Андрей Тюнин - Свенельд или Начало государственности
Лекарь напомнил о себе, разбавив очередную порцию ядовитой жидкости виноградным напитком, бережно поставив переполненную чашу на незапятнанный край стола. Кубок притягивал наши взгляды, словно бирюзовый браслет, когда-то погребенный Рюриком на дне священного озера. Здесь выбор был куда трагичнее, и делить его было не с кем.
Дрожащим шагом князь подошел к столу, двумя неуверенными руками взял сразу утонувший в огромных ладонях кубок и, присев на корточки, склонился над Синеусом, возле которого уже суетился стряхнувший с себя оцепенение лекарь. Их тела заслонили от меня лицо лежавшего, но по тому, как через миг они оба резко отпрянули от Синеуса, и прервалось глухое мычание – я понял, что коготь смерти пронзил сердце брата Рюрика. И почти с предсмертным вздохом умирающего распахнулись створки филенчатых дверей, и ввалившийся в гостиную дружинник, в разодранной до пупка рубахе, сходу прокричал:
«Князь, беда, Олег сбежал!»
20.
Наступила ночь, и ее сумрак проник и сквозь плотно закрытые ставни окон, и сквозь натружено дышащие поры человеческих тел. Синеус умер, и смерть его была ускорена глотком ядовитого напитка, поднесенной рукой любящего брата; Олег скрылся, выхватив меч у зазевавшегося дружинника, и бегством из-под стражи признался в очевидности злодейского отравления – низвергающийся поток необходимых действий ослабил свою удушающую хватку, и Рюрик обмяк, оцепенев у остывающего тела Синеуса.
Я вышел из сумрачного замка, надеясь, что одинокая прогулка по безлюдному берегу Волхова приведет в порядок мои растрепавшиеся мысли. Желтый небесный серп то просвечивал сквозь лениво сотканные облака, то тонул в непроницаемой толщине хмурых туч, и свежесть летней ночи навевала далеко не светлые мотивы.
К рассвету Новгород с натугой просыпался, но оживал он с каким-то тревожным и неосознанным предчувствием. Сначала потянуло гарью, и она наплывала на город не с прибрежных коптилен, затем послышалось обеспокоенное мычание коров и быков, и оно доносилось не с окраинной скотобойни. Хмурые, заспанные лица горожан выглядывали из-за приоткрытых скрипучих ворот, врезанных в высокие заборы, окружающие залепленные постройками подворья, и, недоумевая, исчезали, пытаясь спрятаться от мрачного послесонного предчувствия с помощью прочных щеколд, задвижек и запоров. Но скрыться от надвигавшейся беды не удалось никому.
Сразу в нескольких местах потянулись ввысь всполохи пожара, и призывной набат колокола захлебнулся в выкриках, плаче и гомоне сотен людей, вмиг запрудивших тесные улочки города. К моему удивлению, в пестрой толпе мелькали не ведра и багры с крючкообразной насадкой для растаскивания горящих бревен, а мечи, колья, копья, серпы и топоры. Вооруженная толпа с уханьем и ревом валила наземь пролеты забора или срывала с искореженных петель помятые ворота и врывалась во дворы осевших в Новгороде варягов. На щепяные крыши летели горящие факелы, наружные двери в домах подпирались кольями, а выпрыгивающих из окон полузадохнувшихся людей рубили мечами, протыкали рогатинами, насаживали на вилы, подсекали серпами. Щадили лишь девок и молодых женщин, да и то для того, чтобы скопом насиловать здесь же на глазах у умирающих в страшных мучениях родных и близких.
– Бей варягов! – неслось над городом.
– Пусть убираются с нашей земли!
– Правители не мрут как мухи!
– Перун с нами, а не с ними!
– Не хотим пришлых!
И чаще всего:
– Вадим наш князь!
– С Вадимом свободнее дышать!
– Вадим! Вадим!…Вадим!…
Город выгорал, и в низкостелящемся дыму между языков пламени метались и озверевшие убийцы, и обезумевшие животные, и истерически вопившие женщины и дети. Кое-где вооруженные группы в пять-шесть человек пытались дать отпор разбушевавшейся массе или хотя бы подороже продать свои жизни – толпа просто сминала их, двигаясь вперед по трупам своих поверженных вожаков.
– Смерть Рюрику!
– Не подчинимся чужаку!
– Вадим наш князь! – гремела толпа и неуклонно продвигалась к каменному замку, железная решетка которого, перегораживающая вход, еще не была опущена.
Сметающий все живое на своем пути неиссякаемый поток из людей, животных, крови и гари замедлил течение, когда навстречу ему выкатились десятиведерные бочки из разграбленных винных складов. Кто-то сумел на ходу выбить пробки, и растекавшееся вино с шипением впитывалось в раскаленную землю. Толпа остановилась, люди окружили бочки, подставляя под пенящееся струи разгоряченные лица и дрожащие пригоршни, некоторые пали на четвереньки и перепачканными сажей губами всасывали быстроиссякающие винные ручейки. Даже быки и коровы пригнули рогатые морды и, расталкивая и калеча утоляющих жажду людей, шершавыми языками пытались дотянуться до шипящей влаги.
Благодаря общей непредвиденной остановке мне удалось опередить стекавшийся к детинцу неуправляемый живой поток и незамеченным проскользнуть к замку, у незакрытых ворот которого стоял, стройный рыжеволосый дружинник, заменивший пропавшего без вести Степана.
– У вас все в порядке? – спросил я его.
– Да, – ответил он, не отрывая взгляда от горящего города. – Несколько предателей хотели с оружием в руках ворваться к Рюрику, но мы быстро обезвредили их.
– Твоя семья осталась в городе?
– Мой дом стоял в оружейной слободе, там, где вспыхнули первые пожары.
– Может, твоим родным посчастливилось спастись от ночного кошмара.
– Может быть, – вздохнул дружинник и добавил, – сердце рвется к ним, но долг повелевает оставаться здесь.
Вслед за мной в ворота прошмыгнули несколько заплаканных женщин, тяжело опираясь на плечо испуганного отрока, прошла Сима – жена знатного словена, дальнего родственника Вадима.
– Не все русичи сволочи и изменники – узнав меня, проговорила она – самые лучшие гибнут в огне и опьяненной толпе, отстаивая нашу честь и оставаясь верными данному слову.
До того, как опустилась железная решетка, мне удалось узнать от просачивающихся в замок людей, что часть варягов, предупрежденная о готовящемся насилии, сразу после поминального пира заранее покинула город, что кривичи, не понеся больших потерь, по неперегороженному Волхову на ладьях вышли в Ильмень, что оставшиеся преданными Олегу лучники вместе с весянскими поселенцами пробились к главным Новгородским воротам и скрылись в ближайшем лесу. Несмотря на изощренное коварство и попирание всех святых обычаев, главарям кровавого бунта не пришлось праздновать полную победу. Но почему бездействовал Рюрик, когда каждое неуправляемое его волей мгновение было подобно смерти?!
А князь по-прежнему каменным изваянием стыл у тела Синеуса и даже не оглянулся на звук моих умышленно громких шагов. Я искал проникновенные слова, способные вывести его из полуобморочного состояния, но сказал сурово и грубо:
– Оставь тело брата женщинам, они обиходят покойника. Ты нужен живым! Живые верят в тебя и надеются, что твои обещания не сгорят, как сгорел построенный тобою город.
Рюрик вздрогнул, бритая голова его с хрустом повернулась в мою сторону.
– Ты считаешь, они нуждаются во мне?
– Да, князь!
– Дай мне еще один миг!
– Только один, Рюрик! Только один!
Ревущая толпа бунтовщиков уперлась в высокие стены детинца. Замок не был мощным укреплением, но без осадной башни, тарана и достаточного количества многоступенчатых лестниц взять его штурмом было не просто. Осознав это, толпа пока ограничивалась злобными выкриками и угрозами, но со стороны дымящегося города накатывали новые людские волны, подпирая и раззадоривая и без того опьяненный вином и кровью оскал своей армии. Наш разномастный полуженский гарнизон готовился к решающему бою.
– Надо отразить первый натиск – потом будет время укрепиться и связаться с друзьями, – наконец-то загремел голос Рюрика, – мы выбьем им зубы, пока они как следует не подготовились к штурму.
И все мы зашевелились, приободрились и вздохнули полной грудью. Дружинники заняли самые главные места на башенных площадках и над воротами; женщины затаскивали на стены кипяток в чугунных чанах; подростки волокли на стены мешки, набитые сырой землей; Сима примеривала на себя чью-то кольчугу, пробитую под правым соском ударом копья, и весело приговаривала:
– Ничего, эта дыра и в девках была.
Рюрик удовлетворенно оглянулся и, обращаясь к рыжему дружиннику, огненные кудри которого выбивались из-под шлема, приказал:
– Прокл, спровоцируй их чем-нибудь!
И тот во всю молодецкую глотку зычным басом, не задумываясь, гаркнул:
– Ну что, пьянь подзаборная, на стены залезть – ноги разъедутся!
