Юзеф Крашевский - Последняя из слуцких князей
— Как кто? Сам староста, — сказал Брожак. — И Миколай Хамец. Тоже, говорят, бравый вояка! Ну, а каждый отряд будет иметь своего ротмистра.
Они еще долго пили вино, смеялись, шутили, но Тамила вскоре исчез. Он побежал к молодому князю. В комнате горело несколько желтых свечей. Князь Януш опробовал оружие, сгибал сабли, рассматривал и выбирал лучшие, кладя их на большой стол.
— Тамила? — спросил он, подняв голову. — С чем пришел?
— Принес письмо! — ответил придворный. Князь положил саблю и схватил листок, подбежал к свету, прочел его, поморщил лоб и кивнул головой.
— Что еще?
— Только что мы отправили одного пьянчугу из Ходкевичевой псарни, он много чего рассказал.
— А что именно?
— Что староста собрал множество орудий, что выписывает войска даже из-за границы.
— Это не секрет, — заметил князь.
— И что сам староста будет руководить…
— Это тоже не новость, — раздраженно ответил Януш.
— Что во дворце все устроено, подготовлены места для установки орудий.
— Откуда они их взяли?
— Этого я не знаю. Но он сказал, что ихний Барбье, какой-то там француз, заверил, что им будет во сто раз легче защищаться во дворце, чем нам нападать и брать его штурмом, потому что наше войско не уместится на улицах, а по очереди его легко можно будет перебить из орудий.
— С этим можно сладить, — возразил князь. — Пока они будут их перезаряжать, мы выломаем ворота.
Он презрительно пожал плечами и спросил:
— А знаешь ли ты, Тамила, сколько Ходкевичи раздобыли пороха, свинца и денег?
— Сколько пороха и свинца, я точно не знаю, а денег им недавно доставили пятьсот коп. И все пошли на войско.
— Все равно им не победить! — воскликнул Януш. — Пусть даже им все помогают! Там, где их десяток, нас — тысячи!
— На, — сказал он Тамиле, помолчав минуту. — Возьми эту саблю и прикажи оружейнику крепко и надежно насадить рукоять. И пусть также он починит легкие доспехи. Может, они и не понадобятся, но пусть будут исправными, а то и ремни оборваны, и пластин на груди недостает.
Тамила забрал все. Януш в раздумье молчал.
— Видел княжну? — спросил он.
— Видел. Она, как всегда, сидела у окна.
— Тебя никто не заметил?
— Думаю, что нет, хотя возле ворот стоял слуга.
— Завтра я сам пойду вместо тебя, — сказал князь после минутного размышления.
— Вы, князь? — удивился Тамила.
— А что тут такого? Пойду сам. Сумел же некогда князь Семен Слуцкий прийти во Львов к своей возлюбленной Гальшке, дочери князя Острожского, в одежде нищего, попробую и я выкинуть тот же фокус.
— А если вас поймают?
— Не повесят же…
— Но могут оскорбить.
— У меня будет под лохмотьями кинжал. Значит, старосты нет, каштелян у себя дома, а во дворце одни женщины?
— Но там множество придворных, много глаз, вы же это хорошо знаете, — предупредил Тамила. — Зачем вам туда ходить?
— Воевода ничего не должен знать, — взволнованно заговорил Януш, — а ты, Тамила, молчи, никому ни слова, а то вырву язык! Как ты думаешь, можно проникнуть внутрь?
— Слуги могут выгнать, да еще по шее накостыляют.
— Неужто не пустят нищенку?
— Этого я не знаю, — сказал Тамила, — сам я внутрь не заходил.
— Потому что ты трус.
— Я, князь? Я? Когда я показал себя трусом?
— Да вот сейчас, когда ты отговаривал меня от единственного способа увидеть княжну, а мне это очень нужно.
— Так я же не за себя боюсь, а за вас.
— За меня или за себя, достаточно и того, что ты боишься, — упрекнул князь. — Иди к оружейнику. А завтра принеси мне нищенские лохмотья!
* * *Назавтра лишь только начало смеркаться, Тамила принес Янушу новый наряд. Гордый юноша с отвращением смотрел на лохмотья.
— Вот бы, наверное, смеялись мои враги, — бормотал он, — если бы увидели меня в этой хламиде. Но можно смело поспорить, что не с их умом догадаться!
Князь надел грязное платье, на свои черные волосы накинул платок, черную бородку также прикрыл куском какой-то залатанной ткани. Потом Тамила подал ему палку и научил, как надо идти, как горбиться, каким голосом говорить. Еще раз повторил советы, как лучше прокрасться в комнату княжны:
— В такую пору она всегда одна в своей комнате, потому что пани экономка молится вместе с женщинами. А София молится отдельно и в другое время, потому что она православной веры. Вы знаете, где дверь комнаты княжны, но наберитесь терпения и помолитесь перед ней, не идите, пока не убедитесь, что в коридоре никого нет. Комната экономки здесь же, сбоку. Поэтому не советую говорить громко. Страж у ворот не любит пускать нищих во дворец. Меня он всегда без жалости прогонял. Вам нужно улучить момент и протиснуться через дверь тогда, когда он засмотрится и не будет вас видеть. И не задерживайтесь там долго, а когда пойдете назад, попросите княжну, чтобы она приказала слуге проводить вас к воротам, иначе вас могут обыскать, опасаясь, что нищая что-нибудь украла. И все может раскрыться.
Когда Тамила кончил, князь уже нацепил торбу, подвесил к поясу горшочек для подаяний и пошел к двери.
— Подождите, пане, — крикнул Тамила, — сначала нужно поглядеть, нет ли кого во дворе, а то еще попадется кто-нибудь на глаза, да и узнает вас в этом отрепье.
Он выбежал, посмотрел, вернулся.
— Теперь идите, пане, и дай вам Бог счастья!
Князь выскользнул из комнаты и сбежал по лестнице. Тамила глянул ему вслед, догнал и дал еще один совет:
— Ради всего святого, пане, не идите так быстро, да еще выпрямившись! Так все узнают, что вы не тот, за кого выдаете себя. Идти нужно медленно, сгорбившись, опустив глаза и голову.
Князь Януш так и сделал. Он вышел на улицу. Но тут же обо всем забыл и пошел быстрее. Когда его зацепил кто-то из прохожих, он чуть не выдал себя, заметив осуждающий взгляд, но своевременно опомнился и побрел ко дворцу Ходкевичей медленно, смиренно.
На улице быстро темнело, сторож вновь повторял молитву «Ангел Божий». В окне бледно светилось лицо княжны. Мнимая нищенка подняла глаза вверх и двинулась к воротам. Страж был занят молитвой и не заметил, как скрипнули ворота и князь проскользнул во двор. Там было тихо. Все в доме в это время разошлись по комнатам, никого не было и на лестнице. Князь оглянулся и пошел к хорошо знакомой ему комнате. Его помимо воли охватывала тревога, всякий звук, всякий скрип дверей откликались в нем, заставляя сильнее биться сердце. Он подошел к двери, остановился и начал бормотать что-то под нос, будто молясь.
Постоял минутку, но ему никто не открывал. Он начал молиться громче, заглянул в комнату. Княжна все еще стояла у окна. Чтобы обратить на себя внимание, Януш промолвил:
— Подайте, Христа ради, шелег несчастной.
София стремительно повернулась, оглядела комнату и пошла к дверям.
— Зачем ты пришел? — сказала она, думая, что это Тамила Тамилович. — Уходи! Иди назад, иначе тебя поймают и узнают! Уходи!
Тут Януш открыл свое лицо, которое до этого старательно прикрывал платком. Хотя в комнате уже было сумеречно, княжна узнала, а скорее почувствовала, кто он, закрыла лицо руками и отступила на несколько шагов назад.
— Вот как вы меня встречаете! — тихо проговорил князь Януш.
— Уходи! Уходи! — заговорила София. — За мной следят, выведывают, увидят тебя, и ты натворишь беды себе и мне. Уходи, князь, уходи!
— Я так просто не уйду, — ответил он, — и не за тем я пришел, чтобы уйти ни с чем. Я хочу поговорить с тобой, княжна, потому что твои письма все более тревожат меня. Неужели наши враги так напугали и настроили тебя против нас, что ты отрекаешься от меня?
— Сейчас не время и не место для разговора, — ответила София, — да и некогда объяснять. Я дала слово каштеляну, что не буду видеться с тобой. Уходи, князь, заклинаю тебя, уходи скорей!
— Я не уйду, — ответил Януш, — а останусь здесь, пусть себе Ходкевичи даже прикажут вышвырнуть меня за ворота. Мне нужно поговорить с тобой, София. Я так давно не видел тебя, хочу убедиться, что ты обо мне еще не забыла, не забыла свои прежние обещания.
— О, я все помню! — воскликнула княжна. — Но ради Господа милостивого, ради Святой Троицы, ради всего святого, заклинаю тебя, уходи отсюда, уходи! Узнают тебя, и тогда, ты только подумай, князь, что будут говорить о тебе, обо мне, как только увидят тебя здесь. Тогда быть мне самой разнесчастной, потому что меня заточат в монастыре, окружат стражей, я стану невольницей. Сжалься надо мной, иди, иди отсюда!
Князь не отступался.
— Одно только слово. И я уйду, — сказал он. — Будешь ли ты моей, как раньше была, София, или нет?
— Душой я всегда твоя, — ответила княжна, — но твоей я никогда не буду.
— Как это? Что это значит?
— Я дала клятву и буду верна слову, данному моему дяде, каштеляну, что не буду думать о тебе и надеяться. Не вини меня, князь, не ругай меня, потому что это не моя вина. Это сделали другие, и не ты, князь, а твой отец.
