Наталья Павлищева - Елена Прекрасная. Красота губит мир
СТРОПТИВАЯ СУПРУГА
– Посмотри, женушка, что я тебе привез, – Менелай протягивал Елене украшение. Это было богатое ожерелье из электрона – желтого прозрачного камня, который море иногда выносило на берег. Глаза женщины невольно заблестели, а руки сами потянулись к подарку. Муж покачал головой:
– Нет, я сам надену его на твою красивую шею.
Он повернул Елену к большому, почти в полный рост, отполированному зеркалу, сбросил с плеч хитон, оголив грудь, и осторожно надел ожерелье. Желтые, почти прозрачные капельки янтаря плотными рядами легли на женское тело. Менелай смотрел не на ожерелье, а на грудь жены, а сама она на мужа.
Встретившись взглядом с Еленой, тот усмехнулся:
– Не понравилось?
Его пальцы коснулись ожерелья, чтобы снять. Елена остановила руку, все также задумчиво глядя на Менелая:
– А почему вы с Агамемноном почти не похожи?
– Заметила? Наверное, я не сын Атрея.
– А чей?
– Чей? Мало ли… Ты можешь сказать, от кого у тебя дети?
Она резко повернулась к мужу, твердо глянула в глаза:
– Твои, только твои! Не смей сомневаться!
– Хочется верить… – пробормотал Менелай, освобождая жену от одежды. – За каждый камешек в ожерелье по поцелую. Их тридцать, считай: левая грудь, правая… снова левая…
– М-м… Менелай…
Муж знал, чем возбудить. Немного погодя, дойдя до живота, он поинтересовался:
– Ты считаешь?
– Я сбилась со счета.
– Придется начать сначала.
Перевернув ее на живот, Менелай принялся целовать спину, опускаясь к аппетитным выпуклостям уже безо всякого счета.
Позже, лежа в его объятиях, Елена вдруг заявила:
– Я знаю, кто твой отец!
– Откуда?! – вскинулся Менелай.
– Догадалась. Аполлон.
– Не вздумай сказать об этом Агамемнону. В нашем роду с братьями ссориться нельзя, мы не Полидевк с Кастором.
– Скажи, – вдруг тихонько рассмеялась Елена, – а брат твоего деда Пелопса Фиест действительно был всего лишь мастером притираний? («Фиест» – мастер притираний.)
– И об этом не вздумай сказать Агамемнону.
– Хочу в Микены! – вдруг объявила Елена, сладко потягиваясь.
– Езжай, – неожиданно согласился Менелай. Елена недоверчиво покосилась на мужа, тот никогда не отпускал ее в Микены одну. – Агамемнона там все равно нет, он уплыл в Трою.
– Я не к Агамемнону, а к Клитемнестре! Хочется посмотреть, как живет сестра, как выглядит, давно не виделись…
Голос Елены выдал ее легкое смущение. Менелай кивнул:
– Насколько постарела по сравнению с тобой.
– Фи! Какая мне разница?
Елена протянула руку за туникой, накинула ее на себя, собираясь уйти.
– Большая. – Он зацепил край ее туники и потянул обратно. – Ты даже до двадцати не досчитала.
– Не хочу! – строптиво повела плечиком красавица.
Менелай спокойно пожал плечами:
– А я не спрашиваю о твоем желании. Иди сюда, я хочу!
Если честно, то Елена любила вот эти его приступы грубой настойчивости даже больше, чем нежные ласки. Такое насилие вызывало у Елены… восторг!
В тот же вечер она поинтересовалась:
– А зачем Агамемнон поплыл в Трою?
– На свадьбу наследника Приама. Гектор берет в жены Андромаху.
– На моей свадьбе гостей из Трои не было, – чуть обиделась Елена.
Менелай хохотнул:
– На моей тоже!
– А ты почему не поплыл?
– Я тебе надоел?
– Глупости! Просто интересно.
– Агамемнону нужен не свадебный пир, а сама Троя.
– Зачем, это же далеко?
– Наш прадед Пелопс когда-то правил в Сипиле. Царь Трои Ил изгнал его. Боюсь, что Агамемнон заинтересовался Троей не зря.
– Хочет вернуться?
– Это ты у него спроси.
– А ты? – не обращая внимания на его насмешку, поинтересовалась Елена.
– Я – нет, у меня в Спарте красивая жена! У него такой нет! Когда ты собираешься в Микены? Или уже передумала?
– Завтра, – из строптивости Елена готова была ехать хоть немедленно, хотя Микены без Агамемнона ее интересовали мало, общаться с сестрой совсем не хотелось. Но теперь придется ехать…
– Пока ты побудешь в Микенах, во дворце обновят роспись в мегароне.
– Ты ничего не говорил о ремонте, который решил сделать.
– Я повторяю: тебя это не коснется, ты погостишь, как собиралась, у сестры в Микенах, я сам прослежу за переделками.
Хотелось возмутиться, что вообще-то это дворец ее отца, но Менелай, похоже, совсем не собирался с ней обсуждать дела. Временами он словно отсекал жену от всего, кроме удовольствий. Елена при Менелае не знала никаких забот, а из обязанностей только одну – нравиться. Но оказалось, что жить, когда тебе совершенно не о чем заботиться, скучно.
И все же она отправилась в Микены. А что еще оставалось делать?
На сей раз у нее не было необходимости лгать или делать вид, что богатство Клитемнестры ей безразлично, потому что теперь было вдоволь своего. Браслеты, фибулы, серьги, перстни, ожерелья, цепочки, заколки, дорогие ткани самих нарядов говорили старшей сестре куда больше, чем могли сказать слова Елены. Если Лакедемония и не была богаче, а сама Спарта больше Микен, то уж спартанская царица по богатству украшений и нарядов оставила микенскую далеко позади.
Теперь пыталась ехидничать уже Клитемнестра:
– Это золото тех рудников, что оставил твоему мужу наш отец?
– Нет, дорогая, это золото, привезенное с Крита. Неужели ты не видишь отличия? Хотя, конечно, это способна сразу разглядеть только привыкшая к самым разным украшениям, а не к одним микенским.
Сестра не промах, сочувственно закивала:
– А у тебя микенских нет? Конечно, ведь они дорого ценятся…
Елена лилейно улыбнулась:
– Что, что! Есть, конечно, вот этот браслет и, кажется, этот мне подарил твой супруг. Но я просила больше таких не дарить, они слишком м-м-м… простоваты для моих рук.
Главным в этом пинке была не критика микенских браслетов, а упоминание о муже сестры. Клитемнестра прекрасно понимала, за что именно Агамемнон мог подарить красотке этот браслет.
А та уже нашла новое развлечение:
– Клитемнестра, Агамемнон так редко бывает дома?
– Почему редко?
– Я говорила ему о том, что ваш мегарон нужно переделать, роспись на стенах устарела. Менелай, чтобы мне угодить, отделывает наш мегарон заново, пока я тут гощу у тебя…
Сестры вполне друг дружки стоили, Клитемнестра улыбнулась:
– Агамемнон много времени проводит дома, а если и не внял твоим словам, то только потому, что считает их глупыми.
Со стороны могло показаться, что беседуют не просто сестры, а обожающие друг дружку подруги, но служанки все равно слышали змеиное шипение и видели лужи яда, разливающиеся по полу гинекея. Яд грозил затопить округу.
– Дорогая, жаль, что мама не объяснила тебе, что демонстрировать свой ум для женщины вовсе не желательно, достаточно красоты, а вот хитрость и сообразительность лучше прятать от посторонних взглядов. Хотя… если нет первого, то приходится делать усилия, чтобы хоть изображать второе…
Клитемнестре очень хотелось хоть чем-то уколоть сестру, она не выдержала:
– Тебя совсем не интересует как живет твоя дочь?
– Моя дочь? У меня три сына. – Она не позволила сестре сказать еще что-то, уставилась прямо в глаза: – А если ты о той… хочешь, чтобы я сказала правду Агамемнону? Согласна. У тебя нет детей, а у меня трое… четверо.
Это было жестокой правдой, Елена родила после первой девочки троих сыновей одного за другим, и всякий раз, слыша такое известие, Агамемнон скрипел зубами, потому что у Клитемнестры дети не донашивались совсем. Потому, кроме старшей Ифигении, пока никого не было.
На глазах у Клитемнестры появились слезы, видно, это смягчило Елену, все же та не была совершенной стервой, и судьба сестры ей небезразлична. Если бы старшая сестра безоговорочно принимала ее главенство, признавала самой красивой, самой удачливой, самой обожаемой мужчинами, то она, пожалуй, и не вредничала бы.
– У тебя будут дети, Клитемнестра, будут.
Та кивнула:
– Я беременна.
– И я.
– Снова?!
Елена только пожала плечами.
Но благостного настроения Елене хватило ненадолго.
Пока Елена критиковала все, что только можно в Микенах, в Спарте скульпторы сначала старательно очищали стены от старой росписи, а потом готовили к новой.
На сей раз всем распоряжался Фигебрий. Работа предстояла немалая, но торопиться нельзя, есть то, после чего стены должны обязательно выстоять и хорошо высохнуть, иначе роспись быстро начнет облезать и все придется начинать заново.
Сначала со стен сняли прежние слои, выровняли, потом поверхность покрыли слоем желтой глины, смешанной с рубленой соломой, снова старательно выровняли. Теперь можно было приступить к штукатурке. Ее осторожно накладывали слой за слоем, тонко, но ровно, и каждый тщательно выглаживали мраморным лощилом, чтобы не осталось ни малейшей выбоинки или царапинки.
Убедившись, что все ровно, Фигебрий распорядился закрыть мегарон на просушку. На первый взгляд уже через несколько дней было вполне сухо, Менелай даже удивился, почему не продолжают работу? Художник отчаянно замотал головой:
