Юлия Яковлева - Краденый город
– Я попил.
– Хорошо.
Таня уже знала, какие доски в коридоре скрипят, а какие – нет, и ступала только на беззвучные.
– Бобка, не ходи за мной! – шепотом приказала она.
– У меня все равно живот болит, – опять пожаловался Бобка.
– Где?
Бобка показал.
Опять там же. Похоже, не врет.
– Ну подожди здесь, в коридоре. Я быстро, – велела Таня.
Бобка послушно сел на сундук у стены. Но не унялся.
– Вот бы залезть и достать грушу.
– Какую грушу? – обернулась Таня.
– Над нашей кроватью. И булку. Я бы ее тоже съел.
Таня не нашла что сказать.
Булка и груши на картине и правда были такими, что Таня старалась лишний раз на них не смотреть: от одного взгляда груша, казалось, могла треснуть и пустить сладкий сок. Она сглотнула – и тихонько постучала в дверь.
– А кто здесь живет? – подал голос Бобка.
Таня послушала: шагов за дверью не было слышно.
– Фарфоровый старичок? – предположил Бобка.
– Какой? – обернулась сестра.
А потом сообразила. Розовенький, с голубыми глазами, белыми усами и бородкой, с хрупкими осторожными движениями, сосед действительно казался фарфоровым. Это его книжку она потеряла в очереди.
– Да, – ответила она. – Колпаков.
Пышные седые усы гармонировали с расчесанной надвое бородкой и с густыми бровями. Старичок всегда ходил в кепке, и Тане всякий раз мучительно хотелось и ее расчесать надвое – для полной симметрии. Работал он сапожником, будка его была на улице Некрасова.
– Мы к нему уже стучались, – напомнил Бобка. – Вчера.
– Верно. Но, может, он уже пришел с тех пор.
Бобка кивнул.
Однако за дверью была тишина.
«Если меня дома нет, то заходи бери сама. Читай на здоровье», – так сказал сосед. Сам ей сказал.
– У меня живот болит, – опять напомнил Бобка.
Таня на всякий случай постучала еще раз. А потом нажала дверную ручку.
– Я с тобой!
– С сундука ни шагу, – велела Таня.
И вошла.
Здесь тоже, как у Парамоновых, бежал по потолку бордюр из цветов и листьев. И тоже с разбега утыкался в стену к соседям. Облезлые обои отслаивались. Кособоко приподнимал одну ногу стол. Валялись куски кожи, гвозди, какие-то инструменты, промасленные тряпки. Книжки стояли, лежали, громоздились стопками – на полу, на подоконнике, на столе, на узенькой кушетке. Кушетка показалась Тане знакомой.
– Вот бы в это окошко залезть, – сообщил за ее спиной Бобка и показал пальцем. – Грибов пособирать или ягод.
На картине был лес. В беспорядке комнаты картина и правда напоминала окно, через которое виднелись еловые лапы и поляна.
– Лучше грибов, – рассуждал Бобка. – Тетя Вера сварила бы из них суп. И мы бы его съели.
– Иди на сундук, кому велено! Жди меня там.
Танин взгляд упал на толстый томик, лежавший на полу ближе всего: «Война и миръ». А твердый знак-то зачем? Таня села на корточки. Она убедила себя, что книгу она не берет, а только смотрит одним глазком. Перевернула несколько страниц. Многочисленные точки бросались в глаза. Опять эти буквы «i»! Еще более странной была буква, похожая на перечеркнутый мягкий знак. Она тоже встречалась очень часто. А книга вроде по-русски.
– У меня живот болит, – отвлек Таню голос Бобки из коридора.
Глава 28
– Знаешь, Бобка, у меня, если честно, тоже живот болит, – признался Шурка. И не удержался: – Но я не ною.
Бобка насупился и отвернулся. В пальто, обмотанный толстым шарфом, он казался почти квадратным.
Шурка собрался было написать Тане: «Зачем Бобку притащила, дура?» Обет молчания после драки возобновился. Рука нырнула в карман за блокнотом и огрызком карандаша, да там и осталась. В кармане было теплее. Шурка подумал: не написать ли коротко – «Дура»? И решил: да ну ее вообще.
Люди в очереди поглядывали на дверной проем. Нервно топали, постукивали нога об ногу – то ли пытались согреться, то ли от нетерпения. От дыхания вырывались облачка пара.
Таня толкнула его в бок. Лицо у нее было нарочито-безразличное. Показала написанное: «Иди домой. Чего не идешь? Мы же с Бобкой тебя сменили».
Стоявшие рядом, однако, не выразили удивления. Эмоций на лицах было не больше, чем в воздушных шарах на веревочке. Шурка пожал плечами, не вынимая рук из карманов.
Таня вздохнула. Вынула из своего кошелечка хлебные карточки, отсчитала деньги, сунула Шурке. Убрала кошелечек обратно в карман. Но и после этого не ушла. Бобка тоже не просился.
Они втроем смотрели на белые хлопья, тихо опускавшиеся на серый тротуар. Вся очередь смотрела, как снег обозначает: вот крыша, вот карниз, вот подоконник. Причем не дом за домом, а во всем городе одновременно.
Вначале люди еще стряхивали снег с плеч, с головы, а потом всем надоело. Стояли, втянув головы в плечи, сгорбившись. Белые линии на карнизах, на крышах становились все толще.
– Шестнадцатое октября, а снег! Совсем очумели, – раздраженно сказал кто-то. Как будто и снегопад устроили немцы.
Шурка тянул шею. Впереди маячил вход, из него пахло хлебом и теплом. Именно поэтому не хотелось домой.
– Приве-е-етик!
Если бы по улице прошел жираф и заговорил, Шурка удивился бы меньше. Но это был Витька собственной персоной! Тощий, грязноватый.
Таня оттянула шарф с подбородка. Смерила Витьку взглядом: мол, что еще за мелкий? – и надменно отошла.
– И что же, тебя по дороге сцапали? – ехидно поинтересовался Шурка. – Или, может, прямо с передовой турнули?
Витька тоже подобрался. Тоже ощерился.
– Ну-у, – протянул он.
– Баранки гну, – передразнил Шурка.
– Я твой маневр разгадал, – плюнул Витька. – Самого турнули или сцапали. Так и признай.
– Еще чего! Никто меня не турнул!
– Недалеко же ты ушел… Сын полка.
– Да ты все спер и сбежал, а на меня киваешь!
– Чего?! Это ты спер!
– Я?! Да я пришел, а там уже пусто было!
– Это я пришел, а там пусто было!
– Погоди, Витька…
– Ага, – издевательски согласился Витька, – я понял. Решил в одиночку убежать, а потом, значит, струсил? Все наши боеприпасы разорил – и в кусты? – наседал он.
Шурка обомлел. По оскорбленному Витькиному лицу он видел, что тот не врет. Концы явно не сходились с концами. Но свести их он не успел.
– Мальчик, ты конец очереди видишь? – раздраженно поинтересовался кто-то.
– Вижу, – бросил Витька. То ли не понял намека, то ли сделал вид.
Всех как прорвало:
– Вот и ступай в конец!..
– Ишь какой умный! Стоять не желает! Так и лезет!
– Сперва одна стояла, а теперь вон уже трое встряли!..
Очередь пошла волной. Шурку толкнули в спину.
– Бобка, иди сюда, – дернула Таня брата.
– Ничего я не встрял. Больно надо, – хмыкнул Витька.
– Ты это… подождешь? – Шурка занес ногу над порогом.
Витька небрежно пожал плечами. Прислонился к стене, согнул ногу, уперся ботинком в стену, сдвинул кепку на затылок. Всем своим видом показывал, что ему начхать.
– Мы все сейчас выясним! – успел крикнуть Шурка и исчез внутри.
Очередь тут же потеряла к Витьке интерес. Лишь те, кто стоял у самой двери, посматривали на него все еще с подозрением.
– Вы Шуркин приятель? – сказала Таня, чтобы что-нибудь сказать.
Витькин кодекс чести учил не замечать девчонок. Но эта девочка, во-первых, была старшей, а во-вторых, сестрой друга. И как быть в этом сложном случае, Витька не нашелся. Дернул подбородком.
– Готово, – вынырнул Шурка.
В руках у него был кубик хлеба – сегодняшняя порция для всех четверых. Шурка протянул Тане оставшиеся карточки и стал запихивать хлеб в сетку. Таня щелкнула кошелечком и увидела, как глаза у Витьки остекленели. Он весь напрягся, быстрее, чем Таня успела сообразить, цапнул кусок хлеба, толкнул Шурку в грудь. Таня прыгнула наперерез. Витька ринулся прочь. Опрокинул Бобку. Врезался в Таню. Она ухватила его за куртку. Получила локтем в подбородок, зубы клацнули. Витька лягнул ее, высвободился, толкнул, Таня попятилась, села в мокрый снег. Шурка бросился в погоню.
Снег чавкал под ногами. Пустая сетка хлестала по боку. Витькины щеки ходили ходуном. Шурка все понял: Витька жевал на бегу. Погоня потеряла смысл.
Шурка перешел на шаг. Отстал. Желтовато-серые мокрые дома, казалось, опадали и вздымались в такт дыханию. Колени тряслись. Есть хотелось еще сильнее.
На трясущихся ногах Шурка вернулся к булочной.
– Таня, ты что?
Таня ползала на четвереньках у самого угла, шарила в мокром снегу. Ее пальцы оставляли серые полосы.
Крепко закутанный Бобка не мог наклониться и только спрашивал:
– Нашла? Нашла? Нашла?
– Шурка…
Обет молчания отменился сам собой.
– Таня, вставай, – перепугался он.
Поодаль все так же чернела очередь.
– Не хочу опять стоять, – захныкал Бобка. – У меня живот болит.
Таня поднялась. На коленях чернели мокрые пятна; она оттянула рейтузы, попробовала выжать, бросила.
– Не волнуйся, Бобка, стоять нам не нужно. Карточек у нас все равно нет. – И выразительно посмотрела на Шурку. – Угостили мальчика Витю, Шуриного друга.
