Жертва судебной ошибки - Сю Эжен

— Успокойтесь, Олимпия, — сказал вполголоса князь г-же де Роберсак. — Вы вся дрожите; это не более, как глупая шутка.

— Только ее и не хватало, чтобы к вам вернулся дар слова и чтобы вы прервали, наконец, упорное, непонятное молчание, которое храните уже полчаса, из-за какой-то причуды.

— Потому что я жестоко оскорблен, Олимпия, упорными ревнивыми подозрениями и предпочитал лучше молчать, чем невольно наговорить вам неприятных вещей. Но, в конце концов, вы должны были признаться в неосновательности недоверия ко мне, потому что я имел счастье пробыть с вами весь вечер.

— Быть может, независимо от вас, а то бы вы поступили иначе. Без сомнения, вы молчали с досады…

— Тише, ради Бога! Вот моя дочь, — сказал князь, узнав герцогиню де Бопертюи по лентам, которые она опять надела после разговора с Дюкормье.

— Ну как, моя милая? Не пора ли уезжать? Если вы согласны, то и баронесса того же мнения.

— В таком случае едем, потому что у меня страшно болит голова, — отвечала герцогиня, беря под руку г-жу де Роберсак.

Они спустились вниз по большой лестнице и вместе со многими другими стали в подъезде в ожидании кареты. Здесь князь де Морсен увидал опять Марию Фово. Она стояла рядом с Анатолем Дюкормье, в то время как Жозеф ходил за платьем. У двери бюро полицейского комиссара, куда час тому назад внесли умирающую, стояла многочисленная группа и все еще слышались разговоры на ее счет.

— Что же с несчастной дамой?

— Говорят, театральный доктор застал ее мертвой.

— Не может быть, потому что он сейчас вышел от нее, говоря, что идет в аптеку заказать лекарство и скоро вернется.

— Ну, очевидно, она не умерла!

— Черт возьми! Какое умерла, когда минуту назад кто-то видел, как она поднялась по лестнице.

— Уж это слишком! Контролер говорит, что она была еще без сознания, когда доктор ушел.

Анатоль Дюкормье и Мария Фово подвинулись поближе к этой группе, чтобы лучше слышать.

— Боже мой, мсье Анатоль, что случилось? Кто эта несчастная?

— Я столько же знаю, как и вы, сударыня. Но если желаете, мы узнаем подробности у контролера.

Анатоль подошел к окошечку контроля и обратился к одному из чиновников:

— Будьте любезны, сударь, скажите, что случилось?

— С несчастной дамой в домино два часа назад сделался нервный припадок, как говорят одни; другие говорят, что у нее эпилепсия. Тогда побежали разбудить доктора Бонакэ: он — театральный врач.

Мария прошла вслед за Анатолем и все слышала.

— Постойте, — сказала она, — Бонакэ — друг Жозефа и ваш также, мсье Анатоль.

— Скоро ли вернется доктор? — спросил Анатоль у контролера. — Я не видался с ним несколько лет и хотел бы воспользоваться этим случаем, чтобы поскорей пожать ему руку.

— Он не может долго задержаться, потому что аптека рядом.

В это время вернулся Жозеф с платьем.

— Насилу добыл наши вещи, — сказал он, — публики без конца. Вот твоя шубка, Мари. Постой-ка, я сам одену тебя, на дворе чертовский холод.

Жозеф застегнул шубу жене и поднял капюшон, чтобы на нее «не подуло ветром», как он выразился; Мари жаловалась, что ее хотят задушить. Вдруг какая-то молодая девушка в тальме и в черной бархатной шляпке под вуалью, скрывавшей наполовину ее бледное взволнованное лицо, быстро вошла в подъезд, подошла к контролеру и задыхаясь спросила:

— Я от доктора Бонакэ. У него на дому мне сказали, что он здесь. Умоляю вас, где мне его найти? Дело касается спасения моей матери: ей очень плохо.

Слова и волнение молодой девушки так резко противоречили веселому шуму и оживлению маскарадной публики, что контролер, Мария с мужем и Дюкормье почувствовали себя неприятно. Контролер отвечал:

— К сожалению, доктора Бонакэ нет здесь, сударыня.

— О, какое несчастье! — вскричала девушка, поднося платок к губам, чтобы заглушить рыдания.

— Успокойтесь, сударыня. Доктор, быть может, скоро вернется. Если желаете подождать…

— Ждать его? А мама? Ах, Боже мой, что делать? Как тут быть?

— Бедняжечка! — сказала Мария. — Так уж ведется на свете, что в то время, как одни веселятся, другие надрываются от слез.

— Правда, моя милая Мари. Плохо закончился наш вечер; это печально, — отвечал Жозеф.

Анатоль, тронутый горем молодой девушки, обратился к ней несколько нерешительно:

— Я не имею чести быть известным вам, сударыня, но доктор Бонакэ — мой лучший друг, и если вы желаете, я подожду его здесь, передам ему о вашей тревоге и беру на себя смелость пообещать от его имени, что он сейчас же приедет по адресу, если вы пожелаете дать его мне.

— О, милостивый государь, благодарю вас, благодарю, — отвечала молодая девушка с признательностью. — Принимаю ваше предложение, потому что оставила маму в опасном со-стоянии и одну со служанкой. Но я поехала за доктором сама, чтобы обязательно привезти его. Будьте добры, скажите ему, чтобы он поспешил к г-же Дюваль.

— К г-же Дюваль? В Марэ? — спросил Анатоль с удивлением.

— Да. Но почему вы знаете? — отвечала девушка с неменьшим удивлением.

— Нынче утром, сударыня, я отнес вашей матушке книги, которые поручила мне передать из Англии м-ль Эмма Левассер.

— В самом деле, мы получили книги и вашу карточку. Благословляю случайность, что я встретила вас здесь. Я могу ехать домой с уверенностью, что доктор скоро приедет. Попросите его не терять ни минуты, потому что маму схватило разом, и я очень тревожусь за нее.

В то время как м-ль Дюваль говорила с Анатолем Дюкормье, к нему подошла герцогиня де Бопертюи (она не теряла его из виду) и шепнула:

— В субботу, не забудьте.

Таким образом, в эту минуту Анатоль оказался окруженным тремя женщинами: сзади шептала ему на ухо Диана де Бопертюи, перед ним Клеманс Дюваль благодарила за любезное предложение и слева стояла Мария Фово, опираясь на руку Жозефа. И в эту же минуту где-то близко, как будто из-за соседней колонны, послышался пронзительный свистящий шепот, и только до слуха Анатоля и окружавших его трех женщин долетели следующие слова:

— Нынче 21 февраля! Вот вы все втроем… собрались вместе еще один раз! Помните ворожею с улицы Сент-Авуа!

Пораженные женщины сперва онемели от удивления; в следующую минуту они старались разглядеть черты друг друга. Но тут ливрейный лакей подошел к де Морсену и доложил:

— Князь, карета подана.

— Пойдемте, моя милая, — сказал князь, беря за руку дочь.

Жозеф видел, как герцогиня что-то шепнула на ухо Анатолю. Когда она ушла, он сказал жене:

— И разбитной же малый этот Анатоль! Его домино с валансьенами на платке, оказывается, княгиня, ни больше, пи меньше. Слуга сказал: «Князь, карета подана».

Но Мария стала задумчива и ничего не ответила.

Вдруг в толпе, у двери комиссара, послышались голоса: «Вот и доктор Бонакэ!» Клеманс Дюваль подбежала к нему со словами:

— Ах, доктор, маме совсем плохо! Едем, едем!

— Болезнь воротилась, мое бедное дитя?

— Да, доктор, да, внезапное нездоровье нынче вечером. Ах, едем же, едем!

— Через минуту я к вашим услугам, потому что у меня здесь еще больная.

— Нет, доктор, — сказал кто-то из служащих при театре, выходя из конторы комиссара, — во время вашего отсутствия эта дама совсем пришла в себя. Вероятно, она вышла в другую дверь.

— Ну, значит, мне нечего о ней беспокоиться. Едем к вашей матушке, — сказал Бонакэ, подавая руку Клеманс Дюваль.

Но, увидя подходящего к нему Дюкормье вместе с Жозефом и его женой, доктор радостно вскричал:

— Ты? Ты здесь, Анатоль? Я думал, что ты в Лондоне!

— Позавчера приехал, милый Жером. Что же ты ничего не говоришь Жозефу?

— Да разве это ты, Жозеф? В этом костюме? А кто же в шубке? Конечно, твоя милая жена?

— Да, доктор, она самая, — отвечала Мария, — и раз уж встретила вас, то должна сказать, что вы нас совсем забыли. Нехорошо с вашей стороны!

Но доктор не ответил на любезный упрек, зная, как беспокоится Клеманс. Поэтому он опять подал ей руку и сказал: