Юзеф Крашевский - Последняя из слуцких князей
— Мне пора умирать… — мрачно промолвил Брожак.
— С чего бы это? Что с тобой? Да рассказывай скорее! — накинулись на него остальные. — Что случилось? Тебе кто-то угрожал, или что еще?
— Если бы только угрожал! Тут иное…
— Но что?
— Было все так, — наконец начал неохотно рассказывать Брожак. — Вчера вы послали меня за вином, было поздно, думаю, что за полночь, а это самая пора для духов и привидений.
— И что же тебе привиделось? — спросил француз. — Где ты углядел привидение?
— Я подошел к двери в стене, чтобы отпереть ее, как вдруг увидел…
— Что увидел?
— Другого такого же гонца, как и я. Тоже с кувшином. Он шел впереди меня. Я спросил: «Кто там?» А он мне таким сильным голосом отвечает: «Я иду за вином для пана Барбье». Я не успел еще испугаться и говорю: «Так это же я иду за вином». «И я», — ответил дух и открыл дверь.
— Дверь! Открыл! Боже милостивый! — вскричал пан Бурчак. — Чем же он ее отпер, если ключ был у васпана?
— Это был дух, — отвечал Брожак. — Я сам видел: отпер дверь, вышел и — исчез!
Все слушавшие застыли в молчании.
— Может, это тебе приснилось? — спросил Барбье.
— Если бы так! — чуть не плача ответил Брожак. — Но это святая правда, могу подтвердить под присягой! Еще вчера я специально ради этого ходил расспрашивать сведущих людей и старых женщин; они сказали мне, что это был дух, который предрекает мне смерть, причем ее не избежать, разве что пойти в монастырь.
— Брехня! — отрезал Барбье. — Все это тебе показалось. Такого не может быть.
— Если говорю, значит было, — не отступал от своего Брожак. — Я же не слепой, там было открыто, потом я сам замкнул дверь, хотя и не отмыкал. Было темно, однако я рассмотрел, что это был в точности alter ego — второй я, — ну просто вылитый я!
— Сдается мне, что ему шибануло в голову вино, — заключил Барбье. — Давайте выпьем!
Он наполнил кубки, а потом обратился к Брожаку:
— Скажи мне, разве ты тогда не был пьян?
— Клянусь Святой Троицей, даже и не нюхал! — заверил Брожак, молитвенно сложив руки. — Был я так же трезв, как и сейчас, видел все своими глазами.
— Страное дело, — прервал его пан Бурчак. — Но самое удивительное, как дух открыл дверь без ключа? Ключ был только у вас.
— Право же, как на исповеди говорю, так и было: открыл и на моих глазах вышел.
Все замолчали.
— А сегодня ты где так долго таскался? — спросил Барбье.
— Ходил молиться, — ответил грустно Бурчак. — Молился Матери Божьей на Острой браме, просил защитить меня. И как раз увидел там, как приехали сенаторы.
— Какие сенаторы?
— Посланные от короля к воеводе и каштеляну, чтобы помирить их.
— Приехали? — воскликнул Барбье.
— Только что.
— Что ж ты молчал? Надо бежать сказать каштеляну, — решил Барбье. Он поставил кувшин, схватил плащ и шпагу.
— Дай мне ключ, — сказал Бурчаку. — Я скоро вернусь.
И почти бегом заторопился в каштелянию.
Отцы иезуиты
Сенаторы, посланные королем, приехали в Вильно 30 января 1600 года. Незадолго до этого разошлись из уст в уста слухи о том, что войско Радзвиллов большими отрядами подтягивается к городу, движется со всех сторон, собирается вместе. Сторонники воеводы не утаивали ни его количества, ни того, кто их прислал. Да и католики рассказывали любопытствующим, что Ян Кароль, жмудский староста, идет с несколькими тысячами войска и с десятком орудий в Вильно, дня через четыре уже будет в городе. Обе стороны в молчании и внешне безразлично готовились встретиться и решить дело силой оружия. Обе стороны повторяли: «Мы еще посмотрим!»
Тем временем слух о приезде сенаторов уже разнесся по городу. Все считали, что это важное событие, от которого многое будет зависеть. Каждый по-своему объяснял причину появления этого посольства; некоторые считали, что приказом короля война вообще будет запрещена, а врагов заставят примириться. Другие же, подальновиднее, видели в сенаторах только советчиков, не имеющих полномочий и власти, чтобы завершить это дело. Все с нетерпением ожидали, что же будет дальше, на сенаторов надеялись, об их роли гадали во всем государстве. Что бы ни случилось, а всегда интересно поглядеть, как будет воспринято посредничество короля, к каким результатам оно приведет. Шептали один одному на ухо: «Сенаторы приехали!» Один другому пересказывали, как приняли послов, самые смелые делали далеко идущие выводы, остальные видели в этом знак будущего согласия, весть о примирении.
Как только сенаторы проехали через Острую браму и разъехались по городу, по домам и дворцам своих родных или друзей, а также по гостиным дворам, как вскоре о них уже все знали. Пан Барбье побежал рассказать о новости каштеляну, Тамила Тамилович сообщил воеводе, иезуитский братчик осторожно вошел с докладом в келью ректора, где отец Гарсиа Алабянус тихо беседовал о чем-то с ксендзом Яном Брандтом.
Они умолкли, когда услышали шаги, повернулись к братчику. Тот молитвенно сложил руки на груди, опустил голову и глаза, трижды поклонился, поцеловал руку ректору и только тогда тихо проговорил:
— Прибыли сенаторы от короля.
— Когда?
— Только что.
— Хорошо, — отозвался отец Гарсиа и знаком приказал братчику выйти. Тот снова трижды поклонился, отступил на несколько шагов, повернулся и вышел. Как только закрылась дверь, отец Гарсиа встал и, разглядывая стены кельи, обратился к Яну Брандту:
— А теперь к делу, отче. Я уже говорил вам, повторять не нужно, что мир еретиков с нашими — это смерть для нас. Лучше было бы выбрать войну, в ней мы, по нашим расчетам, можем надеяться на погибель иноверцев. Надо учитывать и то, что война распалит злобу, заставит ненавидеть тех, кто даже связан кровным родством, одинаковым положением, дружескими отношениями. Если же они помирятся, если Ходкевичи подадут руку Радзивиллам и еретикам, то они подначалят себе и всех нас, а значит, трудно станет нам самим. Здесь понадобится сделать все, причем изо всех сил — с помощью религии, нашего ордена, чтобы сенаторы их не примирили. Нам выгоднее, чтобы продолжалась и расширялась вражда.
— В этом нет никакого сомнения, — согласился Брандт. — Я могу засвидетельствовать, что Ходкевичи далеки от того, чтобы мириться.
— Далеки! Вы так думаете, отче? — спросил ректор. — А я вот думаю иначе. Я побаиваюсь силы писем короля, его приказа, боюсь, что Ходкевичи, учитывая все усилия еретиков, их мощь, побоятся воевать, пойдут на примирение.
— Никого они не боятся, я знаю это. Особенно Ян Кароль, — доказывал Брандт. — Он рассчитывает только на отпор и не согласен ни на что иное.
— Наша задача теперь, — развивал свою мысль ректор, — поддерживать их вражду, раздувать пожар, потому что мир между ними (я об этом уже говорил и снова повторю) нашлет войну на нас самих, лишит нас сильных союзников, мир принесет спокойствие в их помыслы. А для нас спокойствие опасно, поэтому нужно поддерживать в них ненависть к еретикам. Нам нельзя доводить дело как до мира, так и до столкновения. Кто знает, на чьей стороне окажется победа и не возбудит ли она в победителе ощущение собственной силы? Да и вообще могут быть самые нежелательные последствия. Поэтому надо делать так, чтобы не дать им помириться и не допустить столкновения. Вы согласны со мной, отче?
— Полностью, — ответил Брандт. — Я думаю так же, как и вы.
— Постарайтесь сначала достичь первого, — советовал ректор, — а ради этого попробуйте подготовить панов Ходкевичей к тому, чтобы они не принимали предложений о примирении, считали их оскорбительными. Скажите им, что король не имеет права вмешиваться в частные споры, что Радзивиллы жаждут мира, а они покажут свою слабость, если первыми протянут руку дружбы. Пусть смело стоят на своем и будут уверены, что мы поможем им, потому что все католики с ними и с нами.
— Я все это скажу им, — заверил Брандт, — а еще добавлю вот что. Я знаю Ходкевичей, им неприятно, что Радзивиллы сильнее, но они недооценивают их. Я попробую подогреть эти мысли, попробую доказать им, что примирение унизит их, что войны нечего бояться. Вот как раз князь воевода недавно посылал к ним канцлера Сапегу и других панов с посольством. А это значит — скажу я им, — что их боятся. Еще я рассчитываю на большую обиду каштеляна за тот декрет, который затронул его за живое.
— Было бы неплохо, — сказал ректор, — как-то встретиться с сенаторами, которые приехали. Я не раз видел, что тот, кто не рассчитывает достигнуть какого-то результата, теряет надежду на успех. Было бы хорошо, если бы сенаторы сразу почувствовали, что и у них тоже мало надежды что-либо изменить в этой прискорбной ситуации. Они меньше старались бы, не принимали бы эту историю близко к сердцу.
— Надо, прежде всего, проведать жмудского епископа. Мне кажется, он — самое слабое звено, к нему легче всего будет подступиться. А потом было бы неплохо через кого-нибудь познакомиться и с панами Завишами, — предложил Брандт.
