Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева
Толпа, дожидавшаяся у дворцовых ворот, взорвалась ликующими воплями. Все те полверсты, что разделяли две резиденции, впереди и позади Александра бежали люди, беспрерывно крича «ура». Фридрих Вильгельм пожелал уступить свой дом Шишкову и Балашову, а сам перебрался в тот, что отвели им, — вероятно, чтобы находиться ближе к своему «кузену». Министрам пришлось согласиться.
После обеда Шишков отправился гулять по городу. Пятнадцать лет прошло, как он был здесь в последний раз, а будто и не уезжал вовсе! Умиляясь от радости узнавания, Александр Семенович сворачивал из улицы в улицу, останавливался на площадях, любовался церквями и памятниками. Как хорошо! И завтра — Светлое Христово воскресенье! Звуки шарманки выманили слезы на глаза его. Под постаментом Золотого всадника на вздыбленном коне, сиявшего чешуйчатой кольчугой, лежал казак лет шестидесяти на вид. Возле него с хохотом бегали мальчишки; он вдруг выбрасывал руку, хватал их за ноги; они с визгом валились на него, садились верхом, дергали даже за бороду — казак забавлялся, точно играл со своими внуками. Шишков и этому умилился.
…Маленький православный храм Св. Георгия, устроенный в частном доме на Катариненштрассе, недалеко от Рыночной площади, едва мог вместить в себя генералов и штабных офицеров; нижние чины в парадных мундирах оставались на улице. Совершив пасхальную службу, полковой священник и настоятель церкви вышли и провозгласили: «Христос воскресе!» «Воистину воскресе!» — отвечали им четким хором, разом крестясь и кланяясь в пояс. Лейпцигские обыватели глазели из окон на необычное зрелище. Солдатам раздали двойную порцию водки и угощение, они христосовались друг с другом, а офицеры отправились разговляться к генералу Винцингероде.
Серж Волконский пребывал в благостном настроении лишь до середины праздничного дня, пока вновь не погрузился с головой в штабные дела, разбирая ворох донесений, чтобы сделать из них выжимку для генерала. Авангард корпуса был рассеян между Галле, Мерзебургом и Вейсенфельсом, ежедневно вступая в сшибки с неприятелем. Донские казаки генерал-майора Ланского ударили на вестфальскую кавалерию при Эберсдорфе и распушили ее, прусский полковник Прендель был атакован генералом Латур-Мобуром, но отбился, захватив даже в плен двух офицеров и два десятка солдат. Зато генерал-лейтенант граф Воронцов, осаждавший Магдебург, совсем не был уверен в успехе, ссылаясь на многочисленность крепостного гарнизона, а генерал-адъютант Чернышев, атакованный под Ульценом всеми силами корпуса Даву, был вынужден отойти за Эльбу. Это, впрочем, Сержа не удивило: Чернышев привык к легким победам, присваивая себе чужие подвиги, а как случилось серьезное дело… Хотя так ли уж серьезно оно было? Стал бы Даву посылать весь свой корпус против небольшого отряда… У страха глаза велики! Злорадствуя про себя, Волконский отправился с докладом.
…Все три часа, что продолжалось плаванье по Эльбе, Шишков и генерал-майор Кикин наперебой восхищались чудесными видами, сменявшими друг друга, точно живописные полотна в бесконечно длинной галерее. Буколические пейзажи с рощицами и пологими холмами, похожими на спящих котят с нежно-зеленой шерсткой, которых хотелось погладить рукой, не успевали надоесть, поскольку среди них втискивались старинные усадьбы, окруженные садами, скромные селения с белыми домиками и церковкой, увенчанной грушевидным куполом, а то на глаза попадалась карета, катившая по дороге, девчонка с хворостиной, погонявшая стадо гусей, рыбачья лодка, колыхавшаяся у берега, в зарослях побуревшего рогоза… Но вот за излучиной взгляду открылся Мейсенский замок с круглой угловой башней и готическими шпилями, торчавшими из покатой черепичной кровли.
У пристани уже выстроился русский отряд со своим полковником и несколькими офицерами; солдаты сдерживали огромную толпу, сбежавшуюся поглазеть на императора Александра. Вся она повалила вслед за приезжими, которые поднимались в гору к фарфоровой фабрике мимо нескончаемых шеренг русских и саксонских солдат, отдававших честь и бивших в барабаны. На осмотр фабрики и усыпальницы саксонских герцогов ушло несколько часов, после чего, полюбовавшись еще раз с горы прелестной панорамой Эльбы, гости отправились в Ратушу обедать.
Столы были уже накрыты, под окнами играла музыка, на площади толпился народ. Александр учтиво отказался от приглашения на бал, приуроченный к его приезду, однако, увидев, как опечалились местные чиновники, и узнав от встречавших его офицеров, что к балу усердно готовились, объявил в середине обеда, что согласился бы побыть некоторое время на балу, если бы тот начался тотчас же. Один из чиновников сразу вскочил из-за стола и вышел в двери.
После десерта императора со свитой проводили в большую залу, откуда доносились звуки оркестра. При появлении Александра тридцать пар, составлявших круг, пришли в движение и, танцуя, выстроились в букву «А», выкрикнув хором: «Виват, император всероссийский!» Дамы были изрядно одеты и хороши собой; гости прошли с ними в полонезе, а когда заиграли вальс, хотели потихоньку уйти, не привлекая внимания, но все чиновники выбежали вслед за ними, рассыпаясь в благодарностях за посещение. Для быстроты в Дрезден возвращались по суше и были дома около полуночи.
На другой день пришло известие о том, что Наполеон с большой армией движется к Лейпцигу и скоро будет в Наумбурге. Александр распорядился перенести главную квартиру в Геренгсвальде.
…Комната вдруг закружилась; Кутузов едва успел ухватиться за спинку стула, чтобы не упасть, и снова сел. Все тело тотчас покрылось испариной; князь тяжело дышал, хрипя и присвистывая. Послали за Гуфеландом.
Лейб-медик прусского короля так и не расстался с протяжным, певучим саксонским акцентом, который звучал не слишком по-немецки, зато действовал успокаивающе. Взяв больного за запястье своими мягкими пальцами, он замолчал, считая удары; взгляд его прозрачных глаз из-под густых бровей сделался пронзительным, орлиный профиль — суровым. Приказав снять с пациента рубашку, врач постукал ему пальцами по спине, приложил к груди трубку и приник к ней ухом, снова пощупал пульс, затем строгим голосом велел ложиться в постель и не разговаривать, чтобы мокрота в груди осела.
Пришел человек с обедом; Кутузов взглянул на еду с отвращением. После нескольких ложек каши и стакана чаю откинулся на подушки, совершенно обессиленный, весь в поту, с тяжело вздымавшейся грудью. Заглянул адъютант с бумагами; его голос проникал в уши, словно сквозь вату. Правая рука не слушалась, пальцы не держали перо. Письмо к жене светлейший продиктовал доктору Малахову.
Мостовую возле дома устлали соломой, чтобы уличный шум не тревожил
