Паулина Гейдж - Искушение богини
Тщеславные мечты, говорил он себе. Безумный, лихорадочный бред.
Через два дня после погребения Неферу они с Бенией сидели у пилона, которым был отмечен вход в храм. Утро выдалось свежее, и в воздухе витал запах влажной земли. Весна плавно соскальзывала в лето, и в траве вокруг мальчиков маргаритки мешались с яркими васильками. Вдоль всего Нила над топкими берегами вставали зеленые тростниковые заросли, а деревья – финиковая пальма, гранат, тамариск, ароматная персея – тянули прохладные зеленые листья к новому голубому небу. Скоро снова наполнятся зернохранилища, а женщины соберут хлопок и лен и примутся за изготовление одежды.
Бения пришел попрощаться. Строительство храма в Мединет-Абу возобновилось, и, пока строительное оборудование погружали на корабли, а каменные блоки опускали на плоты и привязывали к ним ремнями, Бения собрал свои пожитки и поспешил найти Сенмута.
– Как долго тебя теперь не будет? – спросил его Сенмут. Ему было плохо при одной мысли о том, что снова придется возвращаться к черной работе и одиночеству.
Бения сел рядом с другом, ветер ерошил его сияющие черные волосы. Он удовлетворенно вздохнул и вытянулся на траве.
– Какое утро! Хорошо сегодня будет на реке, делать ничего не надо, знай только сиди да смотри на воду. Не знаю, когда мы снова свидимся. Может быть, через пару месяцев, когда прибудут строители. Там еще достаточно работы для каменотесов, а мой хозяин терпеть не может наспех сделанной работы. Когда наступит жара и крестьяне придут на стройку, тогда я и приплыву назад.
Сенмут с завистью глядел на здоровое, худощавое тело друга и его довольное, улыбающееся лицо.
– А мне до тех пор чем заняться? Съезжу, наверное, домой на день, на два, своих повидаю, – с сомнением закончил он.
Бения содрогнулся:
– Что? Оставить Фивы, прекрасные, обворожительные летние Фивы ради какой-то фермы?! Сенмут, ты никак заболел!
– Меня Фивы еще не обворожили, – кисло заметил Сенмут, и в тот же миг, точно в насмешку, с вершины храма донесся хриплый рев рогов, возвещавших середину утра. – Я часто спрашиваю себя, не лучше ли мне было остаться дома с родителями и Сенменом и надрывать спину на отцовском поле, а не драить полы в храме могучего Амона.
– О могучий Амон, – затянул насмешливо Бения и закрыл глаза, – сделай так, чтобы Сенмут поднялся с пола в твоем храме прямо тебе на колени. О царь богов!
Сенмут все-таки рассмеялся, и на душе у него полегчало. В конце концов, уныние не было свойственно его натуре.
– Что тебе нужно, так это хорошенькая девчонка-певунья, – продолжал Бения, – чтобы развлекала тебя, льстила тебе и вообще отвлекала от мыслей о мыле и воде. Я как раз такую знаю. Тонкая штучка, ее хозяин – тот сальный ливиец, как бишь его там? За небольшое вознаграждение я бы мог устроить…
Он болтал, не подозревая, что друг его уже не слушает. Перед глазами Сенмута вдруг встала картина: царевна Неферу и другие женщины, все с систрумами в руках, идут в храм воздать хвалу богу. «Оставит она меня когда-нибудь в покое или нет?» – подумал он. Бения умолк и легким, скользящим движением поднялся на ноги, а Сенмут сидел, прислонившись к дереву, и глядел на сады, в направлении охраняемой стражами дорожки, которая вела ко дворцу.
– Я ухожу, – сказал Бения. – Обними меня. Сенмут встал и заключил друга в объятия.
– Да хранит тебя Исида, – легко бросил Бения и поднял свой узелок.
Они улыбнулись друг другу, и Бения уже повернулся, чтобы идти, но тут же рванулся назад и зашипел Сенмуту в ухо:
– Служитель его величества и глашатай! Идут сюда! Сенмут попятился, сердце у него заколотилось, ладони взмокли. Сжав кулаки за спиной, он смотрел, как приближается высокий человек в юбке. Глашатая он даже не заметил. Взгляд юноши был прикован к копью в громадной ручище царского слуги, к мышцам, бугрившимся на его могучей груди, к сияющему золотому глазу Гора на шлеме. Лицо человека ничего не выражало. Посланники подошли к Сенмуту, и древко копья с глухим стуком опустилось на землю. Глашатай поклонился, и Сенмут растерянно обернулся к нему.
– Сенмут, жрец жрецов могучего Амона? – уточнил глашатай осторожно, видя, как побледнел юноша.
Тот едва заметно кивнул. «Свершилось, – подумал он. – Теперь мне конец».
Глашатай поприветствовал его на манер царских солдат: вскинув кулак правой руки к левому плечу.
– Я принес тебе весть от царевича короны Хатшепсут Хнум-Амон. Она приказывает, чтобы ты через час предстал перед ней на берегу озера могучего Амона. Не опаздывай. Не заговаривай с ней, пока она сама тебе не прикажет, но и тогда держи глаза долу. Это все.
Он улыбнулся, отвесил второй поклон и зашагал назад, солдат за ним.
Бения прерывисто выдохнул:
– Клянусь Осирисом, Сенмут, что все это значит? Что ты такого натворил, что младший Единый хочет тебя видеть? Ты что, попал в беду?
Сенмут повернулся к нему. От возбуждения у него защекотало в животе, в глазах зажглись и запрыгали огоньки, а по лицу начала расплываться ухмылка. Он схватил друга за плечи и встряхнул:
– Нет, не попал! Никакой беды, Бения! Если бы она хотела меня арестовать, то не стала бы посылать глашатая, значит, она зовет меня на аудиенцию!
– Это я понял! – Бения добродушно освободился от хватки Сенмута. – Но почему? Или это секрет?
– В некотором роде. Я оказал царевне услугу. Или нет, вообще-то я сделал глупость, а она… Произошла ошибка, Бения, из-за которой я мучился несколько недель. Я чуть не заболел из-за нее. А теперь…
– Ясно одно: придется мне уехать, так и не разгадав эту загадку.
Бения второй раз забросил узелок на плечо.
– Напиши мне, Сенмут. Я хочу знать, что тут происходит. Мое любопытство непомерно. Пошли мне связный пергамент, составленный мудрым и толковым писцом, иначе я с тобой разговаривать не стану, когда вернусь.
И он пошел, но снова вернулся.
– А ты уверен, что ты не в беде?
– Совершенно уверен. Я думаю… – Сенмут раскинул руки движением, которое выдавало одновременно восторг и внутреннее освобождение, – я думаю, что судьба меня все-таки не минует.
– Надеюсь, ты прав. До свидания, Сенмут.
– До свидания, Бения.
– Смотри, пиши!
– Обязательно!
Сенмут помахал Бенин рукой. Не успел еще друг скрыться из виду, а юноша уже бежал к своей келье, зовя на ходу раба. Надо помыться, сменить одежду, побрить голову – и все за один час. «Обязательно, – твердил он про себя, – обязательно». Что это значило, он и сам не знал.
Ровно час спустя, умытый, побритый и одетый в шуршащий накрахмаленный лен, Сенмут поднялся на вершину травянистого холмика и замер, глядя вниз, на кромку священной воды. Слева вдали тихо покачивалась на волнах божественная барка, ее золоченые мачты и серебряный нос вспыхивали в лучах высоко стоящего солнца. Но взгляд юноши не задержался на ней, ибо прямо внизу, на пестрых подушках, разбросанных по голубой тростниковой циновке, ждала его судьба. Две женщины и девочка. «Да, это она», – подумал он и ощутил неожиданный прилив удовольствия. Стоя на коленях рядом с корзинкой из ивовых прутьев, она разговаривала с Нозме и Тийи, которые сидели тут же. В тот самый миг, когда он замешкался наверху, девочка словно почуяла его приближение, подняла голову и жестом приказала женщинам уйти, что они сразу и сделали. Она поднялась на ноги и стоя ждала его приближения. Ему казалось, что он спускается с холма целую вечность, но вдруг он оказался на коленях, лицом в теплой душистой траве, протянув к ней руки.
Она мягко притронулась ногой к его плечу.
– Итак, жрец, ты пришел, – сказала она. – Можешь встать. Он встал и уставился на пальцы своих ног с таким вниманием, точно впервые их видел.
Тут же последовало возмущенное восклицание:
– Смотри на меня! Такие глупые манеры не к лицу человеку, который, ни минуты не сомневаясь, на закорках протащил меня через все мои владения!
Ее голос ничуть не изменился; он был все такой же властный и требовательный, с высокими, пронзительными детскими нотками. Но, едва подняв голову и взглянув в ее широко расставленные черные глаза, увидев твердый квадратный подбородок и крупный, хорошо очерченный рот, он был поражен. Она была та и не та: высокая и тоненькая, как прежде, косточки, как и полагается в ее возрасте, тонкие, словно птичьи, и все же за прошедшие три месяца детство спало с нее, точно шелуха. Она обещала стать прелестной женщиной, и он сразу это почувствовал. Но не только это. В этом оценивающем взгляде, в полуулыбке, что играла на ее губах, чувствовалось недавно пришедшее осознание связи истории и крови и пока еще неотчетливая, пробуждающаяся сила.
Какое-то время они глядели друг на друга, потом Хатшепсут довольно кивнула, словно увидела то, что хотела, и сделала ему знак садиться:
– Садись здесь, рядом со мной. У меня, правда, нет старого доброго засаленного одеяла, но, может, старая добрая засаленная циновка сойдет? Знаешь, совсем забыла, какое у тебя лицо, но вот увидела тебя снова – и удивляюсь, как это могло быть. Ты ведь не изменился за последнее время, правда?
