Атаман всея гулевой Руси - Полотнянко Николай Алексеевич
– Не научен.
– Добро, – похвалил сотник. – Ступай к десятнику. Ступай! Освободи путь полковнику!
Подхватив свою суму, Максим поспешил к указанному ему месту. Тем временем полковник Лопатин прибыл на струг, стрельцы взялись за вёсла, а те, кто был свободен, стали устраиваться на своих местах: одни в приземистом дощатом строении, занимавшем почти весь струг, другие на его плоской крыше, огороженной со всех сторон невысоким забором. Всего на струге было до полутора сотен стрельцов с оружием и с десяток начальных людей во главе с Лопатиным.
Корней принял Максима равнодушно, указал ему место, где положить суму, и вернулся к прерванному его появлением делу – починке сапога, у которого от ветхости ниток развалилось голенище. Стрельцы поглядывали на парня с любопытством, дорога им наскучила, и они искали развлечения. Максим сразу понял их намерения и решил не давать им потачки, отвечать тем же, с чем к нему будут приставать. Поначалу они переглядывались, перемигивались, затем самый бойкий из стрельцов стал расспрашивать Максима, кто он, куда идёт и что ищет. Стрелец вопрошал довольно настырно и в ответ получал порой такие острые ответы, что стрельцы веселились и похохатывали, но от Максима не отставали. Вперед выступил мордатый стрелец весьма наглого вида.
– Я вижу, ты парень бойкий, – сказал он, ощупывая новичка мутным взглядом. – Давай махнемся шапками.
– Это с чего бы? – удивился Максим.
– А так, ради дружбы. У нас такой обычай. – Шапка на стрельце была рваной.
– Тебе не со мной надо меняться, а с кашеваром.
– Почему так? – недоуменно вопросил стрелец.
Вокруг все притихли, ожидая, что скажет Максим. Десятник Корней отложил сапог и тоже прислушался.
– Так на твою башку только котел и налезет!
Эти слова вызвали взрыв хохота.
Стрелец начал багроветь и приближаться к обидчику.
Максим насторожился и приготовился вскочить на ноги.
– Фролка! – крикнул десятник. – А ну отступись от парня! А ты, острослов, прикуси язык, пока стрельцы тебе дурна не сделали!
Стрельцы от Максима отстали, только Фролка продолжал бросать на него свирепые взгляды, но и то недолго. Всем надоело стоять на ногах, и каждый начал устраивать себе лежбище: когда нет службы всякий ратный человек норовит поспать, подольше и послаще. Максим тоже устроился, подложив под голову суму, на теплых досках. Стрельцы в нижнем помещении тоже спали, и оттуда через щели перекрытия сочился терпкий стрелецкий дух и слышались вздохи и храпы уснувших людей.
Скрип вёсел прекратился. Кормчий велел поставить парус, и струг, увлекаемый ветром и течением, заметно быстрее заскользил по реке. Вокруг воцарились тишина и покой, которые нарушали лишь слабое плескание воды и отдалённые крики чаек.
Корней дошил сапог, натянул его на ногу и лег недалеко от Максима.
– Эхма! – вздохнул десятник. – Думал, дослужу царю-батюшке последний год без войны. Да не пришлось, окаянный Стенька поднялся на дыбы, вот и кинули нас супротив вора, а что будет, не ведаю. А ты зачем в разбойное полымя идёшь, что там ищешь?
– Хозяин послал, – ответил Максим.
– Хозяин, – задумчиво произнёс Корней. – Жизни нет без хозяинов. Надо мной сотник – хозяин, над своими стрельцами – я хозяин. Так всё и устроено. Или не так?
– Над Разиным нет хозяина, – сказал Максим.
– Тихо, парень! – встрепенулся Корней. – За такие слова как раз на рели вздёрнут. У нас тут на струге их знаешь сколько, веревок, запасено? А я сам, когда на Яузе струг снаряжали, их заносил, на самое днище складывал.
Разина ещё и близко не было, но его мятежное имя уже витало над Волгой, настраивая думы всех людей, и начальных, и подневольных, на тревожный лад. Все ждали, что вот-вот на волжской окраине случится доселе небывалое и ужасное, что бывало во время Смуты, ведь были ещё живы люди, помнившие времена лихолетия, и память о нём жила в преданиях. Но были ещё более близкие примеры – Соляной и Медный бунты, когда народное возмущение обнажилось в кровавом неистовстве почуявшего своё право на насилие простого люда. От Стеньки Разина ждали гораздо большего, гулящие люди и инородцы Поволжья с нетерпением выглядывали, когда явится атаман, чтобы пополнить в несметном числе ряды его бунташного войска.
Знали о Стеньке Разине и стрельцы Лопатина. За одну зиму до них докатились известия о казачьем атамане, который занял Яицкий городок, затем счастливо пограбил персидское побережье Каспия, явился в Астрахань с несметной добычей, получил от царя милостивую грамоту и до весны удалился в Паншин городок на Дону. Подвиги Разина простонародьем воспринимались как деяния сказочного богатыря, превращались в былины, которыми заслушивался народ, всегда мечтавший о появлении мстителя за свои унижения и муки от сильных и богатых людей.
Над Волгой уже сияла звездами летняя ночь, но не все на струге спали. И Максим сквозь щели в досках, на которых он лежал, слышал разговоры стрельцов, что находились внизу.
– Знать, правду говорят, что атамана ни пули, ни стрелы не берут? – спросил молодой голос.
– А как они его возьмут, если у него заговор от них самим Горинычем на него наложенный, – послышалось в ответ. – Немецкий капитан в него с трех шагов из своего мушкета стрелил, пуля на Стенькиной груди только царапину оставила, как на камне, а сама – всмятку.
– Слушай, Нефёд, а кто такой Гориныч?
– Это, брат, царь водяной. У него со Стенькой договор: атамана ни пуля, ни сабля не берет, а тот ему за это подарки посылает, золото в воду сыплет, шелка да бархаты, но больше всего по нраву Горинычу, когда Стенька его человечьей кровью потчует. Часто слышно про него, что он то и дело своих супротивников в воду сажает. А Гориныч-то тем доволен и своим благоволением атамана жалует.
– Слышно, он жёнку в воду бросил, так ли это? – спросил ещё чей-то голос.
– Не жёнку, а персианскую княжну. А до того он Горинычу свою жену невенчанную подарил близ Яицкого городка. Одел её в лучшие одежды и бросил в Яик со словами: «Прими, благодетель мой Горинович, самое лучшее и дорогое, что я имею!» От этой жёнки у него сын имеется, Стенька отослал его к астраханскому митрополиту с тысячью рублей в придачу, чтобы тот его воспитал в православной вере. А персианку он уже апосля в Волгу кинул, когда из набега на Каспий возвернулся…
Рядом с Максимом смачно, с присвистом, захрапел стрелец. Максим толкнул его и снова приник к доске ухом.
– …на подходе к Астрахани встретил Разина товарищ воеводы князь Львов с милостивой царской грамотой. В крепости пальба учинилась, когда казацкие струги встали у берега, сам воевода князь Прозоровский, митрополит и лучшие люди вышли встречать Стеньку, как же, сам великий государь его милостью пожаловал. Однако воевода своровал от атамана милостивое царское слово, стал ему казацкие вины выговаривать, что-де в Яицком городке двести стрельцов жизни лишил, государевы струги топил, торговлю с персианами порушил, много чего воевода выговаривал. Поначалу Разин слушал его терпеливо, только ножкой в сафьяновом сапоге притопывал, а потом возговорил громким голосом: «Ты, князь, на воеводстве сидючи, совсем обомшел, как пенёк гнилой. Вот велю я своим побратимам сбросить тебя с раската крепостной башни, не возрадуешься!» Задрожал Прозоровский от страха, за митрополита прячется. А Разин усмехнулся и говорит: «Хоть ты, князь, государево милостивое мне слово своровал, я тебя сам пожалую частью казацкого дувана как своего есаула». И положили казаки к ногам воеводы золото, жемчуга и лалы, и платья парчовые, бархатные и камчатые. От жадности возжглись глаза у князя, он Стеньку видеть перестал и молвил: «Гуляйте, ребята, только Астрахань не сожгите…»
Последние слова привели слушавших Нефёда стрельцов в восторг, и число слушателей увеличилось, поскольку до Максима явственно донесся строгий голос: «Не сбивайтесь в кучу, а лежите по своим местам. Говори, Нефёд!»
– А как раздуванили казаки персианский дуван, то гулять начали, любо-дорого посмотреть! Расхаживают по граду Астрахани в шелковых да бархатных кафтанах, на шапках нити жемчуга, дорогие каменья. Торг открыли невиданный, отдавали шёлк нипочём, фунт за десять копеек. А уж, сколько дорогих заморских вин было повыпито, сколько пролито! Воевода глядит на казацкий разгул, злобится, да поделать ничего не может. Посадские люди и астраханские стрельцы за Стеньку горой. А Разин что ещё удумал: как-то вынесли ему кресло из дома, где он гулял, да поставили посреди улицы, а казаки на весь город загорланили: «Подходите сироты астраханские, Степан Тимофеевич всех жаловать будет!» Сел Разин в кресло, а у его ног большой кожаный куль с золотом положили, тяжёлый, четверо дюжих казаков еле донесли. Поначалу астраханские люди побаивались подступиться к грозному атаману, однако нашёлся один смельчак, подбежал и бухнулся перед Разиным на колени. «Говори твои нужды», – сказал Стенька. «Выпить хочу за твое здоровье, Степан Тимофеевич, да карманы дырявые, были две полушки, и тех нет!» Улыбнулся Разин, сунул руку в куль и достал горсть золотых: «Гуляй, детинушка, без просыху!» Тут весь народ к нему и прислонился…
