Ольга Гурьян - Обида маленькой Э
Когда Цзинь Фу вернулся на лодку, Лэй Чжень-чжень спросил его:
— Ты бледен, и твои глаза блуждают. Может быть, ты нездоров и не сможешь сегодня прыгать и кувыркаться?
— Почему ты так думаешь? — ответил Цзинь Фу и резко рассмеялся. — Напротив, никогда не было у меня такого веселого настроения. Почему бы мне не поплясать на могилах деда, отца и братьев? Ведь от них уже не осталось следа, а на их месте дворцы новых господ. Я вижу, что время печалиться прошло и кончилось.
— Я рад, что ты рассуждаешь так разумно, — сказал Лэй Чжень-чжень. — Этот город богат, и у нас будет хороший сбор
Актеры построили помост на одной из площадей, и cйечас же собралась толпа зрителей.
Цзинь Фу в атласной куртке с узкими рукавами и шароварах, заправленных в мягкие сапожки, сказал Погу:
— Воздух родины вдохновляет меня. Хочется сегодня для моего выхода импровизировать под стук трещотки.
— Сумеешь ли ты? — усомнился Погу. — Ведь ты никогда еще этого не делал. Для такого выхода надо говорить в рифму. Здесь нужна привычка.
— Рифмы так и снуют у меня в голове, скачут, будто играют в мяч, от виска к виску. Здесь, — он стукнул пальцем по правому виску, — Чжун! Здесь, — он стукнул по левому, — Дун! Здесь — И! Здесь — Ци! Не беспокойся!
Когда Цзинь Фу вышел на сцену, его лицо с белым пятном на переносице вызвало привычный смех. Ритмично застучала трещотка на руке Погу, и Цзинь Фу запел скороговоркой, резким фальцетом:
Если думать о славе,Не заработать богатства,А если город богатый,Зачем ему прежняя слава?
Он поднял правую ногу под углом к телу и запрыгал на левой ноге, всем своим видом выражая крайнее недоумение, приглашая зрителей посоветовать, на что ему решиться, какую из двух возможностей выбрать. Но так как ему отвечали смехом, он нахмурился, упер руки в бока и сделал два шага вперед, будто наступая на зрителей.
— Что он делает? Он сошел с ума! — с беспокойством бормотал Лэй Чжень-чжень, подглядывая одним глазом в узкую щель занавески. — Сейчас он собьется и сорвет спектакль. Гуань, прошу тебя, намажь скорей лицо, выйди на сцену, помоги ему!
А между тем трещотка стучала, Цзинь Фу пел:
Там, где зарыты герои.Станет земля плодородной,Там, где земля плодородна,Забудут павших героев.
— О чем это он? К чему это он? — бормотал Лэй Чжень-чжень.
Гуань Хань-цин уже посадил пятно на переносицу. Переодеваться было некогда. Он схватил лежащую на сундуке белую юбку добродетельной женщины, повязал ее вокруг талии, подоткнул под пояс передние полы. Со сцены доносился голос Цзинь Фу:
Потомки героев в рабстве,Богаты дети монголов.Надо убить монголов.Сбросить проклятое рабство!
Знатный чиновник, сидевший за столом против него, вдруг вскочил. Два пристава взобрались на подмостки и схватили Цзинь Фу. Он вырвался и прямо в лицо чиновнику-монголу крикнул длинную брань. В его широкие скулы, в его узкие глаза, в его жирные щеки.
Выбежал Гуань Хань-цин, рукой подал знак оркестру. Загремел барабан, завизжала скрипка. Приставы потащили прочь Цзинь Фу. Спектакль продолжался и кое-как наконец кончился.
Красавец Цзи Цзюн-пэн, стирая с лица грим, сказал сердито и презрительно:
— Вот что получается, когда на сцену пускают недоучек. Я знаю наизусть шестьдесят ролей, каждое слово и каждое движение В голову мне не придет выдумывать отсебятины.
— Тебе и не полагается, — ядовито ответил Погу. — Твое дело играть красавчиков. Многие шуты импровизируют под трещотку. Но Цзинь Фу отдался своим чувствам и забыл о том, что он на сцене. Его можно оправдать, потому что им овладела справедливая скорбь
— Это не оправдание, — возразил Лэй Чжень-чжень. Актер на сцене не должен переживать свои личные чувства, а изображать скорбь или радость, как того требует роль. А играть самого себя так жe не свойственно театру, как ввести на подмостки живую лошадь или затопить доски водой, чтобы показать море. Впрочем, вина не его, а моя. Я должен был сразу остановить его, зная, что он еще неопытен. Кто пойдет со мной к тюрьме, чтобы отнести ему еду?
— Я пойду, — сказал Гуань Хань-цин.
У ворот тюрьмы они дали тюремщику денег. Тот пересчитал бумажки, спрятал их в рукав и сказал:
— Он умер.
— Как? — спросил Гуань Хань-цин.
— От побоев, — ответил тюремщик.
Лэй Чжень-чжень помолчал, потупившись. Потом спросил:
— Можно нам взять его тело?
— Нет. Это будет не по закону, — ответил тюремщик. — Ночью мы выбрасываем тела преступников в канаву за городской стеной. Придите на рассвете и там возьмите его.
Глава одиннадцатая
КАК МАЛО-ПОМАЛУ НИКОГО НЕ ОСТАЛОСЬ
Уже звезды меркли и черное небо побелело на востоке, когда Лэй Чжень-чжень и Гуань Хань-цин вышли за городскую стену искать тело Цзинь Фу. Медленно двигались они вдоль рва, напряженно вглядываясь в его глубину. Несколько раз среди густых теней мерещилось им бледное лицо и блестящий отсвет атласной одежды. Поспешно спускались они ближе и видели, что это всего лишь белый камень, дохлая собака, груда черепков или лужица воды, отразившей рассветный луч. Так обошли они вокруг одной из стен, вступили в густую тень угловой башни, под которой ничего уже нельзя было рассмотреть, и вдруг, обогнув ее, заметили вдали небольшой огонек и колебавшуюся над ним серую полосу дыма. Кто-то двигался у огня, то сгибаясь, то вновь выпрямляясь.
Когда они подошли поближе, то увидели, что это старая женщина, которая разложила из щепок маленький костер и сжигает в его огне длинные полоски бумаги, какие приносят в жертву умершим. Высоко вздымая руки, она причитала:
— Дитя мое, милый Инь, вернись, услышь меня! Мальчик мой, Те, если ты еще не далеко ушел, возвратись в свое тело, утешь меня! Младший мой, Ши, плоть от моей плоти, не покидай меня, отзовись, вернись, услышь меня! — Громко рыдая, она выкликала: — Я держу ваши головы, поднимая вверх ваши лица! Дорогие мои сыновья, Инь, Те и Ши! Я зову вас всей силой моего старого тела. Я отчетливо кричу ваши имена. Где вы? Почему не откликнулись? Я пришли милостыню от дома к дому и купила вам жертвенную бумагу. Bсе напрасно! Вот вы лежите бездыханные, ваши лица подобны желтой бумаге, и я не могу вернуть вам жизнь! — Она бросилась на землю и начала бить ее кулаками. — О, мои дети!
— Без сомнения, эта женщина нашла тела своих близких, — сказал Лэй Чжень-чжень. — Возможно, когда она искала их, могло ей встретиться тело Цзинь Фу. Подойдем и спросим.
— Почтенная женщина, — обратился он к старухе, — прости нас, что мы обращаемся к тебе, мешая твоей печали. Но и мы ищем дорогого друга и не можем его найти.
Женщина подняла лицо и села, подобрав под себя ноги. Вздыхая и всхлипывая, она заговорила:
— С вечера я ждала у тюрьмы и шли сюда вслед ва тюремщиками. Я не видела других тел, кроме моих трех сыновей.
— Как же постигло тебя такое ужасное несчастье? — спросил Гуань Хань-цин. — Расскажи нам и, быть может, наше сочувствие облегчит твою скорбь. Тяжко печалиться одной, а близость людей смягчает горе.
— У меня был муж и три добрых, послушных сына, и никого не осталось, — сказала женщина и замолчала.
Лэй Чжень-чжень уже хотел подняться и идти дальше, но Гуань Хань-цин дернул его за рукав, и так они продолжали сидеть на земле, и вдруг женщина опять заговорила:
— Мой муж шел по улице, никого не задирал, никого не трогал. На него наехал знатный господин, разгневался, как мой муж посмел подвернуться под копыта его коня. Господин ударил лежащего на мостовой мужа и убил его. Трое сыновей заступились за отца, началась драка, и господина убили. Они поступили справедливо и похвально по законам предков, когда отомстили за отца. Но господин был знатен, а мы простые люди, и судья осудил их на смерть. Я просила судью: «Оставь старших, убей младшего и убей меня». Но он казнил всех троих, и я осталась одна на свете, и некому позаботиться о моей старости. Лучше бы мне не жить!
— Почему же ты просила только за старших? — спросил Лэй Чжень-чжень. — Наверно, младший был тебе не родной сын, а только приемыш?
— Нет, господин, только младший сын был мой родной, а старшие от первой жены. Она умерла и оставила их мне. Позорно было бы, если бы я обманула ее доверие, показала себя злой мачехой и не отдала бы за их жизнь все, что у меня было самого дорогого. — Она снова упала на землю и зарыдала, а Лэй Чжень-чжень и Гуань Хань-цин тихо встали и пошли дальше.
— Какая добродетельная женщина, — сказал Лэй Чжень-чжень. — Ее готовность пожертвовать собственным сыном, чтобы спасти чужих детей, уподобляет ее героиням древних времен.
