Уранотипия - Владимир Сергеевич Березин
Он чувствовал счастье, будто в детстве, когда никуда не надо было бежать. «Нет ничего, кроме этого огромного неба, да и не надо», – решил он, когда облака унесло ветром.
В небе должен был быть Бог, но вдруг оказалось, что там был только он сам. Небесный Фёдор смотрел на земного, как на нашкодившего ученика. Это было досадно, и Фёдор подумал, что очень печально вместо чего-то возвышенного видеть своё лицо, да ещё и в пороховой копоти.
Кажется, он заснул, а когда снова открыл глаза, то оказалось, что к нему подъехал какой-то высокий неприятный человек на лошади. Рядом с ним, тоже на лошадях, были и другие люди, они беззвучно говорили что-то, а Фёдор смотрел на них краем глаза, как на куриц, бродивших по монастырскому двору. Всадники остановились. Государь всматривался в тело.
– Он спас пушки, – сказал кто-то рядом с государем. – Сей минут заклепали бы.
– Э, да он жив, – всмотревшись в натюрморт, произнёс толстяк из свиты в съехавшем набок парике.
– Экий молодец, – ответил толстяку государь. – Такие люди мне нужны. Пригляди за ним.
Кто-то стал распоряжаться, на Фёдора упала тень. Это подошли другие люди и лишили его высокого южного неба.
Он долго лежал в лазарете, наполненном вонью и стонами. Фёдор выжил, хотя о наказе государя не сразу вспомнили. Никто о нём не заботился, два дня он мочился под себя и лежал в нечистотах. Но потом за ним пришли и отделили его от остальных раненых. Одно хорошо, что ему не отняли руку.
Через неделю он увидел перед собой толстого человека в парике. Теперь парик сидел правильно.
Толстяк спросил Фёдора, знает ли он грамоту. Фёдор отвечал, что умеет читать Псалтырь и писал требы. Также он знает имена птиц и созвездий.
Тогда его спросили, хочет ли он быть прапорщиком.
Фёдор помотал головой и сказал, что его интересуют только небо и птицы.
– Дурак, – сказал ему толстяк. – Кто высоко задирает голову, тот прощается с кошельком. Верь мне, я в прошлой жизни торговал пирогами на базаре и видел, как плачут те, у кого украли деньги, вырученные за корову. Но уж что с тобой поделать. И – да, негоже тебе быть без фамилии. Он всмотрелся в щуплое тело солдата и задумался ненадолго. А прекратив думу, сказал:
– Ишь, щуплый какой. Прямо телок в голодный год. Феденька-телёнок, худой поросёнок, ножки трясутся, кишки волокутся – почём кишки? По три денежки! – На мгновение толстяк превратился в мальчика, который вечно голоден, но боится откусить от тех пирожков, что продают на базаре. Он, кажется, даже облизнулся и подытожил:
– Будешь теперь Быков.
Так или иначе, Фёдор Быков начал учиться в Навигацкой школе и подружился там с одним калмыком. Калмыка послали вместе с барином в Европу, да вышло так, что барин вернулся неучем, а калмык узнал все науки за своего господина.
Калмык рассказывал, что посреди его степей, рядом с Волгой, живут причудливые птицы: хитрый пеликан, которому не жалко своего мяса для детей, и орёл с белым хвостом. Но промеж них есть там и ездовая птица Гаруда. А уж просветлённее её не найти.
Фёдор закончил Навигацкую школу и был определён к картам. Он ходил вместе с калмыком по Балтике и Каспию, а затем по Чёрному морю. Карты и того, и другого, и третьего были весьма приблизительны. Калмык стал адмиралом, но большой любви у начальства не снискал. Фёдор же составлял карты, а в свободное время рисовал птиц в альбомы. Время текло мимо него, будто вода вдоль бортов.
Однажды он рассказал адмиралу, что яйцо Алконоста, будучи погружённым в море, может успокоить любую бурю. Фёдор тут же увидел на лице калмыка блаженное выражение. Адмирал представил себе корзину этих яиц, которая перевернёт историю. Ибо известно, что главным врагом русского флота является морская пучина.
Как-то они вышли в поход и, пройдя Чёрное море, достигли Средиземного. Фёдор вспомнил, что Алконост живёт на реке Евфрат, но добраться до Евфрата не было никакой возможности, а чайки, которые летали между мачт, были похожи на тех, что реяли над Балтикой. В Греции Фёдор видел чёрных журавлей, что стали мстителями за какого-то убитого поэта. Впрочем, журавли только зимовали тут, и Фёдор знал, что они вернутся потом в русское небо.
Когда адмирал умер, Фёдор стал описывать сухопутных птиц. Птицы были лесные, степные, морские, речные да болотные. Но не было среди них птицы Сирин, птицы Алконост, птицы Гамаюн и Жар-птицы, иначе называемой Фениксом.
Он издал целую книгу, полную описаний летучих существ.
Прошло много лет, и ему стало трудно дышать. Тогда он оставил службу и уединился в своём имении. Дети росли неучами, но он не обращал на них внимания. Когда он выглядывал из окна, то с одинаковым равнодушием смотрел на своих отпрысков, на крестьянских и на кур, что бегали тут, как по монастырскому двору.
Он продолжал рисовать птиц, но последние страницы главного альбома оставались пустыми. Однажды в августе он затосковал. По ночам он смотрел в темноте на низкий потолок. Неба не было, а воздуха не хватало. Жена лежала рядом с ним, тяжёлая, как мортира, она застряла в перине, будто пушка в грязи. Дети спали в дальнем конце дома, но ему казалось, что слышно, как они сопят.
Поутру он взял карандаши и нарисовал на четырёх последних листах странных птиц. Одна из них была черна как ночь, другая – бела, как невеста, у третьей не было ног, а четвёртая представляла собой клубок света, из которого торчали хвост и голова.
Потом он велел закладывать, и уже на следующий день был в монастыре. Он прошёл его насквозь, как цыганская игла через кафтан. Войдя сквозь главные ворота, он обогнул храм и вышел в сад. Там гроздьями висели спелые яблоки. Он побрёл к источнику, по дороге сорвав с дерева яблоко, большое, как трёхфунтовое ядро. И вот у родника ему захорошело. Парик сполз на сторону, точь-в-точь как у того толстяка на войне.
Ноги подогнулись, Фёдор сел в траву Гефсиманского сада. Он пристроился под яблоней и сразу же услышал шелест крыл и пение. Сначала оно было очень грустным, но в этот момент ударил колокол на звоннице. Потом вступил ещё один и ещё. Колоколов теперь
