Александр Чаковский - Мирные дни

– Ты хочешь, чтобы мы взяли его… совсем? – спросил Саша, по-прежнему не поднимая глаз.

– Да, – тихо промолвила я и сразу почувствовала облег­чение.

Саша молчал. Он поднял голову и стал медленно ходить взад и вперёд по комнате. Наконец он остановился рядом со мной.

– Но ведь он всё уже понимает и все помнит. И я для него совершенно чужой человек!

– Он привыкнет, привыкнет! – воскликнула я. Мне каза­лось, что Саша уже готов согласиться, что нужно только убе­дить его – п всё будет хорошо. – Он обязательно привыкнет, – ещё раз повторила я. – Он ведь тогда, в детдоме, и меня долго дичился. Но теперь он такой общительный, ты же видел, как он быстро с тобой освоился…

– Лида, – прервал меня Саша, – я не понимаю… Зачем нам чужой? Ведь у нас может быть свой ребёнок?

– Да, да, – торопливо ответила я, – но его ещё нет, а Коля есть, он существует. И у него уже никогда не будет родителей.

Я подошла п обняла Сашу. Но он, пожалуй, в первый раз, осторожно, но настойчиво отвёл мои руки и спросил:

– Лидушка, зачем тебе? – В его голосе звучали сожаление и обида.

Я замолчала, чувствуя, что уже больше ничего не могу ска­зать, села на подоконник и стала глядеть на улицу…

В тот вечер мы не произнесли больше ни слова.

Я проснулась ночью, почувствовала, что Саши нет рядом, и, открыв глаза, увидела, что он сидит у окна и смотрит на меня. Должно быть, он ещё не ложился. За окном горели фонари, и голова Саши казалась резко очерченной на светлом фоне окна.

И мне захотелось выскочить из постели, обнять его и сказать тихо, на ухо, что всё прошло, что пусть всё будет по-старому.

Но я не смогла этого сделать, что-то заставляло меня непод­вижно лежать в темноте и молчать.

В ту ночь я так и не ложился спать.

«Как мог я проглядеть все это? – думал я. – Ведь Лида ска­зала, что уже несколько недель думает о мальчике, мучается, а я ничего не видел, не замечал. Почему я ничего не почувст­вовал?»

Под утро я задремал. Меня разбудила Лида. Она сидела на перильце кресла, обнимала меня и говорила:

– Ну, не надо, не надо, Сашенька, я понимаю, что была не права. Я была эгоисткой, теперь я понимаю. Забудем, я ни­когда не буду больше об этом говорить!

Она смотрела мне прямо в лицо и улыбалась открытой и яс­ной улыбкой. Это была по-прежнему моя Лида, такая, какой я её знал и любил.

– Нет, – возразил я, – тебе не в чём оправдываться передо мной. Ты была права.

– Ну, не будем говорить об этом, Сашенька, – повторила Лида.

Больше мы о Коле не говорили. На завод поехали вместе.

В тот день я должен был написать очерк о заводской ново­стройке.

Уже вскоре после моего поступления в редакцию, осматри­вая завод, я увидел, что он имеет как бы два лица. С первого взгляда, «со стороны», он казался большим, спокойным, разме­ренно работающим заводом. Но оказалось, что позади действу­ющих цехов возводились два новых – инструментальный и прокатный. Когда я в первый раз попал туда, были уже возве­дены стены одного из цехов – красные невысокие стены. За­кладывался фундамент для второго цеха, и экскаватор со скре­жетом вгрызался в землю.

Было странно видеть это строительство бок о бок со старым, планомерно действующим заводом. Впервые придя сюда с Андрюшиным, я подумал, что не только здесь, на заводе, я ви­жу это сочетание старого с новым. Ведь и наш дом тоже ещё строится, как и вообще каждый дом в Ленинграде: хоть что-нибудь в нём изменяется или возводится заново.

Все, все находилось в движении, ни о чём нельзя было ска­зать, что вот это уже готово, что и сегодня вечером, и завтра, и послезавтра оно будет таким же.

Сотрудник, который занимался вопросами этого строитель­ства в нашей газете, заболел, и заменить его было предложено мне. Сразу же я обратил внимание на характерную особенность: здесь почти не было профессионалов строителей. Почти каждый кровельщик, с которым мне приходилось вступать в разговор, обязательно оказывался литейщиком, стекольщик – слесарем, штукатур – токарем или инструментальщиком. Большинство из них были кадровыми рабочими этого завода и только вре­менно, из-за нехватки строителей и необходимости возможно скорее отстроить цехи, стали строителями.

Ещё одно обстоятельство бросилось мне в глаза: темп рабо­ты. Стены одного цеха и фундамент другого росли точно на дрожжах: люди хотели закончить строительство до наступле­ния зимы.

Новостройку возглавлял инженер Вяльцев, будущий началь­ник нового инструментального цеха. Человек средних лет, с длинным сухощавым лицом и сосредоточенно поджатыми губа­ми, он казался мне странным сочетанием специфически ленин­градской корректности с типично «прорабовской» резкостью и приверженностью к сильным выражениям. Он мог говорить в спокойной, академической манере и вдруг, точно превратясь в другого человека, сильно и громко выругать кого-то или что-то; мог не торопясь, с достоинством идти по строительной пло­щадке, стараясь обходить лужи и грязь, и вдруг сломя голову карабкаться на возводимую стену и оттуда, с высоты, что-то кричать и кого-то отчитывать.

И в нём, Вяльцеве, пожалуй, самым характерным было то, что, как я уже говорил, отличало здесь всех: стремление делать все скорее, с каждым днём скорее, выигрывать время.

Я как-то шутливо спросил Вяльцева, после того как он по­спешно, пачкая костюм и обдирая ботинки, спустился, вер­неё – скатился со стены:

– Куда это вы так торопитесь, товарищ Вяльцев?

– Жить тороплюсь, – ответил он, на секунду разжимая губы.

Я подумал тогда, что в этом шутливом, на ходу сказанном ответе сейчас заключался какой-то новый, ранее отсутствовав­ший подтекст.

В тот день, находясь на строительной площадке, я увидел направляющегося сюда Каргина. Он шёл с заводской террито­рии в своём обычном синем костюме, галстук его был сдвинут немного набок, светло-серые, точно покрытые цементной пылью, волосы развевал ветер.

Каргин казался магнитом, притягивающим к себе остальных людей. По мере приближения Каргина головы людей, склонен­ные над работой, поднимались и взгляды устремлялись к нему. Некоторые из работающих просто здоровались с ним, другие вместо приветствия кричали подчёркнуто грубо: «Слышь, секретарь, алебастр-то опять дают паршивый, кашу бы из него для тех снабженцев варить…» Не было человека, который остал­ся бы безразличен к приходу Каргина.

Я подумал тогда о непонятной способности этого человека вмешиваться во все дела. Совершенно незаметно он и в моей жизни стал играть немаловажную роль.

Увидев меня, Каргин приветливо помахал рукой и, порав­нявшись, спросил:

– Ну как? Привыкаете?

Я ответил, что «понемногу».

– Понемногу не годится, – шутливо заметил Каргин и до­бавил:– Ваша передовая о быте мне очень понравилась. Нуж­ная статья.

Я никогда не думал, что похвала этого человека может так обрадовать меня.

Я вернулся в редакцию, но меня сейчас же отправили в мар­теновский цех.

Едва войдя в помещение цеха, длинное и узкое, я понял, что здесь что-то стряслось. У одной из печей столпились люди.

Печь горела странным, неестественным пламенем. Пламя было каким-то однобоким и вместе с дымом и гарью продолго­ватым языком рвалось из печи.

Отработанные газы, обычно уходящие по специальной тру­бе, теперь по какой-то причине вырывались наружу. Люди стояли, прижав носовые платки к лицам, прикрывая рукою глаза.

В ту минуту, когда я подходил к печи, начальник цеха ска­зал, махнув рукой:

– Ну, думать нечего, Иваныч, распорядись, чтобы прекра­тили подачу газа.

Через несколько секунд язык пламени стал укорачиваться и постепенно исчез. Теперь в полумраке цеха печь пылала стро­гим и спокойным ярко-красным цветом, как это бывает с обык­новенной домашней печью, когда в ней прогорают угли.

– На сутки печь из строя, – устало проговорил начальник цеха.

Я вышел. У входа в редакцию меня встретил Андрюшин.

– Ну, что там такое? – спросил он.

– Дым из печи валит и пламя, – ответил я. – Начальник велел прекратить подачу газа.

– То есть как это прекратить? – переспросил Андрюшин. – Остановить печь?

– По-видимому, – неуверенно произнёс я.

Андрюшин ничего не ответил и пошёл по направлению к цеху.

Я поднялся наверх и доложил редактору о происшествии в мартеновском. Я сказал ему, что через час зайду к начальнику цеха и тогда узнаю все подробности.

Через час я позвонил начальнику по телефону, но его на месте не было. Я сел писать свой очерк о новостройке, увлёкся и писал, наверно, очень долго, как вдруг услышал голос Анд-рюшина:

– Вы ходили в мартеновский, товарищ Савин?

Мне трудно было сразу оторваться от работы, и я пробормо­тал виновато:

– Никак начальника не застану, уже несколько раз звонил.

– Начальник в цехе, – коротко ответил мне Андрюшин и исчез.

Я встал, спрятал свои рукописи в шкаф и пошёл в цех.