Александр Башкуев - Призвание варяга (von Benckendorff)
Итак, — либо тебе — сам черт не брат, либо ты — "клюква развесистая"! Третьего-то ведь не дано.
А теперь — сами думайте, — какую же из Привычек (а в трудную минуту люди действуют — как Привычней!) проявили "декабристы" в тот день… Конечно, — вы Правы: они развернули знамена и под градом пуль бросились к Зимнему, как и полагается Истинным Бунтарям!
Или — наоборот?!
Все эти юные твари (не могу звать их ни офицеры, ни даже юноши!), насильно призванные по моему представлению, затаили немалое зло на меня и сговорились на известную подлость. За ними же стояли люди опасные, начальник Особого отдела Главной армии князь Кочубей и мой старый друг Константин.
Однажды в день прибытия в Ставку, один из юных князей, забритых мною в штрафные (А вы думали — из князя не получится клюква?! Полноте, — на безрыбье изголодавшиеся мужики уже не смотрят на титул и родственников!), стоило мне появиться в офицерской столовой, нервно вскочил на ноги и под одобрительный гул таких же как он — "мужежен" выкрикнул:
— Я требую, чтоб сей живой труп немедля покинул сие общество!
Я, ожидавший чего-то в этаком роде, сразу же отозвался:
— Прежде чем назвать трупом, вам придется это доказывать. Но по мне лучше быть Честным трупом, нежели выжить… Так же — как вы. Я дорожу своей задницей.
Юнец растерялся, тем более что мои слова одобрительным ревом тут же подхватили все мои спутники. Константиновцы тоже опешили. Они надеялись на то, что я вспылю каким-нибудь образом, или вызову юнца на дуэль, а они смогут застыдить меня, как "убийцу детей". А тут они не знали, как быть дальше и несчастный дурачок, поняв, что Честь его замарана безвозвратно, взвизгнул:
— Сие — оскорбление! Я требую сатисфакции! Дуэль! Только дуэль!
Я изумленно приподнял бровь:
— Штрафной корнет вызвал на дуэль генерала от кавалерии?! И Вы после этого смеете говорить, что вам ведома Честь? Пфуй, какой срам, что в русской армии служат юные хамы, не знающие своего места в Табели! Видно Ваша матушка здорово обманула своего мужа. У подлинного князя были бы более верные сведения о Чести и Праве…
Юноша уж совсем белый от ярости, вызванной сими шпильками, — совсем рехнулся, и без всяких условий, выхватывая шпагу из ножен, с криком: "Защищайтесь!" — бросился на меня.
К счастью, нога моя уже совсем зажила, и я, сделав буквально шаг в сторону и ловко пнув юнца под зад, заставил его влететь в стол с тарелками и салатами, даже не обнажая оружия:
— Я так понимаю, что Вы предложили дуэль без правил. Извольте. Вы пользуетесь шпагой. Я беру — хлыст. Ваш папаша, наверно — дворовый, а холопы понимают лишь плеть", — дикий хохот моих людей был ответом на эти слова, а Петер тут же подкинул мне тонкий хлыст, коим мои палачи запарывали пленных до смерти.
Мальчишку я убил с трех ударов. Первым я сломал ему запястье руки, сжимавшей шпагу, да так, что сама шпага не выпала на пол. Вторым ударом я лишил его глаз, но не успели они еще вытечь, как я перервал юнцу горло и он упал наземь с предсмертными хрипами…
Он еще бился в агонии, когда ко мне с бледным, но решительным видом подошли и клюквы постарше:
— То, что вы сделали с этим ребенком — жестоко и не совместимо с понятием Чести. Поэтому мы имеем Право вызвать Вас на дуэль.
О чем-то в сем роде меня и предупреждали. Всего пожелало драться со мной более сорока человек. Какими бы качествами я не обладал — столько народу убить мне просто не под силу и я должен был умереть от руки очередного из этих ублюдков, либо отказаться от такой фантастической дуэли и навсегда потерять мою Честь.
Это — они так думали.
Но я-то знал лучше. Матушка учила меня, что Честь — штука тонкая. Ей нельзя поступиться ни в коем случае. Мои ж визави — не нюхали пороху и не убили своего Первого… А глупости в фехтовальном зале, да тире — не в счет!
Я ласково улыбнулся, радушно развел руки в стороны и сказал:
— Хорошо. Но у меня нет времени на пустяки, поэтому если хотите биться, я готов всех обслужить. Надеюсь, вы простите меня, ежели в промежутках я буду обедать. Так проголодался, — что до ужина я просто умру с голоду.
Эй, Андрис, распорядись-ка на кухне, чтоб мне дали пару кусков запеченного мяса и компота из вишен — я люблю мясо с вишнями.
Что же касается вас, господа, киньте жребий и каждый очередной пусть выходит и выбирает оружие, а я — весь к услугам", — все были шокированы никто не ждал, что я решусь на сорок дуэлей за раз, да еще — с таким хладнокровием. По их настроению я почуял, как упали сердца у маменькиных сынков, но — делать им было нечего.
Мы вышли во двор столовой и первый взял пистолет. Дурачки слышали, как я владею шпагой, но не подумали, что, согласно военным обычаям, мы стреляемся — на личном оружии.
Его пистолет был хорош. Но у меня — нарезной.
Мы встали на положенное расстояние, я снял с лица мою страшную маску и сказал ему:
— Стреляйте, юноша", — и с поклоном небрежно откинул маску далеко в сторону. Юный горшок уставился на страшную маску и дал мне прицелиться и без помех прострелить ему голову. Он был так увлечен полетом маски сией, что даже не понял того, что — убили его.
Тут мои враги, дабы ободрить себя, закричали, что сие — простая уловка и второй мой противник тоже взял пистолет.
Он был сама сосредоточенность, — но не нюхавши в жизни ни разу пороха, сей субъект сделал самую большую глупость, какую только можно изобразить на дуэли. Он сразу стал целиться и при этом шел ко мне, сам же сбивая себе прицел. Я же, не сходя с места, хоть и был близорук — вскинул мой пистолет и влепил ему пулю меж глаз. Он упал и даже не дрыгнулся.
Средь моих врагов началось что-то нервическое. Эти ублюдки никогда не видали Смерть и от ее неслышного приближения нервишки их расшалились. Третьего они стали стращать и советовать стрелять побыстрее, а я тем временем — плотно обедал ароматным мяском, да сплевывал вишневые косточки.
Третий мальчишка был уже так напуган, что сразу вскинул оружие и пальнул в белый свет, как в копеечку. Пуля свистнула куда-то даже не в моем направлении и я очень ласково отвечал:
— Друг мой, в следующей жизни меться тщательнее.
После чего я медленно, опуская в рот одну вишенку за другой и сплевывая косточки, подошел к барьеру. Мои враги были в ужасе от такого столь изощренного издевательства, а несчастный, поняв близость к Создателю, от ужаса наделал себе в штаны. И я, пристреливая его, произнес:
— Только ради твоей семьи. Сын твоих родителей не мог так обделаться средь дуэли, и я спасу их — от Бесчестья", — и только после этого нажал на спусковой крючок.
Тут один из зрителей, тоже из Константиновой своры, крикнул:
— Это — Бесчестно! У него нарезное, отсюда и — преимущество!
Я тут же обернулся к нему и сказал очень вежливо:
— Мы тут стреляемся из-за меньшей безделицы, чем — Ваши слова. Я прощаю Вам, что Вы не знаете — Кодекса. Но ради Вашего спокойствия, я, как лицо оскорбленное — буду стреляться с Вами из моего личного гладкоствольного пистолета.
Несчастный стал было отнекиваться, а я по всем приметам узнал, что он изначально не принял участия в столь гнусной проказе по причине чудовищной трусости, но тут дружки осмеяли его и в присутствии четырех покойников, он не смел отказываться.
А смысл шутки был в том, что мой враг, как и прочие русские, имел простой пистолет, заряжаемый круглой пулей. Мой же был казенного типа с картонной гильзой и пулей с крылышками. Пуля хоть и не обладала нужною меткостью, но из-за массы и склонности провернуться пару раз в ране… поражала воображение.
Поэтому, стоило нам стать в позицию, я тут же почти побежал вперед с самым зверским выраженьем лица, кое только смог на себя напустить. Мой враг, по причине природной трусости — страшно испугался и пальнул наудачу, я же к тому времени был почти у барьера и тоже выстрелил.
Вообразите себе, моя пуля угодила ему прямо в пах!
Когда стало можно хоть что-то сказать, не заглушаемого воплями только что кастрированного дуэлиста, я повинился перед собранием:
— Простите за столь слабый выстрел, если бы я стрелял из привычного мне оружия, он ушел бы на небо — словечка ни проронив. А так… Надеюсь, он выживет.
Противники мои имели совсем зеленые лица и меж собой шептались, что стреляться со мной — что на нарезном, что на гладком — чистое самоубийство. (Враг же мой помер где-то через месяц в страшных муках от гангрены "этого самого".)
Четвертый мой противник по жребию и шестой за день, выбрал, наконец, шпаги. Я с радостью согласился, ибо пуля, что про нее ни говори, все дура. Что касается шпаги, я знал, что на всей Руси найдется не более десятка кольщиков, представляющих мне угрозу. Из них при Константине состоял лишь поляк Ян Яновский, коий не входил в число дуэлистов, хоть и был среди зрителей.
Четвертый из дуэлистов официальных не составил для меня никакого труда. Я с первого выпада пронзил ему "Жозефиной" сердце и все было кончено. Зрители оценили ту легкость, с коей "Жозефина" вошла в несчастного и пожелали смотреть столь прекрасную вещь.
