Андрей Расторгуев - Атака мертвецов
И это произошло.
Двадцать седьмого сентября 22-й корпус, уже вполне оправившийся от частичного расстройства, которое претерпел в начале месяца, двинулся в поход, наступая на север в составе трех стрелковых бригад. Справа от него шли кавказцы. Погода стояла на редкость ненастная и холодная. Задерживали бездорожье и разрушенные германцами переправы, но корпус упрямо прокладывал себе путь, несмотря ни на что. Настроение солдат заметно улучшилось, благотворно влияя на боевой дух. Чувствовался всеобщий подъем, который передался и Сергеевскому, и Земцову, и остальным офицерам. Даже штабная, всегда унылая атмосфера не так угнетала. Не верилось, что каких-то пару недель назад все выглядело совсем иначе, а война казалась бездарно проигранной, даже когда во второй раз переходили границу, спеша к Маркграбово на помощь Ренненкампфу, еще не зная, что вскоре снова придется отступать…
Тот Маркграбовский марш начался более-менее удачно. Корпус, как и планировалось, сосредоточился у деревни Марциновен. Она лежала впереди, примерно в одной версте от выбранного места привала – пологой высоты с одиноко торчавшим на вершине, почти у самой дороги, пустым сараем. Его сразу занял штаб корпуса, поскольку погода испортилась и пошел дождь. Солдаты же, утомленные более чем двадцатичасовым переходом, получив команду на привал, как шли в колонне, так и попадали по обе стороны проселка, прямо под моросящим дождем. По крайней мере, на том участке дороги, что видел Сергеевский.
А обзор с высоты открывался хороший. Справа и слева еще подходили колонны. На горизонте, со стороны Лыка, откуда доносился грохот боя, поднимались высоко в небо черные столбы дыма. Много ближе, верстах в трех от холма, двигалась небольшая колонна пехоты с полубатареей. Но вдруг ее ряды распались, поспешно разворачиваясь в боевой порядок в сторону левого фланга. Батарея быстро заняла позицию и захлопала беспорядочными выстрелами. Подняв бинокль, Сергеевский увидел вдали германскую конницу, которая еще верстах в трех западнее шла большим аллюром, пересекая низину с севера на юг, держа направление в тыл корпуса. У нее на пути стали рваться шрапнели, но всадники быстро скрылись из виду в островках леса и складках местности.
Борис чертыхнулся. Вражеская конница за спиной – это очень и очень скверно. Может в самый неподходящий момент отрезать все сообщения с тылом.
Не прошло и часа, как его плохие предчувствия подтвердил Земцов, назначенный ответственным за связь:
– Только и успели узнать, что корпус включен в состав новой десятой армии, да что командует ею генерал Флуг[49], который прибыл в крепость Осовец. На этом все. Телефонная линия накрылась. Хотелось бы знать почему.
Для Бориса ответ был очевиден. Телефонный провод, который они тянули аж от Августова, наверняка перерезан теми самыми кавалеристами.
А вскоре из авангарда поступило донесение, что высланная вперед конная разведка, не доходя семи верст до Маркграбово, встречена огнем противника. Понесла потери и дальше продвигаться не может. Едва Сергеевский с остальными офицерами штаба разобрал на карте обстановку впереди и слева, как пришли сведения и с правого фланга от командира Отдельного Оренбургского дивизиона:
«Мои разъезды с высот юго-западнее Бакаларжева между 3 и 4 часами дня наблюдали движение через Бакаларжево на Сувалки большой колонны противника. Прошло 9 батальонов и 6 батарей».
Еще и местные жители подлили масла в огонь, рассказав, что с полудня в Маркграбово стоят семь германских батальонов. По всему выходило, противник значительными силами вклинился между корпусом и 1-й армией.
За разбором донесений и уяснением обстановки незаметно наступил вечер. Перестал моросить дождь, но тучи не рассеивались, потому смеркаться начало довольно быстро.
Командир корпуса с растерянным видом ходил взад-вперед перед сараем. На него было больно смотреть. Налитое кровью, заросшее щетиной лицо, растерянно бегающие глаза, всклокоченные седые волосы, упрямо, словно пружины из разодранной обшивки дивана, вечно встававшие торчком всякий раз, когда Бринкен снимал фуражку и вытирал вспотевший лоб…
Огородников молча, с явным безразличием попыхивал сигарой около двери, время от времени бросая на командира неприязненные взгляды. Рядом толпились офицеры Генштаба. Помимо Сергеевского с Земцовым здесь были штабисты из разных бригад и дивизий, а также корпусный прокурор фон Раупах, который проявлял весьма живой интерес к ведению всех операций. Прочие офицеры штаба стояли тут же, но поодаль.
Все обсуждали сложившееся положение, делая однозначно неутешительные выводы:
– Сувалки уже заняты германцами. Там их не меньше дивизии.
– В Маркграбове, похоже, стоит еще одна.
– У нас в тылу вражеская конница. Тыловые службы в Августове под угрозой нападения. Связи со штабом армии нет.
– Положение Ренненкампфа, без сомнения, тяжелое, но и нам самим, может статься, грозит беда…
Конечно, Бринкен все слышал. Впрочем, никто и не собирался делать из этого разговора великую тайну. Командир корпуса подошел к своему начальнику штаба:
– Ваше мнение, генерал Огородников? Как нам следует поступить?
Тот промычал в ответ нечто невразумительное, вроде «как прикажете», спрятав лицо за клубами сигарного дыма. У Сергеевского сложилось впечатление, что начальник штаба попросту не желает помогать командиру.
Какое-то время два генерала буравили друг друга взглядами сквозь табачно-дымовую завесу, пока кто-то из группы генштабистов не произнес громко:
– Господа, уже темнеет. Нельзя терять ни минуты. Пора принимать какое-то решение.
Бринкен повернулся на голос.
– По приказу главнокомандующего корпус должен наступать на Маркграбово, – заявил он твердо. Подумав, добавил, чуть сбавив тон: – Однако по обстановке это слишком рискованно и может привести к нашему окружению… Посему считаю наиболее рациональным отойти назад к Августову. Но делать это без приказа мы не имеем права. Значит, остается одно: стоять на месте до получения распоряжений.
Сказал и ушел в сарай, едва не задев плечом Огородникова, успевшего, к счастью, посторониться.
Генштабисты заволновались, возмущенно загалдев. Они, молодые офицеры, все как и Земцов, и Сергеевский, воспитанные на правилах Суворова и фанатично преданные заповедям Петра Великого: «ничего, кроме наступательного» и «упущение времени смерти невозвратной подобно», впервые столкнулись воочию с так называемой старой школой, которую после Японской войны неустанно кляли в академии Генерального штаба.
– Стойте, стойте, господа! – утихомирил товарищей Борис. – Предлагаю высказываться по очереди.
– Правильно! – подхватил Земцов. – Пусть каждый изложит свою точку зрения, как и куда нам следует двигаться…
Остальные поддержали. После небольшого совещания пришли к единому мнению, что с рассветом корпусу необходимо повернуть на северо-восток, на фронт Рачки-Бакаларжево, и, оставив одну бригаду заслоном со стороны Гольдапа, тремя оставшимися, не мешкая, атаковать Сувалки с тыла. В этом случае против девяти немецких батальонов, сорока орудий и двадцати с лишним пулеметов корпус будет иметь почти в три раза больше пехоты, двойное превосходство в артиллерии, а в пулеметах чуть ли не пятикратное. Такой перевес определенно даст возможность быстро разгромить зарвавшуюся дивизию немцев. Потом – вероятнее всего, к вечеру следующего дня – взять направление на Гольдап, чтобы отвлечь на себя еще какие-то вражеские части. Сергеевский не исключал, что им вполне по силам сковать боями германские войска числом не менее корпуса. Чем не помощь Ренненкампфу?
Единодушие, с каким все без исключения генштабисты пришли к одному и тому же мнению, подстегнуло не молчать, а идти с докладом к начальству. Огородников продолжал попыхивать сигарой в дверях, потому и стал первой инстанцией.
– Меня это дело никоим образом не касается, – заявил он с некоторой ленцой, хоть и терпеливо выслушал все аргументы Бориса. – Генерал Бринкен может управлять корпусом, как ему будет угодно.
Что ж, первая инстанция пройдена, пора обращаться ко второй.
Офицеры заметно скисли, не горя желанием идти к командиру. Видя такое дело, полковник фон Раупах, пригладив усы и мушкетерскую бородку, неожиданно заявил:
– Я пойду, господа. Поддержу вас авторитетом своих «малиновых кантов»[50].
Интересная личность этот корпусный прокурор. Насколько успел его узнать Сергеевский, фон Раупах являл собой кладезь практически всех положительных человеческих качеств. Честолюбив, решителен, справедлив. К своим сорока двум годам побывал соавтором Платонова в написании первого варианта «Лекций по русской истории» и сделал великолепную карьеру, заслуженно получив два высоких ордена. До прикомандирования к 22-му корпусу состоял в должности помощника прокурора Петербургского Военно-окружного суда и, оставаясь числиться за этим судом, одновременно служил военным прокурором Гельсингфорса.
