Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
Гетманова от гнева заумянилась.
– Вы угадали, – сказала она гордо, – на самом деле у меня есть поручение министра, чтобы толкнуть к миру, и интригую изо всех сил ради него.
– А я за войну, – сказал Браницкий, – потому что у меня солдатское призвание, а всем нам здесь так опротивело воевать словами, что мы рады бы, чтобы однажды стали решать сабли.
– Возвращайтесь, пан, в Австрию, – воскликнула княгиня, – где вы собрали первые лавры.
Стольник, видя, что оборот разговора может быть опасен, поспешил в него вмешаться.
– Я с пани гетмановой голосую за мир и готов записаться к вам в помощники.
Княгиня пыталась задержать своих гостей, но староста достал часы и безжалостно снова напомнил время.
– Моя сестра ждёт нас, – сказал он, зная, что этим напоминанием досадит княгине, потому что был в курсе всех дел.
– Не смею задерживать вас, – отпарировала княгиня, – тем более, что сегодня вас ещё надеюсь увидеть, вечером я собираюсь к княгине-воеводичевой, по которой скучаю, так давно её не видела.
Отплатив так старосте, гетманова попрощалась с гостями, а стольник, поцеловав её белую ручку, сел с Браницким в карету.
– Она очень постарела! – сказал насмешливо староста, когда они отъезжали от крыльца. – Ничего удивительного, она ведёт жизнь весьма актвную. Гетманы при муже говорят, что она заменяет в Варшаве молодого Брюля, в Высоком хозяйничает, в Вильне заседает в Трибунале, участвует в сеймиках в Вылковыске и Слониме.
Стольник улыбнулся, слушая.
– Я нахожу, что для вдовы она выглядит очень молодо, – отозвался он. – Работа её, видно, не мучает, потому что счастливо одарена.
– Только не расхваливай её перед моей сестрой, потому что, хоть они обе Сапежины, мне кажется, что не очень любят друг друга.
Стольник и сам, должно быть, об этом догадывался.
Они сменили тему разговора и дорогу, потому что, вместо того, чтобы навестить воеводичеву, Понятовский пожелал вернуться к князю-канцлеру, а староста должен был согласиться на это. Сам, однако, не пошёл к нему, и, высадив там стольника, поехал к сестре.
У князя-канцлера хотя бы на первый взгляд царило спокойствие, тихие шёпоты и разговоры все обращались около текущих переговоров. Оттуда ожидали известий, которые не приходили. Этому удивлялся князь-канцлер, который знал Радзивилла и думал, что, прочитав условия мира, он сразу сорвёт переговоры.
Были они далеко идущими и рассчитанными на то, чтобы отбить охоту. Их, однако же, должны были принять во внимание, раз не возвращались ни те, что с ними поехали, ни они.
– Значит, князь-воевода слабее, – сказал он, – нежели мы его себе представляли, если примет наши кондиции. Но что мы будем делать, если он согласится на них? Будет нечем похвалиться перед Пучковым.
– Да, – ответил воевода, – но вы забываете, что это наши условия, не совсем все… Найдутся дополнительные.
Князю-канцлеру становилось грустно. Хотя его уполномоченные имели ещё инструкции и знали, о чём шла речь, он боялся сделать фальшивый шаг. Беспокойство так им овладело, что, поглядев на племянника, у него появилась мысль послать его к Красинскому. Однако прежде чем он открыл рот, карета, везущая одного из уполномоченных, остановилась перед домом и он вошёл в комнату.
Князь обычно серьёзный и воздержанный, в этот раз подошёл на несколько шагов и с признаком нетерпения воскликнул по-французски:
– Но что же вы могли делать так долго? Пожалуй, вы меня не поняли. Моих условить они всё-таки принять не могут и пожертвовать своими приятелями; зачем было напрасно диспутировать? Я послал условия им не для того, чтобы надеяться, что будут приняты, а для того только, чтобы были отклонены.
– Да, – ответил молодой староста, по которому было видно, как был недоволен оборотом дел. – Да, мы рассчитывали на то, что они не примут наших требований, а они взяли их для обсуждения и, если не ошибаюсь, согласятся на всё.
Возмущённый канцлер аж выкрикнул:
– Но это предательство, мы попали в капкан. Вы знаете, пане староста, какой был у меня план? Сорвать, показать перед Пучковым, что их сила здесь всем владеет и что мы нуждаемся в помощи императрицы. Не может этого быть, чтобы приняли.
– Напротив, очень может быть. Они хотят только включить в написанный договор, что жертвуют собой для общественного спокойствия, что складывают оружие перед угрозой войны.
Канцлер и воевода вскочил.
– Это не может быть, – воскликнул он, – мы требуем от них слишком больших жертв. Ковенский мирный сеймик закончил выбором Богуша и Лопацинского, а мы его хотим считать несостоявшимся. На Сломинском выбрали князя Иеронима, который был designatur ими маршалом трибунала. Князь не может оскорбить брата.
– И я так думал, – ответил прибывший, – и однако взяли на рассмотрение… и вижу, предчувствую, что они готовы к согласию.
Чарторыйские поглядели друг на друга. Канцлер встал с кресла, на которое только что бросился.
– Ха! Если им этого мало, – отозвался он, – мы выдумаем им что-нибудь такое, на что без полной самоотдачи согласиться не смогут. Не завершайте ни в коем разе, давайте понять, что могут быть дополнительные требования. Не хочу мира и даже такого хромого мира с ними.
Не могу составлять пакты с баламутами.
– Как же у вас шло? – спросил воевода.
– Слишком хорошо, как оказывается, – сказал староста. – Князь сам не выступает, но, спрятавшись, где-то слушает и всем управляет.
– Это разумеется! – шепнул Чарторыйский. – Им это согласие нужно. Оно делает их великодушными. Мне оно вредно, потому что оказывается, что я малевал этого дьявола более чёрным, чем он в действительности.
– Они знают, что вы поехали ко мне? – спросил он в конце.
– Могут догадаться, хотя я нашёл иной повод, – ответил староста.
– Возвращайтесь. Если будут склонны к перемирию, привезите мне переписанные условия его. Нужно там вставить что-нибудь такое, чтобы всё разбилось. Вы меня понимаете?
Едва за старостой закрылись двери, когда Чарторыйские стали потихоньку друг с другом совещаться. Стольник, оставленный в стороне, рассматривал атлас, который лежал расскрытый в углу.
– Я боюсь, что меня плохо поняли. Я привёл полковника, чтобы показать ему нашу анархию, а покажу согласие, и сам себе солгу.
– Не горячись так, – вставил воевода, – перемирие не подписано. Легко его сделать невозможным.
– Но, пожалуй, они хотят мира a tout prix! – воскликнул канцлер. – Когда даже князя Иеронима, будущего своего маршалка, хотят мне пожертвовать.
– Его ещё не зарезали, – рассмеялся воевода, – мы подождём.
– Я боюсь приятелей ещё больше, чем врагов, – произнёс канцлер, – они готовы служить мне таким примирением, который мой план полностью разрушит.
И князь так беспокойно ходил по комнате, пил воду, задумывался, вздрагивал,
