Гилель Бутман - Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой
Фейга много рассказывала об Израиле, ставила наш иврит, от нее я впервые услышал израильские песни: «Любимая без пижамы», «Хочу тебе нравиться» на популярный мотив утесовской «Любовь нечаянно нагрянет». Однажды я привез ее в наш ульпан, чтобы ребята услышали, как звучит настоящий иврит, узнали из первых рук о жизни в Израиле. На обратном пути в Ленинград мы шли по перрону; Фейга, как всегда, была весела, смеялась и щелкала семечки. Когда ее кулачок был полон шелухи, Фейга развернулась и движением сеятеля швырнула всю шелуху на сравнительно чистый перрон, метрах в двух от ближайшей урны. Я удивился вслух.
– А что, это тебя волнует? Это что, твоя страна, что ли? Уберут! – кокетливо улыбнулась Фейга.
Меня это не убедило. Даже в центре Дамаска я бы бросил шелуху в урну.
Фейга уехала. В сущности, она была самым заурядным человеком, но она жила в Израиле, она говорила на иврите, и все наше отношение к Израилю мы выплеснули на нее.
Когда пойдут эшелоны, семья Фейги Вульф покинет СССР навсегда. Отныне ее отец будет искать умеренный климат в другом месте.
Ульпаны, плодились и размножались. Жизнь в них кипела не только по воскресеньям. Мы вместе справляли праздники и День Независимости был нашим любимым праздником. В ульпане на квартире у Бориса и Раи Фурман в Автово читали стихи. И не только Бялика или МД. Борис, простой рабочий-монтажник, писал отличные стихи, полные национального чувства. Даже маленькая Сонечка Фурман уже сочиняла:
Мне бы в птицу превратиться,Крылышки расправить,Полететь и покружитьсяНад местом, где пришлось родиться…
«Над местом, где пришлось родиться» – как точно могла девятилетняя кроха передать суть сионизма.
Бориса тоже арестуют. Но не за то, что в его квартире работал ульпан. И не за его стихи, которые гуляли по рукам. Найдут другой предлог. А Сонечка «расправит крылышки». Через девять лет я встречу ее уже загорелым сержантом израильской армии с пилоткой под погоном.
Рижане передали нам видовой фильм об Израиле. Это были цветные диапозитивы, отснятые с присланных из Израиля открыток. Они устроили пробный показ, потом Давид Черноглаз составил комментарий и фильм начали крутить. Конечно, сперва он вышел на широкий экран в ульпанах. Потом пошел гулять по частным квартирам – в группах уже появились ответственные «киномеханики». Фильм рождал новых ульпанистов. Новые ульпанисты учились крутить фильм.
Из Москвы привезли несколько сот учебников «Элеф милим», отпечатанных на копировально-множительной машине типа Эра в одном из городов Сибири. Иметь такую машинку казалось сладкой грезой, она бы решила все проблемы размножения литературы и, в первую очередь, учебников. Но греза превратилась в явь и весьма неожиданно.
В одном из учреждений Кишинева стояло несколько таких машин. Ответственный за эти машины ушел в отпуск и ключи от помещения, где они стояли, передали Давиду Рабиновичу, приятелю членов организации Арона Волошина и Саши Гальперина. Ребята решили воспользоваться моментом. Они сняли копировальный блок с одной из машин и поставили нас в известность. На заседании комитета было решено доставить блок в Ленинград, докомплектовать его и произвести монтаж. Проект получил условное наименование «Катер». Ответственным за него был Соломон Дрейзнер.
Блок был доставлен в Ленинград вместе с техническим описанием. Соломон сделал необходимые чертежи. Изготовили недостающие детали, и на квартире Гилеля Шура начался монтаж. Четыре группы организации выделили своих членов для участия в монтаже: Натана Исааковича Цирюльникова, Гилеля Шура и Бориса Старобинца. Им помогал Борис Лойтерштейн.
Однако пока в Ленинграде шел монтаж, в Кишиневе шло расследование. Вся множительно-копировальная техника находится в СССР на специальном учете. Как только пропажа обнаружилась, в учреждении началась паника. Поскольку сам Давид Рабинович был ответственным за хранение, трудно было предположить, что он мог снять пропавшие узлы. С него вычли стоимость исчезнувшего блока. Не исключено, что проверили его связи и начали следить.
Комитет в Ленинграде снова собрался, выделил для Рабиновича 200 рублей, и я передал их через приехавшего в Ленинград Сашу Гальперина.
Тем временем работа на квартире Гилеля Шура была, в основном, закончена. «Катер» уже смог сходить со стапелей…
Специальная техническая экспертиза, назначенная Ленинградским КГБ, даст высокую оценку работе Соломона и его товарищей. Прокуратура в Ленинграде и Кишиневе присоединится к этой оценке. В хищении узлов Эры обвинят не только кишиневцев. Гилель Шур и все члены ленинградского комитета, участвовавшие в обсуждении проекта «Катер», к пышному букету своих статей прибавят еще ст. 189 Уголовного Кодекса РСФСР – заранее не обещанное укрывательство похищенного.
В 1969 году из Риги в Израиль уехал член Союза художников СССР Иосиф Кузьковский. Мы с Евой только один раз побывали у него на квартире – праздновали День Независимости Израиля в 1968 году – но Нам сразу стало ясно, что эта квартира в Риге то же, что квартира Саши Бланка в Ленинграде. С той разницей, что сам Кузьковский молчал – говорили его картины. Я не помню ни одной картины, которая не кричала бы о нашем страшном прошлом, не обвиняла бы галут, не была бы обращена лицом к Ближнему Востоку.
Художники – не баснописцы, но и они в СССР научились говорить эзоповым языком. Кузьковский овладел этим языком в совершенстве. Вот «Давид и Голиаф». Маленький Давид взобрался верхом на поверженного великана. У Голиафа доспехи и шлем русских былинных богатырей. Картина написана после Шестидневной войны. Вот «Мачеха». Высохшая старуха с острым носом и злыми глазами в русском деревенском платочке гладит еврейского мальчика. Ее костлявые руки с длинными когтями пытаются привлечь пасынка к себе. Мальчик хочет вырваться из цепких объятий старухи, но не может. Мачеха держит крепко. Вот «Хора». Искрометный танец парней и девушек, обнявших друг друга за плечи. На лицах чувство достоинства, уверенности в себе, независимости. Не сразу замечаешь, что весь кружок молодых израильтян покоится на чьих-то руках. И только вглядевшись, видишь: да это руки самого Кузьковского… А вот и его лицо, доброе, счастливое лицо отца, держащего на руках играющих детей. Тысячи детей своих в маленькой, такой далекой и такой близкой стране.
А вот картина «33,3». Только евреи, жившие за железной занавеской, могут понять, почему так называется картина, на которой изображен человек, в нетерпении прильнувший к приемнику. В тысячах приемников настройка не менялась годами. Приемники только включались и выключались. Волна все время оставалась одна и та же – 33,3 метра. И когда сквозь треск радиопомех доносилась мелодия «Хатиквы», жизнь во многих квартирах замирала, и никаких других голосов уже не звучало. Только «Голос Израиля». На берегах Белого и Черного морей люди склонялись к приемникам, а их души были на берегах моря Красного. Как воссоединить людей с их душами?
К 1970 году мне стало ясно, что организация продвигается вперед только в одном из двух пунктов своей программы: в борьбе против искусственной ассимиляции, за пробуждение национального самосознания еврейской молодежи. Разрослось ульпанистское движение. Если в 1967 году мы начинали с двух ульпанов, то в 1969-1970 учебном году только группа, которую я представлял в комитете, организовала пять ульпанов. А сколько их было по всей стране…
Но для того, чтобы уехать в Израиль, мало было национального самосознания, мало было желания. Нужен был еще и элементарный билет, хотя бы до Вены. И здесь мы, несмотря на все наши старания, топтались на месте.
Писались открытые письма, публиковались в заграничной печати. Ноль внимания. Отсылались в Президиум Верховного Совета паспорта с заявлением об отказе от советского гражданства. Милиция штрафовала за проживание без документов и возвращала паспорта. Подавали официальные документы в ОВИР, пройдя через строй шпицрутенов при получении характеристики, в которой должно было указываться, что она представляется именно для выезда в Израиль, чтобы хитрые евреи не избежали гнева «общественности» по месту работы. И через полгода получали по телефону ответ из двух слов: «Вам отказано». И трубка замолкала. А если какой-нибудь бедолага, который за эти полгода успевал потерять работу, семью, друзей, не успокаивался и шел в ОВИР, то ему подсчитывали количество русского сала, которое он съел с детства по день подачи заявления в ОВИР.
– Да, но где же логика, ведь оставшись здесь, не только я буду продолжать есть ваше сало, дети мои, внуки будут его есть, если к тому времени оно еще будут в магазинах.
– Сгниете здесь, а Израиля не увидите, как своих ушей, – подытоживали беседу в ОВИРе, – и не забудь закрыть дверь с той стороны.
