Александр Немировский - Пифагор
Яблоко Пифагора
Запряжём мы все ветры в морские свои колесницы
Из ливанского кедра и тонкого нильского льна,
Океанские зори нам однажды раскроют ресницы,
И у Южного Рога на гребень поднимет волна.
— Ну как? — спросил Абдмелькарт, показывая на накрытый овощами и фруктами стол. — Это, надеюсь, тебя устроит?
— Я не ем ничего, в чём есть или была душа, и радуюсь изобилию плодов Семлы.
— Первый раз слышу это имя, — признался Абдмелькарт.
— У фракийцев оно обозначает и почву, и весь наш мир. Родственные фракийцам фригийцы, обитающие напротив нашего Самоса, Семлу называют Семелой и почитают как великое божество, мать Диониса.
— Может быть, ты всё же вкусишь какой-либо из даров этой Семлы, или Семелы? — предложил суффет.
Пифагор потянулся к серебряному блюду с яблоками и взял самое крупное, но, к удивлению Абдмелькарта, не поднёс его ко рту, а стал ловко вертеть пальцами.
— Этот плод евреи, страну которых я посетил по пути из Тира в Вавилон, признают первым, который вкусила женщина, сотворённая из бедра первого мужа. Нелепая басня. Мужское и женское изначальны, как мгла и свет. Я же хочу обратить внимание на форму этого плода. По закону подобия такую же форму должен иметь мир, в котором мы живём.
— Но ведь считают, что Земля — диск.
— Как я имел возможность убедиться, о форме Земли и о том, какие силы поддерживают её в пространстве, нет единого мнения. В Индии полагают, что плоская Земля покоится на слонах. В дни, когда мой отец был ещё мальчиком, египетский фараон Нехо, которого, кажется, мучил тот же вопрос, что и нас с тобой, приказал финикийцам, своим подданным, оплыть Ливию.
— Да-да, мне известно об этом великом плавании наших предков, славу которого присвоил себе фараон с этим именем, — вставил Абдмелькарт.
— В Тире, — продолжил Пифагор, — мне показали отчёт мореплавателей, и я обратил внимание на то, что, плывя на юг, они достигли выжженной солнцем земли, южнее которой становилось всё прохладнее и прохладнее. Это позволило мне составить мнение о форме Земли.
Пифагор пододвинул к себе светильник и поднёс к нему яблоко.
— Представь себе, что светильник — Солнце, а яблоко в моей руке — наша Земля. Солнечные лучи падают на выпуклую часть. — Он провёл ногтем полоску. — Вот здесь — невыносимая жара. А здесь, по обе стороны полосы, — прохладнее и прохладнее. А здесь...
— Здесь сплошной лёд! — вставил суффет.
— Как ты догадался?!
— Не догадался, а знаю от застрявшего в этих льдах нашего наварха Гимилькона, моего родственника. Однажды по пути к острову, населённому кельтами, ураганный ветер занёс его гаулу в край вечного холода. Судно вмёрзло в лёд, и во мраке вокруг него с рёвом ходили медведи цвета того же льда.
— Белые медведи! — воскликнул Пифагор. — Наверное, отважный наварх, о котором ты говоришь, направлялся на остров к западу от Европы. В донесении нашего морехода Колея он назван Оловянным. А вот есть ли океанские острова к западу от Ливии?
Абдмелькарт задумался.
— Не буду говорить с чужих слов! Три дня назад возвратился из плавания мой сын.
Суффет хлопнул в ладоши. Появившийся почти мгновенно слуга был послан за юношей. Пока его искали, суффет успел рассказать Пифагору о кораблях с переселенцами, которым предстояло обосноваться на океанском побережье Ливии, против Гадеса.
Сын суффета оказался худощавым юношей лет тридцати со светлыми вьющимися волосами и голубыми глазами, более похожим на эллина, чем на финикийца.
— Ганнон! — обратился Абдмелькарт к сыну. — Мой друг Пифагор интересуется океанским побережьем Ливии и островами к западу от него. Если я не ошибаюсь, мне кажется, какой-то остров за последнее время был там открыт.
— Гадесцы давно знали об этом острове, — отозвался Ганнон. — Прошёл слух, будто года три назад туда был занесён бурей тирренский корабль. Проверяя это, я побывал в Тиррении и побеседовал с кормчим. Он мне сообщил, что остров расположен в четырёх днях плавания от Ливии и что на нём имеются судоходные реки и роскошные леса, могущие прокормить своими плодами большое войско. После высадки колонистов я надеюсь побывать на этом острове, а также совершить плавание к Южному Рогу, к могучей реке, которая, как говорят, полна крокодилами.
— Не от этой ли реки отходит Нил? — поинтересовался Пифагор.
— О землях и народах к югу от великой пустыни нам известно лишь от чернокожих рабов, которые попадают на наш рынок. И я вряд ли смогу проверить верность полученных от них сведений. Моя задача — очертить линию океанского побережья материка с бухтами, мысами и реками и дать его описание для будущих мореходов.
— И тогда, — вставил Пифагор, — вместо чертежа центральной части Внутреннего моря на стене, что в здании вашего Совета, появится чертёж океанского побережья Ливии?
— При этом заселённого нашими поселенцами! — воскликнул Абдмелькарт. — Довольно нам квакать вокруг этой лужи, подобно лягушкам! Нас ждёт океан. Мы направим туда наши морские колесницы и запряжём в них океанские ветры. Мы достигнем Южного Рога и вдоль южного побережья Азии двинемся к Индии, стране сокровищ.
Пифагор поднял яблоко.
— Или воспользуетесь более коротким, западным путём в эту страну чудес, где мне посчастливилось побывать, — путём, которым не плавал ещё никто, и тогда вы убедитесь сами и сможете сказать остальным, что Земля имеет форму шара, совершеннейшую из форм.
Отец и сын обратили на яблоко заворожённые взгляды.
— Может быть, нам удастся сделать и это, — проговорил Абдмелькарт после долгой паузы. — И если вдруг между Ливией и Индией окажется какой-нибудь неведомый материк или остров, мы назовём его Пифагореей.
Дукетий
Трое суток попутный ливийский ветер без устали гнал обретшие свободу корабли. На палубах вовсю шла игра. Потрескивание парусов дополнялось стуком костей и азартными выкриками. Кто-то изготовил крюк и поймал на кусок прогнившего мяса жадную морскую лисицу. Её долго тянули за кормой, а затем искусно вытащили на палубу и под радостные вопли прикончили. Забавы прекращались лишь с появлением встречных кораблей. Тогда все сбегались на один из бортов и пялились на проходящих, как на невидаль.
Чего только не везли в Кархедон — и рыжеволосых, скованных по двое рабов, видимо кельтов, и необструганные брёвна, и слитки меди. На второй день плавания обогнали корабль с железными клетками на палубе. В них перевозили зверей Ливии. Особенно самосцев поразил страус, о котором они много слышали, но увидели впервые. Никомах уверял, что зверей везут на продажу к тирренам, которые, по его словам, держат их в огороженных местах в своих поместьях, а в городах показывают охочей до зрелищ толпе.
Кормчий, коренастый великан с тяжёлым взглядом, вёл самосскую флотилию древней морской дорогой.
«И что нас ждёт впереди? — думал Пифагор, засыпая. — Встретятся ли на пути сирены, или лестригоны, или обойдётся без приключений? В это время года Посейдон милостив. Но удастся ли избежать встречи с сикелийскими эллинами? Ведь в Кархедоне могли быть их лазутчики, а невооружённые корабли для них желанная и лёгкая добыча».
На заре до Пифагора донеслись звуки оживлённой речи. Кормчий, беседовавший со своим юным помощником, не выглядел столь суровым и недоброжелательным, каким он показался Пифагору на первый взгляд. Имя Дукетий, сообщённое ещё Абдмелькартом, не было финикийским, как и облик кормчего. Непонятна была и речь. Впрочем, некоторые её слова по звучанию напоминали ионийские, и одно из них, с которым младший обращался к старшему, — «патя» — было понятно: «отец».
Подойдя ближе, Пифагор обратился к кормчему по-финикийски:
— Не прими, Дукетий, моё любопытство за назойливость. Меня заинтересовало, на каком языке ты говоришь с сыном.
— На сикелском, — пояснил кормчий, скосив взгляд на Пифагора. — Ты, наверное, слышал о моём народе.
— Конечно, — отозвался Пифагор. — О сикелах мельком вспоминал наш певец Гомер, рассказывая о плаваниях в этих местах своего героя Одиссея.
— А как ты догадался, что у второго весла мой сын? — перебил сикел. — Ведь он весь в мать, да будут к ней милостивы подземные боги. Туя была шарданкой...
При этих словах глаза Пифагора застлал туман. День сменился ночью. На берегу близ дуба пылал раздуваемый ветром костёр. Голос Дукетия стал затихать, и его заменил другой, уводивший в прошлое. Затем выплыло и лицо Анкея. Праотец вспоминал о своей юности.
— Так мы вошли в устье великой реки и всю ночь плыли против её течения. На заре нас встретили туземцы на барках из папируса. Вперёд рванулся корабль шарданов, на котором были также сикелы. Я — вслед за ним. Завязался бой. В нас летели тысячи стрел. Одна угодила мне в плечо. Вытащив наконечник, я оглянулся и увидел, что следовавшие за нами карийцы и ахейцы обратились в постыдное бегство...
