Сергѣй Штернъ - Въ огнѣ гражданской войны
Настойчивое выявленіе въ бѣженствѣ воинствующаго политиканства части православнаго духовенства нашло яркое воплощеніе въ постановленіи церковнаго собора, состоявшагося въ ноябрѣ 1921 г. въ Юго-Славянскомъ городѣ Карловицахъ. Соборъ этотъ большинствомъ голосовъ мірянъ и сравнительно незначительной группы священнослужителей обнародовалъ «посланіе», въ которомъ заключался и такой чисто политическій призывъ-молитва: «да вернетъ на Всероссійскій Престолъ Помазанника, сильнаго любовію народа, законнаго Православнаго Царя изъ Дома Романовыхъ.»
Марковы II, Ширинскіе-Шихматовы и прочіе Рейхенгальцы, склонивъ на свою сторону часть духовенства, въ этомь посланіи церковнаго собора сумѣли контрабандой провести нужный имъ политическій грузъ.
Переоцѣнка цѣнностей въ кругахъ интеллигенціи отнюдь не является явленіемъ, характеризующимъ всю интеллигенцію, безъ исключенія. Лишь въ верхахъ опытъ, накопленный во время гражданской войны и революціи, вызываетъ сдвиги и исканія истины, но одновременно сказываются въ иныхъ интеллигентскихъ кругахъ и старыя настроенія, пагубно сказавшіяся и въ предреволюціонный періодъ. Много еще имѣется интеллигентовъ, для которыхъ партійное и кружковое заслоняютъ собою общее и государственное. Духъ жертвенности, умѣніе и желаніе кое-чѣмъ поступиться, отказаться отъ чего либо дорогого и привычнаго — точно также отнюдь не является универсальнымъ явленіемъ въ кругахъ нашей передовой интеллигенціи. Напротивъ того, часто — и, даже, слишкомъ часто — сказывается узкій фанатизмъ, упорное желаніе не сойти съ занятой разъ «принципіальной позиціи», неумѣніе гибко и подвижно учесть измѣненіе жизненныхъ условій.
Любопытно отмѣтить, что разочарованія, принесенныя совокупностью событій, сказались наиболѣе ярко не столько у интеллигентовъ мужского пола, сколько у женщинъ, и не столько у интеллигентовъ вполнѣ уже зрѣлаго возраста, сколько у молодежи, въ частности — учащейся. Женщины-интеллигентки въ оцѣнку и переживанія фактовъ вносятъ обычно больше эмоціональности и это обстоятельство сказывается въ колебаніяхъ политическаго маятника среди интеллигентныхъ русскихъ женщинъ. Большевизмъ всѣмъ достаточно истрепалъ нервы, но у интеллигентокъ порожденная ужасами гражданской войны обнаженность нервовъ выливается, какъ общее правило, особенно сильно. Политическія сужденія многихъ интеллигентныхъ женщинъ проникнуты исключительно отраженіями пережитого, чувство заслоняетъ разумъ, отсутствіе точной освѣдомленности замѣняется слухами и легендами, обывательскія «ненависти» и «обожанія» даютъ себя сильно чувствовать. Въ началѣ революціи сколько истерическихъ поклонницъ было у Керенскаго, а сколько изъ этихъ же поклонницъ, презрительно взиравшихъ въ 1917 г. на болѣе умѣренныя группы, въ 1919 г. на городскихъ выборахъ юга Россіи поддерживали крайне-правые списки кандидатовъ въ гласные, участвовали въ церковно-приходскихъ сестричествахъ, такъ недальновидно сочетавшихъ мистическо-религіозныя настроенія съ самой подлинной реакціонностью и тоскою по самодержавію!
Что касается молодежи, то не обобщая слишкомъ фактовъ, нельзя не признать, что въ ея средѣ явственно проявляется, какъ послѣдствіе переутомленія революціонной бурей, а также — той же эмоціональности и нервозности, отходъ одновременно отъ идеалистическихъ и отъ прогрессивно-политическихъ позицій. Со свойственной молодежи пылкостью, нынче въ модѣ высмѣивать въ ея средѣ идеалы «отцовъ», которые «дѣти» склонны замѣнить меркантилизмомъ и карьеризмомъ. Національное самосознаніе часто замѣняется во многихъ университетскихъ кружкахъ націонализмомъ и нетерпимостью шовинистическаго свойства. Въ кругахъ учащихся высшей школы идетъ проповѣдь аполитизма, но не въ смыслѣ одного только занятія наукой и прекращенія игры въ политику, но и въ смыслѣ выработки въ себѣ пренебрежительно-безразлично-презрительнаго отношенія къ вопросамъ «обанкротившейся» политики. Сравнительно еще недавно едва ли не общимъ правиломъ былъ высокій уровень идеализма учащейся молодежи. Студенты и курсистки почти сплошь были заражены духомъ идеализма и, притомъ, революціоннаго. Этотъ апогей идеализма и революціонности завершался часто въ университетскихъ аудиторіяхъ, внѣ которыхъ, по окончаніи высшаго учебнаго заведенія, захлестывала тина жизни и начинался, но чьему-то мѣткому выраженію, періодъ размагничиванія. «Размагниченный интеллигентъ» начиналъ брать взятки, собирать усиленно презрѣнный металлъ со своихъ паціентовъ и кліентовъ, питъ, играть въ карты и т. д. Университетскій идеализмъ начиналъ уходитъ въ прошлое и покрываться дымкой. Французы, впрочемъ, утверждаютъ, что нужно быть горячимъ соціалистомъ въ юности, чтобы стать добрымъ радикаломъ въ болѣе зрѣломъ возрастѣ. У насъ же — сперва насаждалась педо-кратія, молодежь была чуть ли не сплошь активно-революціонна, а, по окончаніи высшей школы, начинала размагничиваться, а теперь — молодежь начинаетъ отворачиваться отъ идеаловъ и лѣвой политики, контрастируя въ нѣкоторой степени въ этомъ отношеніи со старшими поколѣніями.
Нужно откровенно и опредѣленно сознаться, что всему религіозно-идеалистическому теченію въ Россіи предстоитъ преодолѣть на своемъ пути много серьезныхъ препятствій. Изъ числа ихъ нельзя не выдвинуть на первый планъ того моральнаго разврата, который внесъ въ русскую жизнь большевизмъ. Большевистское владычество, осквернивъ души русскихъ людей, понизило нравственную сопротивляемость и чистоту. Элементарной честности нанесенъ серьезный ударъ, ложь стала неизбѣжнымъ спутникомъ жизни въ Совдепіи. Ненависть къ коммунистическому начальству, страхъ передъ всесильной гидрой чрезвычайки — все это подорвало начала порядочности, правдивости, добросовѣстности. Временное и наносное — оно врядъ ли пройдетъ совершенно безслѣдно, останется, если не привычка, то трещинка въ моральномъ кодексѣ. Саботажъ, служба въ ненавистной красной арміи, изворачиваніе въ дѣлѣ полученія для семьи пайка — всѣ эти явленія разнаго порядка въ итогѣ приводятъ къ одному результату — моральному надлому, къ «примѣненію къ подлости». Обманъ вводится въ систему, на немъ строятся въ извѣстной степени взаимоотношенія. Ради спасенія жизни близкихъ завязываются связи, которыя накладываютъ свой отпечатокъ: вчера знакомый большевикъ оказываетъ обывателю услугу, спасая его изъ лапъ большевистскаго палача, а завтра, послѣ изгнанія большевиковъ, избѣжавшій разстрѣла прячетъ у себя большевика отъ поисковъ администраціи или суда. Фантастическая дороговизна жизни толкаетъ многихъ ради прокормленія семьи на всевозможныя «комбинаціи», а также на спекуляцію, взяточничество, хищенія.
Русская интеллигенція, за рѣдкими исключеніями, не запятнала себя соглашательствомъ съ большевиками. Служба въ совѣтскихъ учрежденіяхъ изъ-за куска хлѣба и изъ-подъ палки отнюдь не есть еще соглашательство. Не садясь за одинъ столъ съ «филистимлянами», русская интеллигенція въ ея цѣломъ не продала своего первородства за чечевичную похлебку. Она сохранила свое достоинство, не склонила головы въ смыслѣ продажи своихъ убѣжденій, но, подавляя проклятія, по неволѣ пошла па работу техническаго характера: сколько и при этомъ было борьбы, колебаній, сомнѣній, угрызеній совѣсти, бунтовъ души... Сколько нанесено при этомъ ранъ и вынесено душевныхъ страданій ... Сколъ безконечны моральныя и физическія муки, вынесенныя интеллигентами, подвергнутыми большевистскимъ «пыткамъ страхомъ», террору, не столько и не только палачей чрезвычайки, но и террору продовольственному, лишеніямъ пайка, уменьшеніямъ продовольственнаго раціона для себя и семьи. Иные интеллигенты изъ анти-большевистскаго лагеря, которые не за страхъ, а за совѣсть пошли служить большевикамъ — сдѣлали это если не по недомыслію, то зачастую сбитые съ толку лживой информаціей большевиковъ о міровой, якобы, коммунистической революціи, о всеобщемъ и за рубежомъ подчиненіи интеллигенціи III интернаціоналу и т. д. Нашлись — хотя и въ небольшомъ количествѣ — прозелиты большевизма изъ соображеній карьеризма, корыстолюбія и честолюбія; эти уже вѣдали, что творятъ, они сознательно продавали душу свою.
Такъ или иначе, но большевизмъ въ разной степени оказалъ свое тлетворное вліяніе на нравственный укладъ населенія, въ частности — интеллигенціи. Плоды большевистскаго развращенія будутъ еще долго сказываться.
Нужно, при этомъ, различатъ переживанія интеллигентовъ внутри Совѣтской Россіи и внѣ ея — въ изгнаніи. Подобно тому, какъ въ самой Совдепіи многіе, толкаемые нуждой, шли на компромиссы съ совѣстью и отступали отъ общепринятыхъ моральныхъ нормъ, такъ и въ бѣженской средѣ нужда вызываетъ порою уродливыя и темныя явленія. Въ поискахъ заработка, иные бѣженцы доходятъ до поступковъ циничныхъ по своей аморальности, особенно почему-то ярко это сказывалось въ 1920—21 гг. въ Константинополѣ, гдѣ такъ процвѣтали русскіе притоны и русскіе сводники, гдѣ такъ скандальна была уголовная хроника міра бѣженцевъ. Оторванные отъ родины, лишенные живительнаго прикосновенія къ родной почвѣ и родной дѣйствительности, въ бѣженствѣ, какъ это имѣло мѣсто и въ старой, до-революціонной миграціи, стала развиваться — вліяніе бездѣлья — сплетня, клевета, взаимная ненависть, злоба, эгоцентризмъ, мелочная грызня, игра самолюбій, вліяніе больной печени и нервовъ. Этой затхлой и душной атмосферой деморализаціи въ значительной степени зараженъ бѣженскій русскій Парижъ, отъ проявленій жизни интеллигентныхъ круговъ котораго порою отдаетъ запахомъ тлѣнія, разложенія и распада. Иные бѣженскіе круги всю свою энергію отдаютъ на взаимное подсиживаніе, брань, крикливую и неприличную полемику. Все это тоже, въ извѣстной степени, не свидѣтельствуетъ ли о нравственномъ упадкѣ, о моральномъ развалѣ, о нѣкоторой утратѣ чутья дозволеннаго и допустимаго?
