Сергей Зарубин - Трубка снайпера
Едва забрезжил рассвет, подняли по тревоге и отдыхающих. Передний край грохотал – немцы начали артподготовку. Земля содрогалась от разрывов, осколки решетили снег, свистели над головами. Залегли снайперы, потом поднялись, ринулись за своим командиром, исчезнувшим в вихрях поющего металла, земли и снежной пыли. Навстречу бежала группа испуганных солдат. Потрясая винтовкой, лейтенант Репин бросился к ним, задержал. Все окопались, укрылись, а когда вражеские артиллеристы перенесли огонь в глубину, стали продвигаться к первой траншее – оттуда позвали на помощь.
Лейтенант Репин оказался рядом с Номоконовым. Маленький, ловкий, он перебегал от воронки к воронке, зорко всматривался вперед, звал за собой. Слева бежал Поплутин, что-то кричал. Канатов и Тувыров упрямо шли в рост. В какой-то миг заметил Номоконов, что через огневую завесу прорвались почти все, догнал командира и вместе с ним скатился в траншею.
Очень нужна была пехотинцам подмога маленькой группы снайперов. Номоконов прилег у бревна, выброшенного взрывом на бруствер, отрыл под ним небольшую ямку, просунул винтовку и осмотрелся.
Еще никогда он не видел столько целей!
Колыхалась и кипела долина. Размахивая автоматами, падая, увязая в снегу, снова поднимаясь, шли в атаку немецкие солдаты.
В самой их гуще, стреляя из орудий, неторопливо двигались танки. Белая цепь, только что положенная огнем на снег, снова поднялась и неудержимо приближалась.
Никак не может вспомнить Номоконов, сколько выстрелов сделал он в эту минуту. Видит солдат «пустые коридоры», появлявшиеся в цепях атакующих, слышит дикие крики гитлеровцев, стрекот автоматов. Перевалив канаву, смяв заграждения, немецкие танки подходили к траншее. Номоконов несколько раз выстрелил в солдат, бежавших рядом с железным зверем, и швырнул гранату.
Сплошная стена пламени и дыма встала за бруствером. В грохоте рвущихся гранат, перестуке пулеметов не стало слышно человеческих голосов. Скрежет гусениц, оглушительный орудийный выстрел… Обдав солдата снегом и дымом, стальная машина прошла метрах в пяти, перевалила траншею, ринулась дальше. Номоконов привстал: не было видно маленького человека, лежавшего на пути машины. Но лейтенант был жив – успел юркнуть в укрытие. Без шапки, весь в упоении боя, Репин снова появился на бруствере и с колена расстреливал набегавших врагов. В траншею скатывались появившиеся откуда-то наши автоматчики, вступали в рукопашные схватки, уничтожали врагов, которым удалось прорваться.
А потом тише стало. Дымились немецкие танки, подбитые у позиций артиллеристов, немецкая пехота залегла под бугром. В эти минуты Номоконов стрелял на выбор и все помнит. Мушка его трехлинейки замирала на головах людей, лежавших на берегу озера, и после выстрелов они исчезали. К другому концу бревна отполз солдат и уничтожил едва различимого немца, волочившего к озеру небольшой плоский ящик. Одного за другим он сразил еще трех солдат, пытавшихся затащить ящик в ложбину. Свистнула вражеская пуля, сорвала с плеча полушубка большой клок кожи, куда-то унесла. Подавив чувство страха, Номоконов перенес огонь к берегу, уничтожая врагов, готовящихся к прыжку. Вот они поднялись и снова пошли на штурм траншеи.
Дружно щелкали затворы, вылетали на снег дымящиеся гильзы, застывали на снегу люди в белых маскхалатах и в коротких зеленых шинелях. В мгновения, когда руки перезаряжали винтовку,
Номоконов беспокойно оглядывался, но командир взвода по-прежнему был невредим. Когда и второй штурм был отбит, гитлеровцы накрыли траншею минометными залпами. Черной копотью заволокло все вокруг, на головы посыпались куски спекшейся земли. Казалось, что все живое должно было погибнуть, исчезнуть, но люди с красными звездочками на шапках поднимались, выползали на бруствер, снова занимали разрушенные бойницы. Стойкость товарищей воодушевляла, и Номоконов не переставал заряжать винтовку. Три обоймы осталось, две… Снова стало как будто тише. Поплутин, лежавший слева, улыбался. Лейтенант Репин нашел в траншее шапку, пробитую пулей, надел на голову, прилег рядом. Вот он утер мокрое лицо, весело подмигнул и, прицеливаясь, пополз в сторону. Желтая, горячая вспышка – будто кипятком плеснуло по телу, сильный удар, темнота…
Да, был расстрелян почти весь боезапас, а на курительной трубке всего с полдюжины новых точек. Напрягает память Номоконов, но атакующие кажутся ему одинаковыми, уже сосчитанными или уничтоженными другими.
Еще одна точка – танкисты вспомнились!
Второй штурм вражеской пехоты опять поддерживали танки. Грозно ревевшая машина заползла на бруствер и недалеко от Номоконова съехала в траншею. Кто-то метнул связку гранат – машина распустила гусеницу, закружилась. Когда немецкую пехоту снова отогнали и рассеяли, солдаты бросились к танку, попавшему в ловушку. Поводя искалеченным стволом орудия, стреляя из пулемета, накренившийся танк надсадно ревел, расшвыривал исправной гусеницей снег и зарывался все глубже. Кто-то из солдат метнул бутылку с зажигательной смесью – машина показалась Номоконову беззубым зверем, на котором загорелась шерсть. Откинулась крышка люка. Из танка выпрыгнул гитлеровец с очками на шлеме, выхватил гранату и метнул ее в солдат, сгрудившихся в траншее. Мгновенно вскинул винтовку Номоконов и застрелил фашиста. Второй танкист тоже не сдался. Он выскочил из дымящегося люка с пистолетом в руке, но тут же рухнул, простреленный десятками пуль. Появился и третий – пылавший, но с гранатой в руке…
– Крепкие люди, а только с фашистским дурманом в голове, – ворчал Номоконов, выжигая последнюю точку на курительной трубке. – Против пролетарского дела поднялись. Смерть тогда!
А тут вдруг вошел в палату старший сержант Юшманов – навестить приехал! Отвлек от тягостных раздумий, присел на койку, сильной рукой обхватил жилистую шею зверобоя, какие-то свертки стал раскладывать на тумбочке.
– Это продукты вам, Семен Данилович. Если не хватает – подкрепляйтесь, быстрее выздоравливайте. Сгущенное молоко, печенье, сало… Кушайте на здоровье.
– Что ты, – смутился солдат. – Не работаю, поди, хватает. Ну-ну, спасибо… А сало назад тащи. Не привычный к чушке, не кушаем. Эка, не знаешь! Разный народ во взводе – разный скус. Чайку бы заварить теперь, Николай, силу набрать! А тут чего… Кофий приносют, сладкий, тьфу!
– Эх, – досадливо махнул рукой Юшманов. – Сам ведь был таежником, знаю! Ну, ничего, исправимся, пришлем. А это – табачок, специально для вас. Ждали-ждали подмоги и – пожалуйста. Нашему полку по пачке на взвод пришлось, по три затяжки на брата. Ребята так решили: пусть, говорят, Семен Данилович испробует заморский табак.
– Заграничный? – осмотрел Номоконов красивую обертку.
– Америка.
– Ишь ты, – помял солдат щепотку душистого табака. – Видно, совестно стало заморским помощникам. Пригляделись к нашему брату: знать, не пропадет подмога, заплатют советские, отдадут! Чего ж, попробуем, покурим… Может, и полегчает на фронте, эх!.. Говори, как живет лейтенант?
– Уже на охоту бегает, – рассказывал Юшманов. – Обожгло немного командира, в траншею сбросило. Ничего, жив и здоров! За этот бой благодарность от командира дивизии получил. Правильно расставил людей, вовремя, хитро. С флангов били наши снайперы фашистов, сзади. Особенно Санжиев отличился – много наворочал.
– А сам?
– Есть, – сказал Юшманов.
– Которые упали наши?
– Сергея Павленко не стало, – сообщил старший сержант. – От раны скончался, на позиции. Погибли Семенов, Жуков, Горбонос…
– Неужели так?
–Да, Семен Данилович, это так. Всех нашли, возле своего блиндажа похоронили. Мстить будем за них – до самого конца! Откопали и вашу винтовку, почистили, в пирамиду поставили.
– Сохранилась?
– Ждет вас не дождется. В чужие руки не даем – так лейтенант велел. Тоже верующий. Святая, говорит, эта винтовка, с особым боевым настроем. А теперь последняя новость, – протянул сержант большущий конверт. – Письмо вам пришло из Нижнего Стана.
– Шутишь, Николай, – дрогнул Номоконов. – Чего пишут? Я ведь того… Быстро не могу, не обученный.
– Вот об этом – знаем.
«В руки снайперу Семену Даниловичу Номоконову» отправил письмо из Нижнего Стана его старший хубун9.
«Здравствуй, – неторопливо читал Юшманов. – Куда ты уехал, запропался, совсем забыл о нас. Долго не было о тебе никакого слуха, а сегодня пришло письмо с фронта. Напугались, а потом узнали, как ты воюешь, и все тебе кланяемся».
– Ты давал знать?
– А разве можно так? – нахмурился Юшманов. – Полгода не писали домой, даже адреса не сообщили!
Улыбнулся солдат:
– Вроде бы кочевал, дело налаживал, охоту. А теперь можно, напишем. Дальше!
«Живем ничего, – продолжал Юшманов. – Много народа уехало на фронт, а колхоз крепче стал, сильнее. Нам помогают, поэтому школу я не бросил и первого сентября пошел в восьмой класс. Недавно вступил в комсомол…».
