Берил Бейнбридж - Мастер Джорджи

Весь день мы шли. Оркестр через час умолк. Едва мы свернули от моря, опять налетели мухи. Мы вышли без воды и нигде по пути ее не находили. Кое-кто из больных приложился к вину и так нашел свою поги­бель. Они лежали вдоль дороги, уснув смертным сном. Сперва мы пытались их растормошить, говорили о ро­дине, о матери, о невесте. Потом шагали дальше не ог­лядываясь.

Я не стал обзаводиться лошадью, сочтя это лишней морокой, и теперь жалел. Миртл шлепала со мной ря­дом. Как ни была измучена, она не решалась влезть на своего любимого пони, считая, что и без того он слиш­ком тяжело нагружен. Его назвали Крутой — в честь той улицы, где ее нашли. Она взяла с собой два апель­сина и один все выжимала на губы мальчику-трубачу. Последние слова его были забавны. Он сказал: «Бо­женька! Погоди немного!»

Оставшийся апельсин Миртл хотела сберечь для Джорджа, но, благодарение богу, он ушел далеко впе­ред. Клянусь, это спасло жизнь нам с нею обоим.

Когда не спирало дух, я рассказывал Миртл о посе­лениях по соседству, которые некогда я посетил; каки­ми гроздьями там рос виноград, и такой черный хлеб, что на нем одном можно продержаться месяц целый. Она жевала апельсинную корку и смахивала мух с лица.

Снова мне пригрезилось, будто я брожу по сливово­му саду в Ежевичном проулке, Беатрис качается на ка­челях, задирает свои белые туфельки. «Осторожно, Беа­трис, не так высоко!» — кричу я. А она в ответ: «Это ты боишься высоты!» — и еще пуще отталкивается. Я ушел в надежде, что она пойдет следом, но она не пошла.

— Она никогда не боялась его потерять, — сказал я, и сказал, верно, вслух, потому что услышал, как Миртл отвечает:

— Если вы это про Энни, так с чего бы ей? У ней ни­когда не было охоты.

Мы одолели лесом двадцать пять миль, взбираясь все выше, и в сумерках стали биваком у какой-то речки. Ничто, думал я, осел, даже переход Мардония через до­лину Платей[18] нельзя сравнить по жестокости с нашим маршем.

Считалось, когда мы высадились, что армия прямиком двинется на Севастополь. Из-за трений между лордом Рагланом и французами — его сиятельство высказы­вался за атаку с севера под прикрытием флота, тогда как французы предпочитали бросок с юга, — планам этим не суждено было сбыться. Итог — несколько дней мы потеряли в бездействии, и русские меж тем успели собрать подкрепление.

Наконец пришел приказ об окружении Севастополя. Мне всегда нравилось слово «круг», всем нам напомина­ющее детские игры-считалки: уна-дуна-рекс; раз-два-три — это-верно-ты! et cetera. Доктор Джонсон[19] отводит кругу в своем словаре большое место: линия, продолжа­емая, покуда конец ее не сойдется с началом; общество, обступившее важную персону; порочность доказатель­ства, когда предшествующее положение доказывается посредством последующего, а последнее выведено из предыдущего. Вот эта дефиниция, на мой вкус, как нель­зя более подходит к теперешней неразберихе, хотя «вы­шел зайчик погулять» куда больше нежит мой слух.

Вчера Крутой пострадал от несчастного случая. Мы отправились раздобыть фруктов для Джорджа. Прови­зии нам не завозят, без того скромный рацион свелся к сухарям и солонине, и Миртл решилась попытать сча­стья в деревнях по соседству. Бедняга Нотон, я вот все думаю, нажил бы состояние, останься он здесь и зай­мись бакалейной торговлей.

Раньше еще, во время мучительного окружения Се­вастополя и нашего передвижения к Херсонской до­лине, я сторговал норовистую кобылу за пятьдесят фунтов, ибо, по понятным причинам, слишком много вокруг было лошадей без седоков. Еще удалось мне разжиться шинелью и фуражкой. Несмотря на столь благополучное снаряжение, мне вовсе не хотелось со­провождать Миртл, но я это почел своим долгом.

Долина, где мы расположились, очертаниями слег­ка напоминает остров Уайт, на востоке стоит Балакла­ва, на юге Севастополь. С обрывистой Сапун-горы от­крывается вид на реку Черную и на Балаклаву. Мы пус­тились на восток, и я сразу предупредил Миртл, чтобы не спешила, ибо тропа усеяна галькой, скользкой по­сле дождя. Миртл напевала, хотя как можно сохранять веселость в столь мерзких обстоятельствах, непостиж­но моему уму.

Мы и получаса не прошли, как вдруг с высокого кряжа нам открылась Балаклава и холодной стеной, исполосованной корабельными мачтами, встало небо. Тут кобыла моя споткнулась, в сердцах всадила зубы в бок Крутому, тот от боли взвился и сронил Миртл.

Тотчас она крикнула, что нисколько не ушиблась, и вскочила на ноги. Мне показалось странно, что она не бросилась сразу к своему пони; нет, вся дрожа, она ука­зывала на землю. Там, в нескольких дюймах от того ме­ста, где она свалилась, лежала человеческая нога — но­га, оторванная чуть выше колена, и пальцы торчали из разодранного кавалерийского сапога.

— Я купил в Балаклаве медовую дыню, — сказал я. — У старой женщины на муле.

Это была правда. Неясно, в какое время года я впер­вые посетил тот греческий рыбачий поселок, кое-что я стал уже забывать, но едва ли это была зима, зимой от­куда взяться дыне.

— По-татарски место называлось Кадикой, — про­должал я. — Что означает — деревня судьи.

Миртл слушала меня вполуха, не выказывала ни ма­лейшего интереса, а жаль, у меня в запасе было еще много относящихся к делу фактов.

Город Балаклава расположен на берегу залива, дале­ко врезающегося в сушу. Дальше лежит бассейн темной воды, со всех сторон окруженный крутыми утесами, достигающими стофутовой высоты, и лишь в одном месте это кольцо разорвано узким ущельем. В мои вре­мена греки имели собственный суд и независимую уп­раву, которой глава был подотчетен русским властям.

Бродя вдоль берега, я отметил наличие медуз — прямой знак, что это не озеро, но залив, узкой протокой связанный с морем. Склоны вокруг состояли не из нуммулитового известняка, как я полагал, но из юрско­го камня и, бледно-розовые, светились причудливо в размывах заката. На вершине стояли многочисленные развалины, включая остатки замка, от которого откры­вался путь к заливу. Я бы взобрался повыше для более пристального расследования, но запыхался и потому повернул обратно к поселку, где встретил ту женщину с дыней. Прогуливаясь, утирая сок с безбородого лица, я пришел к заключению, что другую гавань, столь на­дежно укрытую от бурь и внезапного нападения, найти невозможно.

У меня тогда был при себе переписанный пассаж из десятой песни Гомеровой «Одиссеи», где он рисует приближение к стране лестригонов:

В славную пристань вошли мы: ее образуют утесы,Круто с обеих сторон подымаясь и сдвинувшись подлеУстья великими, друг против друга из темныя бездныМоря торчащими камнями, вход и исход заграждая.Люди мои, с кораблями в просторную пристань проникнув,Их утвердили в ее глубине и связали, у берега теснымРядом поставив...[20]

Упоминая этот пассаж, я не хотел бы, чтобы меня об­винили в попытке доказательства с негодными сред­ствами: нет же, я, напротив, вполне согласен с профес­сором Страйхером из Керчи, считающим, что нет ре­шительно никаких доказательств в подкрепление сомнительной теории, будто бы Одиссей входил в Черное море. Но, бог ты мой, как странно вдруг обна­ружить место, так чудесно совпадающее своим ланд­шафтом с описаниями певца.

Речь идет, разумеется, о прошлом Балаклавы. Судя по тому, что порассказал мне Джордж, ей теперь, увы, не до медовых дынь. Там сейчас штаб-квартира бри­танских военных сил, и за последние две недели Джордж туда наведывался дважды, пытаясь раздобыть­ся лекарствами и одеялами. Грязь на улицах несусвет­ная, гавань забита взбухшими останками лошадей, верблюдов, а то и людей — все это ужасает. Наши суда ломятся от припасов, но из-за бюрократии, бестолков­щины и трудностей перевозки они гниют в трюмах. На берегу, под носом у голодных псов, сотнями валяются раненые, ожидая, когда их подберет кишащий крыса­ми госпиталь Скутари.

Чем такая жизнь, по мне — уж лучше смерть. Стран­но, как подумаешь, что смертник, ничего не ведающий ни об истории, ни об искусстве, упирает мутный взор в эти карликовые кипарисы, скупо раскиданные по склонам, совсем как на полотнах божественного Ти­циана.

— Лучше нам вернуться, — сказала Миртл, отводя совершенно белое лицо от предмета под ногами.

— Гомер, — сказал я ей, — изображает лестригонов людоедами.

Она была, верно, слишком огорчена, потому что, не ответив, поскакала дальше.

Утром меня навестил Джордж Я мало его вижу в по­следние дни, он так занят, на фартуке так много пятен. Он весьма участливо спросил, здоров ли я. Я ответил — вполне здоров, благодарствую.

— Миртл говорит, вы на себя не похожи. Конечно, вчерашнее злоключение...

— Это пони был укушен, — я сказал. — Не я. К тому же Беатрис всегда под рукой и утешит.