Нина Молева - Ошибка канцлера

– И все пришло к благополучному концу.

– Я не назвал бы его благополучным. Анна действительно настояла на своем браке с Кайзерлингом, но заключить его смогла только через восемь лет, в 1712 году, сразу после венчания Петра с ее преемницей – нынешней императрицей. К тому же Кайзерлинг почти сразу скончался. Анна стала готовиться к новому браку, но умерла, не успев в него вступить. Учтите, императрице Екатерине было во всех отношениях выгодно изображать симпатию к семейству Монсов и тем самым не выпускать их из виду. Рассуждения Екатерины носили не политический, а чисто женский характер и потому отличались предельной практичностью.

– Тем не менее 16 декабря состоялась публичная казнь Монса. Как был сформулирован приговор?

– Как мы уже говорили, всяческого рода плутовство и растрата имущества императрицы.

– Конечно, это ни о чем не говорит – и тем не менее. Подумайте, Грей, неужели в наш просвещенный век царь Петр так публично бы признался в нанесенном ему супружеском оскорблении. К тому же прожитые годы несомненно охладили первоначальный пыл Петра к жене. Не забывайте, что раздражение против нее накапливалось год от года: ежегодные беременности и ни одного выжившего сына, постоянное заступничество за тех, кто разорял государственную казну, прежде всего за Меншикова, далеко не умное поведение в сватовстве дочерей, собственные огромные траты при известной скупости Петра. Не будем вдаваться в перечисление всех тех неудовольствий, которые неизбежно возникают в каждом супружеском союзе после почти двадцатилетней совместной жизни. К тому же, не надо этого забывать, Петр никогда не отказывал себе в развлечениях амурного свойства. Екатерина могла себе позволить не замечать этих вольностей, пока была молода, но она начала стареть.

– Милорд, вас начала занимать психология.

– Милый Грей, именно с нее начинается служба дипломата, его неуспех или блистательная карьера, особенно с женской психологии. Если вас заботит ваша собственная судьба, не пренебрегайте ею.

К тому же у Петра есть тяготение ко всякого рода научным опытам. Он непременно снимает посмертные маски с тех, кем дорожит, и вполне может распорядиться заспиртовать для своей Кунсткамеры голову того, кто стал, в его представлении, преступником или был им на протяжении многих лет. Но к делу. Что происходило после казни Монса?

– Двадцать четвертого декабря состоялось обручение старшей дочери царя Анны с герцогом Карлом Голштинским.

– Которые от лица своего будущего потомства отказались от прав на российский престол.

– Совершенно верно, милорд. В первых днях января в Петербурге происходили выборы нового князь-папы для Всешутейшего собора. Петр принимал в них самое деятельное участие. И это, пожалуй, последнее событие, о котором доносил наш министр.

– А теперь известие о причащении. Возможно, императора уже нет в живых.

Митава

Дворец герцогини Курляндской

Бестужев-Рюмин и нарочный Савка

– Вот и все, батюшка Петр Михайлыч, нету больше государя Петра Алексеевича, и правит империей Российской ее императорское величество Екатерина Алексеевна.

– Да погоди, погоди ты, Савка, толком-то расскажи, как такое случиться могло?

– Да чего уж в задний след-то рассказывать. Все одно не вернешь.

– Вернешь не вернешь, а жить-то дальше надо, соображать, за что хвататься. Белый свет-от как стоял, так и стоит, чай.

– Что ж, захворал, значит, государь.

– Отчего?

– Про то мы неизвестны. Захворал, и все тут. Слег. Соломку под окнами дворцовыми раскидали, чтоб шуму помене, потом и вовсе езду запретили. Оно конечно, не столько шуму – какой шум от саней-то, – сколько чтоб не задерживались, не слушали. Кричал, сердешный, больно кричал, сердце обрывалось. Причастили его, алтарь для молебнов неустанных о здравии у дверей опочивальни воздвигли. Алтарь алтарем, только с ним и проходу в государеву опочивальню не стало. Попы, известно, дело свое знают, как псы стерегут – не подойдешь, не заглянешь.

– Это какого было-то?

– Двадцать второго января, на другой день после престола Божьей Матери Отрады и Утешения. Еще спор был – одни толковали, надо бы молебен отслужить, а императрица только ручкой махнула. Да и то сказать, праздникам-то нашим она так и не научилась, все с подсказки одной живет.

– Так вроде полегчало государю?

– Полегчать не полегчало, а поутих маленько, в сознание вошел, о престоле беспокоиться начал.

– Да говори же ты побыстрее, не тяни!

– Да чего ж тянуть. Так и говорю – беспокоиться начал. Сказывали, императрица к нему: мол, воля твоя какая, – а государь головой только качает, чтоб Анну Петровну позвали.

– А Меншиков что же?

– Какой там Меншиков – ему строго-настрого путь в государеву опочивальню заказан был.

– После тех денег нерасследованных, што ль?

– Ну да, гневался на него государь, лютым гневом гневался. Чем бы тот гнев кончился, кабы жив остался, не угадать.

– «Кабы», «кабы», да вот помер же, а Меншиков живой – от престола не отступится.

– Где отступиться! Ему бы радоваться, что гроза над головой разошлась, а он во власть вцепился так, бояре-то все только руками развели.

– Вот-вот, пока разводили, Александр Данилович, гляди, все угреб по своей мысли.

– Тогда-то еще неизвестно было. Кинулись Анну Петровну искать, да чудно штой-то – не так дворец велик, а без малого полтора часа найти не могли. Словом, замешкались, ан государь-то уж без языка. Хотел чего цесаревне сказать, чтобы волю его последнюю записала, а сил, гляди, нет. Доску аспидную тогда знаками подать велел, на доске писать принялся: «Отдать все…» Да только на том рука-то ослабла, и сам государь памяти лишился. Чего хотел, о чем думал, все с ним осталося.

– А догадки какие были?

– Знамо дело, не без догадок. Так полагали – об Анне Петровне думал. К ней сердце-то его лежало.

– Дописать, значит, не смог… А дальше что?

– А дальше как положено. Через пару ден, на Перенесение мощей Федора Студита, колодников ради его императорского здравия из тюрем выпустили видимо-невидимо. Девиер постарался – у него в полицмейстерской канцелярии петербургской давно все забито было. Только и колоднички не помогли. Двадцать восьмого, на преподобного Ефрема Сирина, в шестом часу пополудни, Господь государя и прибрал. Отмаялся, царствие ему небесное.

– Да это все без тебя попы скажут. И поскладнее твоего и до Бога доходчивее. Ты мне лучше растолкуй, как с Екатериной Алексеевной-то вышло.

– Поминать неохота. Еще государь у себя в опочивальне лежал, без памяти, но дышал еще, а в соседнем апартаменте совет собрался, кому на престол вступать. Алексей Васильевич Макаров свидетельствует, что нет, мол, завещания. Было, да государь волю свою последнюю изменить решил, старое завещание, мол, изничтожил, а нового составить перед болезнью и не успел.

– Как – не успел? Больше всего о престоле пекся – и не успел!

– Оно и всем сомнительно показалося. Только и преосвященный Феодосий помалкивает, вроде ничего о завещании не слыхивал, а Меншиков с ходу и выкликни: быть императрицей Екатерине Алексеевне. Советчики-то не соглашаются, помалкивают, а светлейший свое. Мол, было дело в дому у купца какого-то там немецкого, будто называл государь супругу свою. Еще там где-то слово обронил. Все спорить-то и боятся, а согласия тоже не дают. Вот так оно тянулось, тянулось, а там, глядь, преображенцы подоспели, все ходы-выходы во дворец да в залу заняли. Меншиков кричит: «Виват, императрица Екатерина!» – они за ним вслед. Так и выбрали, рта не раскрывши.

– Ну и прокурат Александр Данилович, ну прокурат, слов нет!

– Какие уж, батюшка, слова. Теперича такие дела пойдут, только держись!

Рассказ о последней воле

Ветер над заледенелыми колеями. Ветер на раскатанных поворотах. Ветер в порывах острого, мерзлого снега. И одинокая фигура, плотно согнувшаяся под суконной полостью саней. Быстрей, еще быстрей! Без ночлегов, без роздыха, с едой на ходу, как придется, пока перепрягают клубящихся мутным паром лошадей. «Объявитель сего курьер Прокофий Матюшкин, что объявит указом ее императорского величества, и то вам исполнить без прекословия и о том обще с ним в Кабинет ее императорского величества письменно рапортовать, и чтоб это было тайно, дабы другие никто не ведали. Подписал кабинет-секретарь Алексей Макаров».

Что предстояло делать, знал на память – кто бы рискнул доверить действительно важные дела бумаге! – а вот с чьей помощью, этого не знал и он сам, личный курьер недавно оказавшейся на престоле Екатерины I. Секретная инструкция предписывала, начиная с Ладоги в направлении Архангельска высматривать обоз: четыре подводы, урядник, двое солдат-преображенцев и поклажа – «ящик с некоторыми вещьми». О том, чтобы разминуться, пропустить, не узнать не могло быть и речи. Такой промах немыслим для доверенного лица императрицы, к тому же из той знатной семьи, которая «особыми» заслугами вскоре добьется графского титула. И появится дворец в Москве, кареты с гербами, лучшие художники для благообразных семейных портретов, а пока только бы не уснуть, не забыться и… уберечь тайну.