Александр Башкуев - Призвание варяга (von Benckendorff)
Я требовал казни убийце Каховскому, но в отношении остальных оставались вопросы.
Рылеев требовал "убить одиннадцать Романовых, ради жизни целой России". Его осудили, как соучастника и умышленника убийств, ибо именно он вложил пистолеты Якубовичу и Каховскому со словами:
— Убейте их без слез и без жалости. Убейте их в колыбелях, пока они еще маленькие. Если что — я отвечу за вас.
Суд принял во внимание сии слова и оправдал Якубовича, не решившегося на столь страшное злодеяние, а Рылеева осудил по всей строгости. Но… Он ведь не убивал.
Можно ли осуждать на смерть Муравьева, или Бестужева? Когда взбунтовался Черниговский полк, многие обыватели были убиты до смерти, а женщины подверглись насилиям. Случилось сие в мирное время, а за такие штуки зачинщикам во все времена полагалась петля. Но дело осложнялось тем, что Бестужев с Муравьевым в миг начала бунта были под стражей и волнения начались именно в связи с их арестом!
Не поставил ли наш арест их вне закона? Не принудили ль мы сами их к такому образу действий?
Я привык убивать врагов, когда они покушаются на мою жизнь, или жизнь моих близких. Но я не людоед. Общество уже осудило бунтовщиков и новые казни ничего не решали.
Потому на последнем Совете пред казнью я сказал так:
— Господа, мы добились Целей своих. Вообразите себе, что не мы осуждаем несчастных, но — они нас. Я знал Бестужева и я знал Муравьева. Это — дельные офицеры и я верю, что в сей миг они б поднялись на нашу защиту.
Рылеев же… что взять с пиита — выдрать его хорошенько!
Отпустим им эти грехи и да будут они нам отпущены!
Государь мертвенно побледнел. Его перекосило и он выкрикнул:
— Хорошо тебе говорить! У вас в Риге — тишь, да гладь. Выступление на Украине было против моего правления! Ты не смеешь вмешаться в дела сих губерний!
Что до Рылеева, — он призывал к убийству моего дома — не твоего! Не нарушай мира в стране, хватит с тебя и Прибалтики!
Слова его были дельны и справедливы, — во всех моих городах и весях ни разу не было даже намека на бунт. Украинские же дела — не моя епархия. Поэтому я — подчинился.
Когда настал миг казни, сомнения вновь охватили меня, ибо Совесть моя была нечиста. Я заранее знал обо всем и если бы вовремя взял всех троих, им не пришлось бы сейчас идти на Смерть!
Тогда я, не в силах более терпеть мук, возопил Господу моему:
— Дай знак, Господи! Неведома мне твоя Воля. Никогда не просил я твоей помощи, ибо мог отличить Добро ото Зла, но сегодня я изнемог. Что делать мне, Господи?
Я не могу объяснить, что было сие. То ли грянул гром, то ли — ударила пушка и будто какие-то воздушные смерчики пронеслись по плацу. Другие же говорят, что ничего подобного не было. А потом нечто сказало мне громовым голосом:
— Ты звал меня, слабый человек, и я исполню желанье твое. За то, что ты не поставил свою волю выше Воли моей, дарую тебе Правление долгое и счастливое. Предаю мечу твоему всех врагов твоих, да смиришь их ты мечом, а еще лучше — кротостью. Годы твои станут самыми славными среди прочих. Но на том не кончено испытание. Пусть иные узрят мою Волю. И будет с ними то, что они сами выберут.
Тут наваждение кончилось и раздался всеобщий крик:
— Чудо, чудо! — я приподнялся в моих стременах, прикрывая глаза рукой, ибо не мог я смотреть от нестерпимой рези в глазах. (А все думали, что я плакал, и нашлись те, кто доложили о том Царю.)
Ко мне подскакали и Чернышев крикнул:
— Веревки оборвались! С Пестелем и Каховским кончено, но трое других…! Что делать, Саша?!
Я не мог отвечать, горло мое свело и пересохло, но тут кто-то иной, произнес из-за моего плеча тихим, глухим голосом:
— Исполнять Божью Волю". (Интересно, что никто из присутствующих не принял сих слов за мои, — это был не мой голос.)
Чернышов заглянул за мое плечо — там никого не было. Он посмотрел мне в глаза и спросил у меня:
— Это твой приказ?" — я отрицательно покачал головой.
Тут все приободрились, ибо боялись они лишь меня и послушали бы только моего слова и кто-то сказал:
— Государь это так не оставит.
Кто-то отвечал ему:
— Сие — дурная примета.
Его тут же перебили:
— Веревки были нарочно перетерты…
По-моему Орлов сразу обиделся:
— Я сам их проверял! Все было в порядке, да и вы посмотрите, веревки-то новые!
Я не мог больше слушать. Я ощущал себя Лотом среди Содома, а ясная Воля Господа Моего не позволяла мне наставить их на путь Истинный. Поэтому я, по образу и подобию Лота, тронул поводья моего коня и лошадь моя медленно вынесла меня из круга спорящих. Я поехал потихоньку с проклятого места, не останавливаясь, и не оборачиваясь. (Что тоже было доложено Государю.)
Где-то уже за моей спиной, кто-то подскакал к спорящим и что-то спросил, а ему уже с досадой выкрикнули из толпы:
— Да — вешайте, вешайте!
Дело ведь не в Орлове, иль юном Кутузове. Короля играет свита, а кто там вокруг?
В России моей бабушки на одного дворянина приходилось восемь тысяч лиц прочих сословий. Это даже не каста, — это тончайшая пленка сливок на огромном кувшине с молоком и сывороткой.
А вот теперь представьте себе, что кувшин взболтан, а потом сплеснут на добрую четверть!
Вы не представляете, что тут творилось. На Войну поднимались целыми фамилиями — от мала до велика. Шли от древних старцев, до — зеленых мальцов! Потому и Война — Отечественная, что всем миром ломали хребет якобинской гадине!
Ломали… По данным на 1818 год на одного русского дворянина пришлось — сорок тысяч лиц прочих сословий. Даже если вообразить, что мы вообще не потеряли ни одного мужика, — это значит, что мы положили четверых дворян из пяти… Это значит, что победу в Отечественной мы добыли, угробив верхушку нашего общества!
Богатыри — не мы… Плохая им досталась доля, — немногие вернулись с Поля. Не будь на то Господня Воля…
Но не все шли на Войну. Не все полезли подставлять свой лоб под якобинские пули. Именно они-то и оставляют потомство. Именно эта мразь и смеет теперь именоваться дворянством.
Мне говорят: "потерянное поколение". Мне говорят: "лишние люди"! Черта с два — это не люди. Дети нормальных родителей не могли рождаться меж 1812 и 1816 годами! А так как многие не вернулись, а вдовы их ушли в монастырь — бери шире: любой ребенок, родившийся меж 1811 и 1821 годом, несет в жилах "дурную кровь.
Вот оно, ваше "потерянное поколение". Вот они, все эти ваши Онегины да Печорины! От осины не родятся апельсины!
Я так говорю, ибо сам пережил нечто подобное. Дуэль с Яновским была предпоследней дуэлью в жизни моей. Вплоть до сего дня — более никто никуда меня не зовет. Я же вызвал одну сволочь — некоего шотландца по имени Джордж Клермонт.
Сей негодяй соблазнил кузину — дочь родной сестры Кристофера Бенкендорфа от Софьи Лизаветы Ригеман фон Левенштерн. Зная о богатстве нашей семьи, он надеялся на известные блага. Но после бегства с юной Арсеньевой он был изумлен узнать, что клан "Жеребцов" достаточно вольно относится к "постельным утехам своих жеребят", так что никто и не думал сим браком "спасать семейную Честь"!
В Германии есть обычай. Его еще называют "Кобылий день". Это день "свального греха", когда девушки сами выбирают себе кавалеров. Кроме того, — существует "Вальпургиева ночь", когда девицы ездят верхом на возлюбленных. А Бенкендорфы — потомственные "Черные Ливонские Жеребцы"!
Так уж повелось издревле, что оба сих праздника — почитаются "днями Единения нашего Дома". Со всех концов необъятной Империи в древний наш Вассерфаллен собирались все "Жеребцы да Кобылы" юного возраста, а потом…
Традиция говорит, что ни один Бенкендорф не женится, не заведя себе кучу внебрачных детей. Она же шепотком добавляет, что ни одна девица фон Бенкендорф не выходит замуж… (В народе это называется — "не нагулявшись".)
Боткины думают, что за всем этим — есть нечто рациональное. Недаром все "мужики" рода Бенкендорф растут до двух метров и рвут подковы голой рукой. Недаром все говорят, что у нас… "как у жеребца". Еще Шимон Боткин писал, что "причина сему — чересчур сильная работа "сексуальных желез", вызывающих к жизни как богатырскую силу и стати, так и чудовищное влечение к женщинам". И далее: "чувство нравственности не позволяет обращать на это внимание, но я не исключаю того, что и женщины сего рода — тоже подвержены чересчур бурному проявлению чувств и чрезмерному влечению к сильному полу, ибо причина всего — несомненно Наследственная".
Теперь вы лучше понимаете то, почему "У Государя каждую неделю была новая женщина". Иль — почему так быстро и рано "развилась" моя сестра Дашка.
Так что, — по нашим обычаям, — коль девица решилась жить с мужиком, сие — ее Право, а мужик обязан ее содержать на свой счет.
Осознав такую ухмылку Фортуны, шотландец попытался найти выход в браке с какой-то купчихой (с моей кузиной он был не венчан). Тем самым он выказал незнание другого нашего Права: "Принявший девицу на свой счет, может ее выставить вон, но при этом ему придется иметь дело с братьями и кузенами обесчещенной".
