Андрей Тюнин - Свенельд или Начало государственности
Один за другим мужчины поднимались из-за стола, и вонь от богато насыщенной мочи, перемешаясь с винными парами, клубилась над столом, забиваясь в ноздри, словно дорожная пыль. Назад, за стол, покачивающейся походкой, возвращались не все, но и вернувшиеся то и дело с громким стуком роняли головы на доски, не всегда сумев придать им подобающее положение.
Пир заканчивался. Наступали сумерки. Многоголосый храп владычествовал над окрестностями, как вдруг откуда-то издалека донеслись жалобные звуки гуслей, притягивающие своей мелодичностью и контрастностью по сравнению с самодовольным, разухабистым храпом десятков сытых мужчин. Рюрик, Синеус, Олег, я и несколько трезво стоящих на ногах дружинников двинулись в сторону раздающейся песне.
Три сына у князя, но княжить один По смерти отца из них должен. И станет он младшим не брат – господин, И душу сомненья не гложут. Сквозь битвы и славу он их поведет, Отцовскую мудрость пророча, Но будет ли счастлив, когда позовет Их смерть в благодатные рощи.
Гусляр – слепой, неопределенного возраста мужчина с редкими жирными волосами в подстриженной бороде не насторожился нашему приходу, хотя слова его песни прервались, и только длинные, безволосые пальцы безостановочно теребили чудодейственные струны, извлекая щемящую мелодию, таявшую в вечерней разреженной прохладе медовым дуновеньем.
– Откуда такая странная песня? – обратился к певцу Рюрик.
– Если бы я знал, откуда появляется мотив и рождаются слова к нему – я не был бы их добровольным рабом. Надо просто терпеливо ждать прихода песни и вовремя откликнуться на ее зачатье.
– Но кто-то ждет, приносит жертвы – и все напрасно.
– Значит, где-то ждали ее дольше, и приносимые жертвы были щедрее и искреннее.
– Мне кажется, ты не спроста оказался сегодня в Новгороде!
– Конечно! Для слепого гусляра дом там, где его слушают, обеспечивают кровом и пищей. А где его будут принимать лучше всего, как не на пирах, скорбных или радостных!
– Хорошо! Тебя проводят в мои покои, и там ты найдешь все необходимое. Надеюсь, у тебя в запасе найдутся песни подобно услышанной нами?
– Не волнуйся, я слеп, но память моя в порядке, и твоя доброта не останется неоплаченной.
– А за доброту надо платить?
Гусляр призадумался.
– Того, кто совершает добро не должно это волновать вовсе – люди почувствовавшие его, решат, когда и чем за него расплатиться. Я же в благодарность делюсь единственным, что у меня есть – песней.
Один из пришедших с нами княжеских телохранителей взял слепого песняра под руку, и мы все той же компанией направились к каменному обиталищу Рюрика.
Дружинники, выполняя свои обязанности, остались снаружи просторных палат, а для остальных в гриднице приятная круглолицая жена князя быстро застелила трапезный стол льняной скатертью, порезала привезенные греческие сладости – халву и щербет, разлила в кубки солнечное виноградное вино, и мы исподволь, скромными глотками, начали смаковать его, давая возможность гусляру перед исполнением песен слегка перекусить и промочить горло. Но не успел он взять в руки гусли, предусмотрительно положенные к себе на колени, как кубок Синеуса со звоном покатился по столу, а сам он, схватившись руками за горло, грохнулся под ноги Рюрика. Когда мы, еще не подозревая худшего, склонились над ним – его лицо было желто-лиловым, а распухший язык вывалился изо рта и с трудом уместился между челюстями. В том, что Синеус был отравлен, и отравлен сейчас, здесь, в княжеском доме, никто из нас не сомневался. В том, что отравитель находится здесь же, среди нас, у Рюрика, похоже, тоже не было никаких сомнений. Он тот час приказал немедленно доставить лекаря и жену, накрывавшую на стол.
Синеус был жив – об этом свидетельствовал глухой, похожий на мычание стон, издаваемый из перекошенного рта и бьющий в нос смрад от выделившихся испражнений. Надежда спасти брата и наказать отравителя заставляла Рюрика действовать необдуманно, без сочувствия ко всем нам, попавшим под подозрение, повинуясь не вспышкам озарения, а стремнине нахлынувшего бесконтрольного потока, кишевшего и злобой мести, и отчаяньем беспомощности.
Знахарь в свою очередь склонился над Синеусом, приподнял его правое веко, затем разорвал рубашку на выпуклой груди, и мы увидели и расширенный зрачок, съехавший к самой переносице, и темно-желтое, расплывающееся пятно напротив неприметно бьющегося сердца.
– Только противоядие, введенное немедленно, может спасти его. – княжеский лекарь вынес заключение, не уклоняясь от огнедышащего взгляда Рюрика.
– Дак не медли!
– Беда в том, что состав противоядия зависит от состава и дозы яда, и лишь отравитель способен спасти твоего брата! Могу предположить – яд был заранее размельчен до пылеобразного порошка, и всыпан в вино здесь, в замке.
– Кто?! – взревел Рюрик, выплескивая на всех обжигающую зелень бушующих глаз.
Я огляделся: испуганной и жалкой выглядела молодая жена Рюрика, ее круглое лицо и открытая шея превратились в сплошное розовое пятно, и мелкая дрожь сотрясала всю ее, от бархатных ресниц до пальцев ног, выглядывавших из-под полы сарафана. Олег был задумчив и горестно сосредоточен на чем-то внутри себя; слепой гусляр внешне никак не отреагировал на гневный выкрик князя и только неслышно шевелил губами, словно запоминая слова новой песни, ниспосланной бестактным вдохновением.
– Раздевайтесь! – вдруг резко приказал Рюрик.
– Зачем? – за всех спросил Олег, по-прежнему решающий что-то важное для себя и задавший вопрос как бы со стороны, без возмущения и заинтересованности в ответе.
– Раздевайтесь! – повторил Рюрик, ничего не объясняя.
Первой покорно разделась княжеская жена – дрожь охватила все ее тело, и она готова была пасть в ноги мужа не от стыда или смущения, а от страха, парализовавшего ее целиком, от души до пяток.
– Ступай на женскую половину, – отрезал ее господин, едва скользнув взглядом по обнаженной женщине.
Слепец, все так же ритмично шевеля губами, разоблачился следующим. Его белая, рыхлая безволосая грудь, колыхающийся живот и безмозольные пальцы ног вызвали у меня детские воспоминания о ладожском юродивом, десятки лет не бравшего в руки ничего кроме деревянной обеденной ложки, которую он никогда не терял и всегда носил с собой. «А где поводырь? – мелькнуло у меня в мыслях – странный слепой не мог появиться в Новгороде без посторонней помощи». Безусловно, гусляр нравился мне все меньше и меньше.
Рюрик обернулся в мою сторону, но в его властном взоре я уловил и мимолетный оттенок извинения, предназначенный исключительно для моей особы.
«Он ищет склянку или кисет из-под ядовитого порошка, а подозревает Олега», – осенило меня, когда Рюрик даже зажмурился от моей костлявой худобы.
– Ты ищешь что-то похожее? – раздался голос очнувшегося Олега, протягивающего князю снятую с шеи ладанку.
– Что это, яд или противоядие?
– Пелгусий несколько лет назад убедил меня ежедневно принимать порошок, ослабляющий действие самых распространенных ядов. Он постоянно со мной, где бы и с кем я не находился.
Рюрик всыпал содержимое ладанки в кубок, наполнил сосуд вином и протянул Олегу.
– Пей!
– Такая доза убьет меня.
Князь нервно плеснул глоток отравленного вина в наполовину опорожненный кем-то кубок, испачкав льняную скатерть кровавыми каплями, расползавшимися по чистой ткани преследующими нас сегодня символичными пятнами.
– Пей!
Олег опрокинул содержимое кубка залпом.
– Я все равно в ловушке, Рюрик! Если противоядие поможет Синеусу – выходит, что я отравитель, если мой порошок ускорит кончину твоего брата – я все равно останусь главным подозреваемым
– Да, твое снадобье может быть полезным для тебя и гибелью для нас.
– Прошу тебя, верь мне! Я не виновен. Дай время – я найду убийцу!
– Все сходится на тебе.
– Может, в этом-то и есть доказательство моей невиновности.
– Мой отравленный брат умирает, яд оказывается у тебя – и это доказательство твоей правоты?!
Рюрик жестом, без слов, разрешил нам одеться, выкрикнул стражу, и пока мы с гусляром натягивали сброшенную под ноги одежду, Олег в сопровождении двух дружинников отправился из гостиной в мрачный подвал, сооруженный под одной из башенок княжеского жилища. Кто мог предположить, что его первым узником станет младший брат многолетнего правителя ильменских словен, добровольно отказавшийся от власти в пользу приглашенного варяга.
