Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс
Но он постоянно пребывал в беспокойстве, в колебаниях; иногда ему чудилось, что его внешний облик, сколь ни благопристойный, не вполне воплощает образ выдающегося, рассудительного интеллектуала, каким он считал себя по праву. Его боевое ранение, результатом которого стала значительная потеря зрения в правом глазу, может, как он чувствовал, даже подчеркнуть его избранность, стоит ему только подобрать идеальную пару очков…
Таков был Хайрам Бельфлёр в течение дня.
Но ночью — о, какой пугающей была перемена!
На тех, кому довелось видеть его в лунатическом трансе, вид Хайрама производил отталкивающее впечатление. Ночной Хайрам лишь отдаленно напоминал дневного; мышцы лица у него были либо расслаблены до крайней степени, либо, наоборот, напряжены так, что лицо превращалось в дьявольски перекошенную гримасу. Глаза бешено вращались. Иногда они были закрыты (в конце концов, он же спал), иногда из-под век виднелись белесые полумесяцы, а порой глаза были широко распахнуты, и взгляд их устремлен в пустоту. Хайрам шел неверным шагом, спотыкаясь и нащупывая предметы, словно вот-вот проснется и просто пытается сориентироваться в пространстве; но на самом деле он никогда не просыпался, пока либо не ударялся слишком сильно, либо кто-нибудь вовремя не останавливал его и не тряс до того момента, когда он приходил в себя. (Впрочем, это было опасно: Хайрам, словно расшалившийся ребенок, размахивал во сне руками и ногами, даже бодался, ни дать не взять карапуз, впавший в истерику. А временами, когда он просыпался на краю крыши или на парапете моста, под проливным дождем, или, как случалось в последнее время, прижимая к груди бешеного от ярости, вопящего Малелеила, он испытывал такой сильный шок, что, казалось, у него не выдержит сердце.) Ох уже эти капризы лунатизма! Доктор Лэнгдон Кин, лечивший одиозного финансиста Джея Гулда (страдавшего от более мягкой формы того же недуга), лично провел исследование телесных жидкостей юноши — в ту пору ему было семнадцать лет — и предписал ему выпивать по нескольку кварт воды в день, еще до того, как тот стал пациентом спа-комплекса «Серные источники». Но хождение во сне не прекратилось; напротив, желание освободить переполненный мочевой пузырь придавало его хитроумным ночным передвижениям особую осторожность (очевидно, по причине отчаянной нужды), так что он умудрялся тихо, как призрак, проскользнуть мимо слуги-стража, спуститься по роскошной витой лестнице главной залы — вытянув руки перед собой, делая уверенный шаг каждой ногой, в полнейшей тишине, — и дойти до колодца в двух сотня ярдов к востоку от замка; а там лишь бешеный лай собак не давал ему помочиться через каменное ограждение прямо в колодец — источник питьевой воды всего семейства. Как-то раз, тоже в юности, Хайрам, всегда заявлявший о своей неприязни к лошадям, во сне дошел до конюшен и попытался взобраться на еще не объезженного жеребчика Ноэля; проснулся он, лишь когда разъяренное животное начало метаться по загону и ударило его копытами. Любой бы подумал, что бедняга, вероятно, тяжело изувечен; но, не считая нескольких синяков да разбитого носа и, конечно, эмоционального шока для организма по причине резкого пробуждения, Хайрам был невредим. Доктора Кика особенно заинтересовала эта особенность сомнамбулизма юного пациента: однажды Хайрам, оступившись, скатился по лестнице в подвал; он заходил по колено в вонючую, кишащую змеями воду близ болота; безрассудно шагал в восьмиугольное окно с витражными стеклами; упал с высоты в сорок футов с балкона одного из «мавританских» минаретов; а будучи молодым офицером в армии, в полной прострации направился к вражеским окопам, сопровождаемый выстрелами и взрывами снарядов со всех сторон, — и все же каждый раз оставался, в общем и целом, невредим.
— Он уже сто раз мог погибнуть, — не слишком деликатно сказал как-то доктор родителям Хайрама, обсуждая его состояние. — В каком-то смысле вам стоит относиться к его жизни как к дару.
— Да, да, — нетерпеливо сказала Эльвира. — Но ведь ему придется как-то эту жизнь прожить!..
Одно из самых непостижимых лунатических приключений Хайрама, о котором он не поведал ни единой душе, даже Ноэлю, произошло через три недели после того, как его молодая жена Элиза обрекла себя на позор, сбежав из дома. Несмотря на то что, в попытке предотвратить ночные блуждания, он не только привязал себя к кровати, соорудил сеть из подвешенных к проволоке колокольчиков, которые должны были зазвенеть, если он их заденет, но еще и поставил надежного парнишку-слугу в коридоре за дверью в комнату — несмотря на все это, когда он внезапно очнулся от сна, то обнаружил, что находится, обескураженный и перепуганный, примерно в двадцати футах от берега посреди заледеневшего Лейк-Нуар. Стояла середина ноября; лед был еще совсем тонок — и Хайрам действительно слышал легкий треск, идущий со всех сторон. Застыв на месте от ужаса, он не шевелился и, как помешанный, оглядывался, но видел вокруг лишь блестящий мертвый лед, который призрачно отражал лунный свет и, казалось, на гигантском расстоянии — берег. Замок же прятался во мраке. Чтобы оценить все обстоятельства своего положения и его опасность, отчаявшемуся Хайраму понадобилось не меньше двух минут; охватившая его паника была настолько велика, что он, стоя в одной шерстяной ночной рубахе, вовсе не чувствовал ленивых порывов лютого ветра, что налетали с гор, опуская относительно теплую для осени температуру (около 32 градусов[31]) сразу на 15–20 градусов. Пот струился из каждой его поры. Под почти парализованными ногами не прекращался треск, и, посмотрев вниз, он совершенно неожиданно заметил там, подо льдом, человеческую фигуру, точно под тем местом, где стоял сам — только перевернутую, чьи ступни, казалось, упирались в его собственные. Хотя вода озера обычно казалась удивительно темной, почти непроницаемой, словно насыщенной тяжелыми элементами, но в тот момент лед был совершенно прозрачным, и Хайраму было видно всё до самого дна, то есть по меньшей мере на сорок футов в глубину. Сама призрачная фигура — мужская, как понял Хайрам, — просто взбесила его: какого черта она здесь делала? Как она вообще могла там очутиться, под коркой льда, вниз головой, в унылой тиши ноябрьской ночи? Истекающий потом, дрожащий Хайрам не смел пошевелиться, продолжая стоять, прижавшись голыми ступнями к ступням незнакомца (они ведь тоже были голые? Невозможно разглядеть) и прислушиваясь к раздраженному потрескиванию льда во всех направлениях. Подводная фигура была неподвижна, словно парализованная или закованная стужей. Но тут в нескольких футах
