущен и не сразу сообразил, что над ним подшутили. Наконец я призналась, что слушаю радио Германии, поскольку их фантазии забавляют меня. Дежурный, казалось, успокоился, согласился пропустить стаканчик виски с содовой, а затем мирно удалился.
Два дня спустя мы узнали, что корабль «Арандора Стар», следовавший к берегам Канады, был потоплен немецкой подводной лодкой. На борту находились большое количество иностранцев, которых везли в лагеря для интернированных; среди 470 итальянцев оказался и Джозеф Калетта, хозяин ресторана на Кингс-роуд. Я немедленно отправилась к его жене, как только подтвердилось, что Джозеф пропал без вести. Госпожа Калетта, как обычно невозмутимая и величественная, сидела у себя в кабинете за рабочим столом. Она с достоинством несла утрату, не выказывая ни обиды, ни горечи. «Это война, – сказала хозяйка ресторана, беспомощно разводя руками. – Никто не виноват в случившемся».
«Арандора Стар» была небольшим круизным лайнером, я однажды путешествовала на нем вокруг греческих островов. В голове не укладывалось, что этот красивый корабль превратили в средство для перевозки людей, чье пребывание в Британии сочли нежелательным, причем некоторые из них были знаменитыми рестораторами Вест-Энда, чьи имена публика знала как модные бренды. Случившееся возмутило многих. К тому же выходило, что немцы пустили на дно корабль, перевозивший не только немцев, но и итальянцев, считавшихся союзниками Германии.
В спокойствии, с которым госпожа Калетта воспринимала эту иронию судьбы, было что-то от высокого благородства стоиков. Когда я выразила свое возмущение по поводу ситуации в целом, она сказала: «Думаю, гораздо хуже пришлось матерям тех мальчиков, которые не вернулись из Дюнкерка. У молодых людей вся жизнь была впереди. А мой муж прожил хорошую долгую жизнь. Мы много и честно работали и были счастливы. И у меня остались его дети».
Когда я обрушила свое негодование на немцев, совершивших зверское нападение на гражданское судно, моя экономка, миссис Фрит, напомнила мне, что немецкие матери, чьи сыновья были высланы из Англии и также погибли на «Арандора Стар», страдают ничуть не меньше остальных матерей. У самой миссис Фрит было трое сыновей.
Когда стали известны подробности крушения, рассказанные выжившими пассажирами, мы пришли в ужас. Пока подбитый корабль шел ко дну, на его палубах разыгралась настоящая трагедия: люди в панике рвались к спасательным шлюпкам, отталкивая друг друга. Большинство были полуодеты, поскольку торпедная атака случилась в шесть утра. И все в один голос проклинали немецкую подлодку, но никто не усердствовал в своих проклятиях больше самих немцев.
