Синий Цвет вечности - Борис Александрович Голлер
— Скажите спасибо, что не пью. Курить я научилась в Париже. Там многие женщины курят. Впрочем, в Англии тоже. Там у дам такие длинные-предлинные мундштуки.
Они сидели и курили молча. Она — почти не затягиваясь.
Потом отложила пахитоску в изящную дамскую пепельницу. Ему была подставлена побольше.
— Вот, всё! — сказала она. — Больше не буду. Слава богу, накурилась — и меня никто не захочет целовать.
— Почему вы так считаете? — он отбросил свою пахитоску и начал целовать женщину без перерыва — жадно, мрачно и в разнообразии оттенков, как целуют бедные безумцы, которым чудится, что это в последний раз.
— Вы сошли с ума! — сказала она и стала тоже целовать его — не столь интенсивно и с перерывами, словно отвлекаясь, в оглядке на свою работу.
— Ну вас к черту! — сказала она. — Я боюсь за вас, потому и целую! Только учтите, дальше я не готова!..
— Кто вам сказал, что готов я? Впрочем… вас надо было наказать любовью как следует — да ладно, пощажу!..
— Только знайте, что это ничего еще не значит!..
— Да понял, понял!..
— А где ваш «Демон», кстати? Я так и не видела его! Перовский читает его во дворце, а мне нельзя? Теперь, мне думается, я имею право!..
— Наверное. Только… У меня нет сейчас ни одного экземпляра. А зачем он вам? Я пишу теперь нового демона — уже не кавказского!
C этим они отправились на Гагаринскую к Карамзиным.
Там было много народу. И Валуевы, и Вяземский, и Блудов с женой и дочерью, и Соллогуб с женой. Даже Корф, которого Лермонтов прежде не видел здесь. Что Корф, в отличие от Вяземского допустим, принадлежал к поклонникам его — он знал. Корф сам подошел к нему.
— Надолго к нам?
— Всего пока два месяца. Отпуск. Но несколько дней уже пронеслись. Время быстро проносится!
— Правда. Надо б сделать все, чтоб вы задержались здесь. А как? Мне не приходит в голову. Я говорил с Бобринской… Кроме того, скоро день рождения наследника… Может, в связи с ним…
Всем лезло в голову одно и то же. Бобринская. Стало быть, через императрицу. Наследник или день рождения наследника… Все демонстрируют свое бессилие.
— А может, Дубельт? — спросил Корф. — Он вроде ваш родственник.
Сейчас назовет Философова — тоже родственник. Хороший человек, но в этом деле — слабая фигура!..
— Или генерал Философов? Он теперь в чести.
И вдруг заговорил совсем по-другому, как вроде нельзя было ожидать от него, одного из самых близких к государю чиновников…
— Кто-то очень не хочет, чтоб вы остались здесь. А кто — понять не могу! И главное почему?.. может, граф Бенкендорф?.. — И после паузы добавил: — От Клейнмихеля во всяком случае ничего не зависит. Он только исполнитель!
Разговор прервался.
Вот вам и Корф! Соученик Пушкина. Как разбрелось их поколение! Одни туда, как Кюхельбекер… и Пушкин, разумеется… а другие сюда. Корф еще чувствует, пожалуй, что он к чему-то был причастен. «Минувших лет событий роковых / Волна следы смывала роковые…» Наше поколение уже тоже разбредается. Вольницы не стало.
Лица мелькали. Они были разные. Он остановился взглядом на Софии Виельгорской — теперь Соллогуб, разумеется (равно как Варя Бахметева!), и смотрел долго. Вспоминал, что о ней говорил Гоголь. Вот вроде светских дам совсем чуждается, а эту чтит!
Софи потом спросила, когда они оказались рядом:
— Что вы так смотрели? Случилось что-нибудь?
— К счастью, нет. Просто смотрел. Любовался, наверное. Это можно?..
— Вы всегда спросите так, чтоб вам невозможно было ответить.
— Не бойтесь моего взгляда. Он не причастен ни к чему дурному.
И отправился бродить по гостиной.
— Вы не прочтете нам что-нибудь? — спросила Софья Карамзина почти жалобным тоном. Она была, напомним, много старше и, вероятно, любила его.
— Сегодня можно — нет?..
Он пошел еще бродить по гостиной, наблюдая краем глаза, как Додо Ростопчина оживлена в беседе с кем-то из поклонников. Кокетка!
— Сейчас уйду незаметно… — но нечаянно оказался у фортепиано…
Поднял крышку и стал играть. Он давно не играл, и пальцы отвыкли. Он сперва даже сфальшивил. Но потом… выдал вторую часть «Патетической сонаты» Бетховена. И выдал лихо, прямо скажем. Он не заметил, как пальцы сами размялись. И многие гости окружили его.
— Лермонтов играет! — не все знали это про него.
Он сыграл, кажется не до конца, вторую часть сонаты, оборвал, и под рукой легко побежал нежный вальс.
— Что это? — спросили сразу несколько голосов, и Ростопчина прервала разговор с поклонником и спросила тоже.
— Как? Вы не знаете? Это — вальс Грибоедова. Правда-правда! Автора «Горя от ума». Он был блестящий музыкант, между прочим!..
— А где вы взяли вальс?
— У вдовы. У Нины Александровны.
— Вы с ней знакомы?
— Конечно, когда был в Тифлисе в тысяча восемьсот тридцать седьмом… Там же стоял Нижегородский драгунский. Да и Нина Александровна мне почти родня. Ее воспитывала моя тетушка, генеральша Ахвердова.
— Как? Она все еще не вышла замуж?
— Нет, — он рассмеялся откровенно. — Где ей! Она грузинка! И она умеет жить прошедшим. В отличие от наших прекрасных дам!..
Все-таки они вышли вместе с Ростопчиной.
Она стала еще расспрашивать про Нину Грибоедову.
Он сказал:
— Она красива; по грузинским понятиям — очень. И претендентов хоть отбавляй. Но, видите ли… она умеет дорожить той любовью, какая уже выпала на ее долю.
— Так вот что вам нужно, оказывается! — сказала она не слишком дружелюбно.
— Нет-нет! Мне лично ничего не нужно!..
С Варей они встретились еще только однажды. Когда она ехала с мужем за границу. Был 1838 год. В мире он был уже известен как Лермонтов. Имя. И существовала уже незаконченная «Княгиня Лиговская», в которой впервые является Печорин, и подвигался уже «Герой нашего времени». Мы могли бы, конечно, вполне придумать, то есть представить себе их разговор… Но лучше сделать это ему самому:
«— Княгиня, — сказал Жорж… извините, я еще не поздравил вас… с княжеским титулом!.. Поверьте, однако, что я с этим намерением спешил иметь честь вас увидеть… но когда взошел сюда… то происшедшая в вас перемена так меня поразила, что признаюсь… забыл долг вежливости.
— Я постарела, не правда ли? — отвечала Вера, наклонив головку к правому плечу».
(Головка к плечу был любимый жест Вари!)
«— О! вы шутите! — разве в счастии стареют… напротив, вы пополнели, вы… <…> весь свет восхищается любезностию, умом и талантами вашего супруга!..
— Я вам отплачу комплиментом на комплимент, monsieur Печорин… вы также переменились к лучшему…»
(Жорж
