Юзеф Крашевский - Последняя из слуцких князей
При браме состояли сторож и городской стражник. Они брали у приезжавших на рынок крестьян деньги с каждого воза, а также камни, которые когда-то тоже давали право въезда в город. Их использовали потом при постройке домов и стен.
Недалеко от брамы сидело несколько торговок. Одни продавали то, что покупают верующие: крестики, образки, колечки; другие торговали пряниками и коврижками. Временами они еще разносили по городу сладости и овощи в корзинах. Первые из них были преимущественно убогие женщины, которые стеснялись нищенствовать и таким способом зарабатывали себе на хлеб насущный. Те, кто продавал сладости или овощи, были чаще жителями предместья, они ходили со своим товаром по городу либо сидели на скамейках за деревянными столами, на которых раскладывались по мискам и тарелкам сладости, пряники, маковые головки и овощи.
В этот вечер они уже собирались расходиться, складывали свой товар; уже и городской стражник топтался у ворот, ожидая минуты, когда можно будет с чистой совестью закрыть их и пойти греться в свой теплый уголок. Но вдруг со стороны города, издали, на улице послышались быстрые шаги по мостовой — это высокий молодой мужчина с пустым кувшином в руке почти бегом спешил к браме. Он был будто немного не в себе, какой-то очень разволнованный, и все с удивлением смотрели на него. Он поставил кувшин, взошел на галерею и, не обращая ни на кого внимания, начал горячо молиться, даже плакал, давясь слезами. Лампада светилась перед иконой, а он плакал и молился.
— Гляньте, — повернулась торговка Марыся к брамному сторожу, — какой-то бедный юноша молится перед нашей Матерью Божьей и плачет! Видимо, что-то сильно его гложет!
Стражник вышел из ворот, глянул вверх, покачал головой и сказал:
— Он так горячо молится, словно за ним гнались черти.
Старая торговка Иванова с Лукишек также повернулась, важно вытерла нос, потом промолвила:
— Не иначе как из богатых, прилично одет. Может, боится кары за какой-то проступок и просит Матерь Божью заступиться.
А на галерее, стоя на коленях и плача, молился пан Брожак (это снова был он).
— Чудотворная Матерь Божья! — взывал он, протягивая к иконе руки. — Что же я такого натворил, что мне нужно умирать? Разве же мне пора умирать?
— Говорит о смерти! — шепнула Иванова Марысе. — Наверное, где-то набедокурил!
— О смерти? — заинтересовался стражник. — Значит, надо доложить в ратушу, может, это какой-то разбойник, еще, чего доброго, наложит на себя руки. Взять бы его да посадить в тюрьму, допросить.
— Как бы он и в самом деле чего-нибудь не натворил! — добавила Иванова.
А пан Брожак молился:
— Чудотворная Матерь Божья, спаси меня от смерти! Сжалься над моей молодостью! Я стану жить по-другому, уйду в монастырь!
Стражник прислушался к молитве Брожака.
— Не иначе, как беглый преступник, — прошептал он, — его надо поймать, он, видимо, сбежал из тюрьмы и теперь хочет укрыться в монастыре.
Пока пан Брожак молился, а стражник терялся в догадках, с другой стороны от Острого предместья по Медницкому тракту к Острой браме подъехало несколько всадников. Стражник повернулся к ним, пригляделся. Было их человек пятнадцать, они ехали рысью на крепких выездных конях и очень торопились, опасаясь, как бы перед ними не закрыли ворота. Как только увидели стражника, еще издали начали кричать:
— Эй, стражник! Не затворяй ворота!
— А что такое? — стражник поднес руку к шапке, полагая, что всадники из свиты важного господина.
— Сейчас вслед за нами проедут послы его королевского величества! Сенаторы из Варшавы!
Стражник поклонился. Всадники проехали под Острой брамой, сняли шапки перед иконой и остановились, озираясь по сторонам.
Стражник тотчас подошел к ним:
— А нельзя ли узнать у вас, панове, что это за паны сенаторы?
— А что тебе с того, что узнаешь? — спросил один из них.
— Понятно, ему надо разнести новость по городу, — улыбнулся второй.
— А что же, простому человеку нельзя ничем и поинтересоваться? — сказал стражник с льстивой улыбкой. — Каждому хочется знать немного больше, чем знают другие. Если бы я принес эту новость в ратушу, мог бы что-нибудь получить от панов радцев.
Всадники ничего не ответили, все они раз за разом поглядывали за ворота. А тем временем к ним подошла торговка Марыся с корзинкой и стала предлагать им пряники, до которых приехавшие оказались большими охотниками.
Благодарная горожанка, улыбаясь сенаторским придворным, начала осторожно расспрашивать их. Если спрашивает мужчина — одно, а если женщина — совсем иное. Да если женщина еще и молода, красива — ну как тут не развязать языки! Так оно и случилось. Торговка, поправив свою черную челку и взглянув на них голубыми глазами, спросила:
— И много их, этих послов? Куда они едут?
— Сюда едут! — ответил красивой белоголовой ближайший к ней всадник, пряча коврижки в карман кафтана. — Едут в Вильно, специально к вам, к пану воеводе и пану каштеляну, чтобы примирить и не допустить войны между ними.
— Ну, слава тебе, Господи! — воскликнула горожанка. — Значит, войны не будет?
— Скорее всего, не будет, — успокоил ее второй.
— И в городе станет спокойно! Хвала тебе, Господи! — обрадовался стражник. — И кто же к нам едет?
— Ксендз епископ жмудский, — сказал один из всадников, — мой господин.
— Литовский маршалок, — отозвался второй.
— Витебский воевода, — добавил третий.
— И пан подскарбий, — завершил первый. — Но — тихо! Прочь с дороги! Они уже едут!
Только он промолвил это, как на улице предместья показался длинный кортеж, который направлялся к Острой браме. Все расступились и молча смотрели. Мимо проехали раззолоченные кареты, всадники, среди них свита и слуги, а сзади ехали большие возы, накрытые шкурами — на них везли поклажу и продовольствие. Два сенатора ехали верхом. Их можно было узнать по богатому убранству и важным лицам; двое ехали в каретах. Кортеж проехал через браму, миновал ратушу и направился в сторону древнего замка.
Пока все это происходило, пан Брожак молился на галерее, затем поднял свой кувшин и в глубокой задумчивости побрел назад. Он видел, как проехали сенаторы, а потому хотел вернуться домой с важной новостью. Молитва немного успокоила юношу, поэтому он сначала наполнил кувшин у Мальхера, а потом, спрятав его под полой, подался во дворец Ходкевичей. Прошел по двору, взбежал по лестнице, а там его уже поджидали Барбье, Станислав, Бурчак и еще несколько панов.
— Где ты так долго бродил, пане Брожак? — спросил француз, забирая из его рук кувшин. — Мы тебя не так далеко посылали. Тебя, как здесь говорят, только за смертью посылать, а не за вином.
— Как раз смерть я себе и выходил, — сказал Брожак невесело.
— Что? — испугался Барбье. — Что ты сказал? Какая смерть? Ты со вчерашнего дня ходишь как в воду опущенный.
— Это вчера и стряслось, — подтвердил Брожак.
— И что же вчера стряслось? — начали расспрашивать его.
— Зачем вам знать?
— Нет, ты все же расскажи нам, в чем дело, — настаивал француз, — а то я заметил еще вчера, что ты вернулся будто с креста снятый и никому ничего не сказал. Что с тобой случилось? Может, это все же не тайна? Что это ты заладил про смерть?
— Мне пора умирать… — мрачно промолвил Брожак.
— С чего бы это? Что с тобой? Да рассказывай скорее! — накинулись на него остальные. — Что случилось? Тебе кто-то угрожал, или что еще?
— Если бы только угрожал! Тут иное…
— Но что?
— Было все так, — наконец начал неохотно рассказывать Брожак. — Вчера вы послали меня за вином, было поздно, думаю, что за полночь, а это самая пора для духов и привидений.
— И что же тебе привиделось? — спросил француз. — Где ты углядел привидение?
— Я подошел к двери в стене, чтобы отпереть ее, как вдруг увидел…
— Что увидел?
— Другого такого же гонца, как и я. Тоже с кувшином. Он шел впереди меня. Я спросил: «Кто там?» А он мне таким сильным голосом отвечает: «Я иду за вином для пана Барбье». Я не успел еще испугаться и говорю: «Так это же я иду за вином». «И я», — ответил дух и открыл дверь.
— Дверь! Открыл! Боже милостивый! — вскричал пан Бурчак. — Чем же он ее отпер, если ключ был у васпана?
— Это был дух, — отвечал Брожак. — Я сам видел: отпер дверь, вышел и — исчез!
Все слушавшие застыли в молчании.
— Может, это тебе приснилось? — спросил Барбье.
— Если бы так! — чуть не плача ответил Брожак. — Но это святая правда, могу подтвердить под присягой! Еще вчера я специально ради этого ходил расспрашивать сведущих людей и старых женщин; они сказали мне, что это был дух, который предрекает мне смерть, причем ее не избежать, разве что пойти в монастырь.
— Брехня! — отрезал Барбье. — Все это тебе показалось. Такого не может быть.
