Наталья Павлищева - Дом Счастья. Дети Роксоланы и Сулеймана Великолепного
Мелькнуло удивление: почему «султан», разве Мустафа уже султан? Но его перебило понимание, что нужно поторопиться, негоже допоздна валяться на простынях, когда все остальные уже встали.
– Да, и мне нужно вымыться.
Когда Джихангир вошел в комнату, где Мустафа уже сидел перед заставленным яствами столиком, тот смеясь приветствовал:
– Эй, герой, если ты будешь так неистов ночами, что же останется на день?
– Я… – смутился Джихангир, не зная, как объясниться.
Мустафа махнул рукой:
– Не стесняйся, садись, поешь, подкрепи силы. Мадина сказала, что ты словно тысяча львов. Даже она устала.
– Я прошу извинить за свое вчерашнее поведение, я был неучтив, простите.
Бровь Мустафы насмешливо приподнялась:
– Джихангир, ты получил удовольствие?
Тот кивнул, еще бы!
– Ну и прекрасно! Ради этого девушка и была нужна. Или она пришлась тебе не по вкусу? Тогда я скажу, чтобы больше не появлялась.
– Нет, что вы?!
Непонятно, чего Джихангир испугался больше, того, что недовольством может обидеть радушного хозяина, в которого был влюблен уже по уши, или того, что рыжеволосая Мадина больше не придет.
– Значит, понравилась?
– Да, очень.
Глаза Мустафы смотрели на брата с насмешкой, но это была какая-то не обидная насмешка, почти лукавство.
– Еще хочешь?
Джихангир не знал, что ответить, промолчал. Брат кивнул:
– Но это потом, а сейчас ешь и давай поговорим без женщин.
Что за разговор без женщин? Джихангир насторожился, но Мустафа оказался на высоте. Они ели и болтали обо всем – охоте, преимуществах и недостатках гор перед равнинами, о походах и доблести предков, о поэзии и житейской мудрости.
Почувствовав себя свободным, Джихангир раскрепостился и вдруг оказался на удивление интересным собеседником, он много знал, обладал прекрасной памятью, перестав смущаться, легко облекал свои мысли в слова. Мустафа с интересом смотрел на младшего брата. Пожалуй, этот сын Хуррем ему нравился. Помимо ума и образованности у Джихангира были два неоценимых качества: он не соперник для Мустафы в борьбе за престол, а еще, кажется, без ума от старшего брата, готов для него на все.
Мустафа читал брату стихи поэта Мухибби.
– Ты знаешь такого?
Джихангир качал головой:
– Нет, никогда не слышал, но он мне очень нравится.
– И тебе никогда не говорили, кто это?
– Нет.
– Это наш с тобой отец.
– Что?!
– Да, Повелитель творит под именем Мухибби, только его стихи лежат в списках, никто не читает. Когда-то он писал стихи моей матери, теперь пишет твоей.
Сказал просто, словно и не гневался на такую замену и словно стихи для Махидевран султан писал совсем недавно, а вот теперь по какому-то недоразумению сменил объект поклонения, но все должно вернуться на круги своя.
Джихангир почувствовал одновременно неловкость за Роксолану, отнявшую у Махидевран внимание Повелителя, и восхищение братом, который не держит ни на кого зла из-за этого.
Вообще, чем больше он узнавал Мустафу, тем больше влюблялся в брата и становился преданнейшим его сторонником.
Казалось, Мустафу, блестящего, замечательнейшего Мустафу нисколько не волнует сама необходимость ожидания своего звездного часа. Он ждал спокойно и уверенно, и эта уверенность не была самоуверенностью, и Мустафа, и все его окружавшие, с ним знакомые не допускали иной мысли, что кто-то другой может стать следующим султаном.
Это успокоило душу Джихангира, потому что с детских лет он только и слышал о соперничестве, о том, что ставший султаном непременно применит закон Фатиха и убьет братьев, а Мустафа вон и не собирается так поступать, это все глупые выдумки, мать зря переживает. Она просто незнакома со старшим шехзаде, иначе тоже полюбила бы его.
Кажется, Джихангир так и сказал, впрочем, он не был уверен, потому что ему снова стало легко, настроение поднялось, тело не ощущало не только боли, но и собственного веса. Он даже боялся, что улетит от дуновения ветерка. В голове туман, но тоже легкий и сладостный. Мысли замедлились и были беззлобными и приятными.
Джихангир попытался объяснить брату, что Роксолана вовсе не кровожадна, она просто не знает, какой Мустафа хороший, иначе полюбила бы его всей душой! Кажется, даже заявил, что султаншу непременно нужно пригласить в Амасью, потому что Амасья похожа на самого шехзаде Мустафу – такая же прекрасная и гостеприимная.
Мустафа только посмеивался.
А потом снова откуда-то взялась та рыжеволосая, и все закружилось и в голове и перед глазами. Джихангир пытался оправдываться перед братом:
– Мустафа, я… я не могу…
И сквозь пелену слышал его поощряющий смех:
– Не стесняйся, женщины существуют, чтобы доставлять нам удовольствие.
И снова все кружилось и проваливалось в омут, но какой! Его несла волна невиданного блаженства. В голове что-то взрывалось и рассыпалось на тысячи разноцветных осколков, приводя в восторг. Кажется, он кричал, выныривал из этого райского небытия, снова и снова сжимал в объятьях тело гурии, снова уносился на волнах блаженства…
Приходил в себя, опухший, с остановившимся взором, оживал, когда брат звал к себе, снова сидел с ним за богато уставленным яствами столом, что-то пил и проваливался в негу и блаженство.
И было все равно, вынырнет ли вообще. Выныривать уже вовсе не хотелось, тем более, девушки стали две. Сначала Джихангир решил, что у него двоится в глазах, потом различил – одна та самая рыжая, вторая темноволосая, но тоже красивая и горячая.
Из Трабзона приезжали с вопросом, как скоро бейлербей намерен вернуться в свой город. Джихангир, едва живой после ночной оргии с двумя красавицами сразу, еще не выпивший спасительную чашу с новой порцией наркотика, а потому сердитый, отмахнулся:
– Не знаю.
Он уже потерял счет времени, не представлял, сколько дней и ночей провел вот так – днем за беседой с Мустафой, а ночью между двумя гуриями. Собственно, шехзаде уже вообще не отличал день от ночи, горели свечи, звучала музыка, читались прекрасные строчки стихов, нежные пальчики проводили по его плечам, телу, и он снова проваливался в волны блаженства.
Трабзон? При чем здесь Трабзон? Зачем ему Трабзон?
Слухи о ежедневных оргиях братьев не могли не дойти до Махидевран, она пришла к сыну.
Нет, непохоже, чтобы Мустафа был одурманен наркотиками, как о том твердили евнухи. Но она увидела лежавшего, казалось, бездыханным Джихангира, ужаснулась:
– Что с шехзаде?!
Мустафа усмехнулся:
– Просто устал и спит. Ничего, сейчас придет в себя и будет требовать своих гурий на ложе.
– Мустафа, это опасно, слухи могут дойти до Повелителя.
– Я ничего плохого не делаю.
– Ты даешь шехзаде наркотики. Это опасно для его здоровья, Джихангир не слишком крепок.
Мустафа задумчиво посмотрел на спящего в неловком положении прямо рядом со столом, заставленном яствами, брата, позвал мать прочь из комнаты. Она тоже была рада выйти, потому что в помещении стоял запах еды и благовоний, а еще запах болезни.
Остановились на террасе, служанка накинула на плечи Махидевран меховую накидку, потому что с гор тянуло прохладой, и тут же исчезла, словно ее и не было.
Мустафа, проследив за удалявшейся девушкой, усмехнулся:
– Знаете, матушка, мне его жалко.
– Сын мой, ты губишь шехзаде, и Повелитель тебе этого не простит. Джихангир болен, он долго так не выдержит.
– А вы не подумали о том, что он счастлив?
– В забытьи?
– Даже так. Счастлив в дурмане, потому что иначе счастлив быть не может. Другие братья нашли себя в развлечениях, а этому что остается? Шехзаде всегда жалели, твердили, что он слабее, бессилен, что ничего не может, даже одолеть женщину. А сейчас вдруг все смог.
– Какой ценой? Это же ненадолго.
– Кто сказал, что недолгая, но счастливая жизнь даже под действием дурмана для Джихангира хуже, чем долгая, но полная неуверенности и боли? Он счастлив, пусть короткое время, но он будет счастлив.
– Боюсь, мой сын, что Повелитель подумает иначе, ему обязательно донесут о вашей дружбе.
– Джихангир, пожалуй, единственный, кого я готов оставить, он безопасен и несчастен без меня. Знаете, делать кого-то счастливым, даже вот так, – Мустафа кивнул в сторону комнаты, где лежал брат, – оказывается, приятно.
Махидевран вздохнула, наверное, Мустафа прав, но сейчас женщину заботила не правота или неправота сына, а возможные последствия такой дружбы двух братьев.
…Махидевран была права в своих опасениях, Сулейману действительно сообщили, что шехзаде Джихангир прочно поселился во дворце в Амасье.
Конечно, Амасья прекрасное место, город на горе окружали высокие крепостные стены в несколько рядов, а внутри и снаружи сады. Прохладно, в отличие от многих других городов, свежий горный воздух, умиротворяющий пейзаж, а еще множество медресе, в которых множество мудрецов. Есть с кем побеседовать, в Амасье любят поэзию и поэтов…
