Сергей Зарубин - Трубка снайпера
Номоконов представил, как готовит к бою винтовку «узкоглазый» якут Николай Юшманов, и снова улыбнулся. Не прячется человек за книги и журналы. Побеседует с солдатами, подскажет, разъяснит – и на «нейтралку». С фашистами особый разговор ведет коммунист Юшманов.
Снег шел всю ночь, под его все растущим слоем было сухо и тепло. На рассвете Номоконов выкурил трубку, проделал маленькую отдушину; взял бинокль и стал рассматривать передний край врага.
Немецкая траншея, опоясавшая рощицу, была совсем рядом –метрах в трехстах. Полоска низкорослого ельника перед бруствером, специально оставленная немцами, не позволяла хорошо просмотреть траншею с нашего переднего края. Но в полдень, когда перестал сыпать снег, Номоконову, затаившемуся на бугре, как раз на фланге изгиба траншеи, все стало видно как на ладони.
Проволочное заграждение, черный край срезанной земли. Медленно проплывшая голова в каске… Взметнувшаяся лопата… Комки грязного снега, вылетающие на бруствер… Номоконов определил, где у немцев укрытия от артогня и огневые точки. В одном месте гитлеровцы затеяли игру в снежки: взлетали вверх белые круглые комочки. Стрелок навел винтовку на облепленного снегом солдата, вдруг выскочившего на бруствер, но не выстрелил.
«Наверное, те, которые поважнее, греться ушли», – подумал Номоконов и перевел бинокль к ходу сообщения, тянувшемуся к рощице. На тропинке виднелись свежие следы, и стрелок пожалел, что ненастье не кончилось на рассвете. Ему не удалось увидеть, как пришельцы из чужих мест хлопали рукавами шинелей и по ходу сообщения, который просматривался во всю длину, уходили в лес, к блиндажам. Вот тогда можно было поработать. Номоконов не боялся за себя. Он уже многое познал из снайперской науки. С рассветом началась артиллерийская перестрелка, и сквозь ее грозный гул не услышать немцам выстрела трехлинейной винтовки. Можно по удару пули определить позицию снайпера и послать солдат искать его. А наши пулеметчики что – смотреть будут, как фашисты на открытое место вылезут? И минное поле есть перед немецкой траншеей. А если несколько солдат, проделав проходы, поползут по снегу? Пусть попробуют поищут его, если им жить надоело!
В полдень в кустарнике, росшем на опушке рощицы, мелькнули две серые тени, и Номоконов шевельнул винтовкой. Скользя, хватаясь руками за ветви, к ходу сообщения торопливо шли два немецких офицера. Номоконов взял на мушку заднего, высокого ростом, все время поправлявшего рукой фуражку. Палец мягко лег на спусковой крючок. Вот здесь, на бровке, перед ходом сообщения, смерть фашисту!
Люди в зеленых шинелях все время озабоченно оглядывались, жестикулировали, и какое-то чувство заставило Номоконова снова повременить с выстрелом.
Отчетливо всплыл в памяти теплый июньский вечер, когда вот так, затаившись, сидел он на дереве возле солонцов. Замерев, как изваяние, с утра скрадывал зверя колхозный охотник, а его все не было. Когда солнце спряталось за гору, на лужайку тихо вышли две косули. Почему-то оглядывались они влево, на чащу, нервно поводили большими ушами. Не стал стрелять охотник в верную добычу, не шевельнулся. Он догадался: в чаще стоит большой осторожный зверь. И в самом деле. Вдруг вышел на лужайку могучий изюбр-пантач, фыркнул на коз, отогнал и, гордо поведя головой, принялся грызть соленую землю…
Офицеры спрыгнули в траншею, и Номоконов понял, что надо ждать «крупного зверя». Засуетились, забегали солдаты – все чаще мелькали их головы. На бруствер в разных местах полетели комья снега. К ходу сообщения подошел высокий офицер и стал всматриваться в лес. Томительно-радостное чувство охватило Но-моконова. Теперь он не сводил глаз с кустарника, возле которого протянулась свежая тропинка. Сердце билось ровно и спокойно –советовало стрелку не торопиться, ждать.
Неожиданно из-за большой ели, в одиночестве стоявшей на краю кустарника, вышли трое. Пригнув головы, они торопливо двинулись к ходу сообщения. На гитлеровцах были фуражки и шинели с меховыми воротниками. В центре группы, заложив руки за спину, шагал толстый человек. Офицеры потоньше сопровождали его. За этими тремя гуськом, оглядываясь по сторонам, шли еще несколько офицеров.
Тихо было кругом в этот момент, очень тихо, но стрелок стал наводить винтовку. Многим готов был рискнуть Номоконов, чтобы свалить фашистов в меховых воротниках. С кого начать? С задних, чтобы отсечь всю группу, не дать ей возможности скрыться в кустарнике? До хода сообщения шагов тридцать – можно успеть выстрелить несколько раз… Нет, на этот раз первым должен упасть тот, кто шагает в центре группы, – толстый, уверенный в своей безопасности, наверняка очень важный гитлеровец, все равно что среди зверей пантач. Мушка дрогнула и застыла чуть впереди его лица.
Миг перед выстрелом – умугай-кыч! Он всегда приносил таежному человеку маленькое счастье: тепло у костра, свежее мясо зверя, спокойные беседы с товарищами-охотниками. На этот раз стрелок выцеливал особенно тщательно: не ради маленького охотничьего счастья произведет он сейчас выстрел – ради счастья Родины, ведущей смертельную борьбу с захватчиками.
– Трах! – карающе проговорила трехлинейка. Номоконов заметил, что пуля попала в цель. Толстый немец будто поскользнулся, взмахнул руками и упал лицом в снег. Стрелок навел бинокль: немцы остановились, замахали руками, сбились в кучу и вдруг бросились в разные стороны. Двое вернулись, подхватили убитого и торопливо понесли его в кустарник. Номоконов передернул затвор, заманчиво-беспомощной была группа гитлеровцев, но пересилил себя и не выстрелил. Словно ветром сдуло врагов с лужайки между кустарником и ходом сообщения. Минута, вторая… Из леса выбежал немецкий офицер, зайчишкой замелькал на снегу, спрыгнул в ход сообщения, ринулся к траншее. Навстречу ему, пригнув голову, бежал высокий, который, видимо, должен был встречать толстого гитлеровца. Боднувшись головами, они на миг исчезли и опять побежали. Номоконов взял на мушку высокого, но опять не выстрелил. Стало понятно: его один-единственный выстрел в день первого снега на фронте – самый удачный в жизни, и ему, старому охотнику, еще никогда не приходилось добывать столь редкого зверя!
– А не мучай ленинградских людей, – произнес Номоконов.
Кое-где из траншеи по-прежнему вылетали комья снега, а потом словно вымерла она. Пятнадцать минут, двадцать… Каска показалась на бруствере, офицерская фуражка… Осторожно высунулся из укрытия солдат, спрятался, потом выскочил на бруствер, упал, снова выпрямился…
–Дура! –сказал по-русски Номоконов.
Вылез на бруствер другой солдат, боязливо вытянул шею, вскинул к глазам бинокль. Видно, не жалели гитлеровские офицеры рядовых, ценой их жизни хотели узнать, где затаился стрелок. Номоконов не шевельнулся. Наверное, враги старались разглядеть следы на белой целине, снег, взбитый телом снайпера. Где было понять пришельцам, что родного сына земли и снег согреет, упрячет за ним следы, не выдаст. Еще несколько раз появлялись на бруствере каски и фуражки, высовывались солдаты, но стрелок ничем не выдавал себя. Потом немцы перестали «заигрывать». Из траншеи взлетела ракета, и тотчас ударил первый минометный залп. Разрывы взметнулись на краю бугра, вырвали пень, взрыхлили снег. Второй залп лег за спиной. Горячий вихрь ударил в лицо Номоконова, сорвал покрывало, повалил дерево. Гулко застучали пулеметы, слышались громовые разрывы артиллерийских снарядов. Нейтральная полоса полыхала огнем, все кругом грохотало. В этой пляске смерти могучим и сильным чувствовал себя Номоконов.
– А не ходи на нас, – шептал он. – Вот так.
Ударила наша артиллерия. Над головой затаившегося солдата с нарастающим свистом пронеслись снаряды и разорвались у рощи. Очередной залп пришелся точно по брустверу вражеской траншеи, поднял тучу снега и мерзлой земли, осветил все вокруг проблесками пламени. Долго, до темноты, шла артиллерийская перестрелка. Уткнув голову в снег, без единого движения лежал полузасыпанный Номоконов. Когда стемнело и огонь прекратился, он сунул в зубы холодную трубку и пополз к своим. У прохода в минном поле его встретили сапёры:
– Наделал переполоха!
Номоконова проводили в чей-то блиндаж. Командир батальона майор Варданян, незнакомые артиллеристы, шумливый телефонист. Помощник командира снайперского взвода старший сержант Петр Тувыров улыбается. Словно уже знают люди о большой добыче.
–Докладывайте!
Номоконов неторопливо поставил в угол винтовку, выпрямился и вскинул руку к шапке. Нечеткими были движения, негромко заговорил солдат. Хотелось ему сказать, что среди зверей есть вожаки, хоть у самых маленьких, как кабарга, хоть у самых больших, как сохатый. Есть главари у сильных и злобных кабанов, самые крепкие звери водят волчьи стаи. Все кажется вожакам, что они сильнее всех на свете – вот и попадают на мушку. И среди фашистов есть такие. Когда войну планировали-начинали, не думали, поди, что и на них найдется управа?
