Андрей Расторгуев - Атака мертвецов
Капитан Наркевич, один из офицеров штаба, оставленный в Августове для связи. Что ему вдруг понадобилось от Сергеевского?
Зайдя в палатку телефонистов, установленную возле сарая, Борис взял трубку:
– Капитан Сергеевский у аппарата.
– Борис Николаевич, – послышался голос Наркевича, – я только что с телеграфа. Туда из штаба фронта передан приказ корпусу в один переход отойти в Августов.
– Что?! – Борис не поверил своим ушам. – Генерал Флуг одобрил наше решение наступать на Сувалки…
– Знаю. Но Жилинский посчитал это рискованным и приказал отменить. Так что отступайте.
Продолжая сжимать замолчавшую трубку, Борис не двигался с места, застыв точно изваяние. Все катилось в тартарары. Зачем было убеждать Бринкена действовать более решительно? Для чего мотаться ночью в Граево и назад? Зачем, наконец, нужен был этот стремительный марш на Маркграбово, отнявший столько сил и оказавшийся вдруг никому не нужным? Армию Ренненкампфа, на спасение которой изначально направили корпус, теперь приказано бросить на произвол судьбы. Достаточно выгодное положение корпуса виделось командованию опасным, и потому оно погонит финские части обратно на сорок пять верст, не считаясь ни с усталостью солдат, ни с моральным климатом в войсках.
В первую минуту Сергеевский боролся со страстным желанием наплевать на приказ, притвориться, будто ничего не слышал по телефону, и скрыть это нелепое и позорное распоряжение. Не решился… Потом еще не раз пожалеет об этом, а тогда…
Приказ о наступлении успели задержать и стали писать другой – на отход.
Штаб потянулся по маршруту восточной колонны. Вместо того чтобы следовать со всеми автомобилями по новой, хорошо накатанной дороге, командир корпуса почему-то решил вести его целинными тропами, взявшись лично указывать направления. Верхом, сопровождаемый конными штабистами, в окружении сотни конвоя, бедный, совсем потерявший душевное равновесие, старик Бринкен представлял собой жалкое зрелище. Ужасно волнуясь, он ругал шоферов почем зря. Орал, бросаясь то вперед, то назад, угрожая кому-то судом. Несмотря на эти бесплодные потуги, колонна растянулась на три-четыре версты, увязая в раскисшей земле. А когда с трудом выползла, наконец, на твердый грунт, двинулась шагом в обычном порядке – справа по три – в промежутке между отступавшими частями. Промежутков этих наблюдалось в избытке, и были они чересчур большими. Немудрено, если части едва плелись, обескураженные тем, что снова отступают, так и не встретив неприятеля.
Во время этого весьма унылого движения Бринкен подозвал Сергеевского. Когда тот подъехал, получил совсем нелогичное указание:
– Переезжайте на путь западной колонны и регулируйте ее движение.
Не имея никакого понятия, в чем должно заключаться подобное «регулирование», коль скоро в колонне есть свой, утвержденный приказом начальник, Борис, тем не менее, обрадовался возможности убраться подальше от штаба. Не став ни о чем спрашивать, поскольку это все равно казалось бессмысленным, он лишь молча козырнул и в сопровождении верного Семенова рысью умчался на запад.
Верст через десять они оказались на пути нужной колонны. Та как раз вставала на большой привал. Подождали арьергард, а когда он подошел, снова на рысях поспешили вдогонку за главными силами.
По дороге попадалось много отставших. Они безрадостно брели в одиночку и мелкими группами. На лицах утомление и озлобленность. В разговорах сплошная брань в адрес высшего командования. Принимая Сергеевского за врача[51], они, не стесняясь в выражениях, громко ругали свое начальство, как может ругаться простой русский мужик. Минуя одну такую группу из трех стрелков, Борис вдруг услышал:
– …Говорю тебе, немец он. Фамилия слыхал какая?
– Ну, этот… Как бишь его… Бринкен, вот!
– А я о чем толкую. Немец он и есть. А брат его родный у германцев служит. Потому-то мы и отступаем вечно…
Это уж слишком. Не выдержав, Сергеевский придержал кобылу.
– С чего же ты, братец, решил, что командир нашего корпуса немец? – спросил громкоголосого солдата с рыжими усами на конопатом лице.
– Да с того, мил человек, что фамилия у него самая что ни на есть немецкая. Разве нет?
– А вот и нет. Никакой не немец он, а швед.
– Вам-то почем знать? – скорчил солдат недовольную гримасу.
– Кому ж еще, как не мне. Я при его превосходительстве в штабе корпуса состою. Капитан Генштаба Сергеевский к вашим услугам.
Стрелки опешили, встав посреди дороги. Рыжий насупился, что-то соображая про себя. Пока досужий сплетник не сподобился брякнуть еще что-нибудь лишнее, Борис поспешил продолжить:
– И брат его, кстати, тоже русский генерал. А касаемо нашего отхода, делается это, скажу я вам, для того, чтобы занять более выгодное расположение, о чем приказано свыше. Сам же генерал, наоборот, хотел наступать.
Лица солдат вдруг сразу подобрели. Даже рыжий заулыбался и горячо поблагодарил:
– Вот спасибочки, ваше скобродие. Хоть вы нам растолковали, а то такого наслушались…
– Ведь за неделю боле трехсот верст протопали взад-вперед, – извиняющимся тоном пробасил другой солдат. – Херманца и не видали вовсе. Никто ни разу не объяснил нам все, как вы теперича.
Отправляясь дальше, Сергеевский думал, виноваты ли в дурных слухах, что бродят среди солдат, их ближайшие начальники? Скорее всего, нет. Едва ли офицеры в частях могли самостоятельно разобраться в бесцельных на их взгляд метаниях корпуса. Доктрина «каждый воин должен понимать свой маневр» совершенно не соблюдалась.
Семенов проворчал тогда что-то ругательное, упомянув паникерство, а Борис ответил ему:
– Ничто так не разлагает духа воинов и воли вождей, Петр, как нерешительность наверху, бесцельные марши и отход без очевидной причины.
К вечеру измотанный физически и подавленный морально корпус прибыл в Августов. Отходить ему никто не мешал, но чувство было у всех одно – тяжелое поражение.
Этим, однако, не закончилось. На следующий день поступил приказ отступать еще дальше, к Липску, защитив Августов арьергардом. В нем после ухода корпуса осталась 4-я Финляндская стрелковая бригада. Через два дня дивизия немцев, что занимала Сувалки, двинула на Августов. Несколько часов подряд она совершенно безнаказанно громила своей тяжелой артиллерией позиции арьергарда, легкие орудия которого не добивали до противника. Понеся напрасные, никому не нужные потери, 4-я бригада укрылась в лесах на полпути к Липску.
Вместе со штабом Сергеевский почти на две недели осел на погосте с отторгающим названием Рыгаловка. Впрочем, самое то для штаба и царившей в нем атмосферы.
Итак, первые операции корпуса, если вообще их так можно назвать, закончились.
Двадцать седьмого сентября штаб перебрался в Сопоцкин, где занял помещения пустующего монастыря. Здесь узнали, что 22-й корпус объединен со 2-м Кавказским под общим командованием командира кавказцев генерала Мищенко[52]. Это подчинение больно ударило по самолюбию Бринкена, что не замедлило сказаться на взаимоотношении двух корпусных штабов, носившем впоследствии довольно прохладный характер.
Вечером Сергеевский вместе с остальными офицерами писал приказ о завтрашнем наступлении. Наконец-то! Первый приказ «на бой» по всему корпусу. Душа пела, несмотря на бестолковость командиров, проявившуюся даже в таком весьма незначительном, технически простом деле, которое Бринкен с Огородниковым умудрились усложнить донельзя. Они собрали всех офицеров штаба в классе монастырской школы, рассадив их по партам, на которых в изобилии горели прилепленные на воск свечи. Сами же, заняв место преподавателя, начали бурно обсуждать текстовку будущего приказа, сразу давая под запись штабистам его пункты.
Документ, важность которого никто не оспаривал, рождался с натужным скрипом, в ужасных творческих мучениях. Между генералами шел долгий, до тошноты нудный спор и о сущности приказа вообще, и о редакции отдельных его фраз. Все время приходилось что-то исправлять, зачеркивая написанное и внося поправки. Командир корпуса при этом заметно нервничал, постоянно раздражаясь и делая начальнику штаба всякие нелицеприятные замечания. Огородников же молча проглатывал оскорбления, стараясь после этого вообще ничего не говорить, но, в конце концов, не сдерживался, снова вступая в полемику.
С горем пополам приказ издали, размножили и направили в части.
А с утра двадцать восьмого сентября 1-я Финляндская стрелковая бригада перешла в наступление и оттеснила к линии Августовского канала немцев, которые обстреливали район Сопоцкина. С небольшой задержкой эта бригада переправилась через канал и совместно с частями 2-го Кавказского корпуса стала быстро продвигаться на север. После полудня они ввязались в бой за Капциово, где стояли германцы. 3-я и 4-я Финляндские стрелковые бригады шли западнее, а 2-я Финляндская, находясь в полосе наступления 3-го Сибирского корпуса, была временно включена в его состав.
