Владимир Понизовский - Заговор генералов
Приехав, Путко разыскал наблюдательный пункт командира батареи, отдал пакет, начал докладывать, но комбат, штабс-капитан с седыми усами, оборвал:
— Доложите, прапор, после боя, когда оторвемся от противника.
У бруствера показал рукой:
— Видите, вон там — река и мост? С той стороны прут австрияки. Позади нас, за этой высотой, дорога. По ней отходит наша пехота. У моста арьергард. Он должен продержаться, пока вся дивизия не отойдет. Моя батарея поддерживает арьергард. Задача: обеспечить отрыв наших войск от противника. Но местность закрыта. Для корректировки стрельбы наш передовой наблюдатель выдвинут в стрелковые цепи.
Штабс-капитан глянул на новенькое, из цейхгауза, обмундирование Антона:
— Корректировать учили?
— Вообще-то… — не совсем уверенно протянул Путко. — Отвечать надо: «Так точно!», или: «Никак нет!», — поддразнил командир батареи. — На первый раз согласен и на «вообще-то». — Он протянул Антону свой бинокль. — От моста, правей, между колокольней и хутором слева, окопалась наша пехота. Связь с батареей есть — телефонист жив. А наблюдатель… — Он пыхнул в усы. — Земля ему пухом. Проберетесь туда и будете корректировать огонь. Карту возьмете у убитого. Работать — по ней.
Комбат вынул великолепный «Брегет»-репетир, нажал кнопку. Часы мелодично отбили время.
— Скоро австрийцы снова попрут. Впустую снаряды не расходуйте: у нас осталось по десятку шрапнелей и гранат на орудие на полчаса работы, а беглым — на пять минут.
И напоследок вместо напутствия:
— Все уяснили, прапор? Если вопросов нет, исполняйте. Без приказа не отходить. Бог в помощь!
Обескураженный таким неожиданным оборотом дела, Антон оставил наблюдательный пункт и начал пробираться к окопам арьергарда. Он не одолел и трети пути, как вокруг загрохотало, завыло, застенало. Ему показалось, что весь этот зловещий рев обрушился на него одного, что все эти пули, снаряды и мины летят в него. Он прижался к земле, не в силах сделать ни единого движения. Еще никогда в жизни, даже в дни своих блужданий по тайге после первого побега с каторги, так не жаждал он, чтобы земля укрыла и защитила его. Он не знал, сколько прошло времени — минута или час. Но сквозь страх до его сознания дошло, что огонь ведут оттуда, из-за реки, а в передовых окопах нет корректировщика и командир батареи ждет от него наводки на цель. Он пополз, неумело загребая руками, обдирая колени, путаясь в полах шинели. И только совершенно истративший силы и взмокший, оглядевшись, понял, что стреляют в стороне и снаряды проносятся высоко над ним. Бравый прапор!..
Он скатился в окоп, кому-то на голову. Получил пинка. Услышал испуганное: «Виноват, вашбродь!» И окончательно пришел в себя. Разыскал телефониста. Из планшета убитого корректировщика взял карту. Только успел кое-как разобраться в ней — австрийцы пошли в атаку.
— Пехота противника в квадрате двадцать пять — семнадцать… Недолет триста метров… Левей ноль — сорок… Прицел сто… Огонь! Огневая точка… Прицел… Огонь!
Но внутри оставалось сосущее, мерзкое чувство страха.
Цепи высыпали к берегу реки. Голубые фигурки устремились к мосту. Огонь с той стороны сосредоточился на русских окопах.
— Пехота на мосту! Прицел больше два!.. — истошно орал он.
Телефонист, согнувшись в три погибели, передавал. Батарея отвечала редким огнем. Австрийцы по неуязвимому мосту и вброд перебрались на этот берег. Они приближались. Уже были видны пятна их лиц. Воздух прорезал свисток:
— Рота-а! За мной!
Солдаты полезли из окопов и, держа наперевес винтовки с примкнутыми штыками, утробно крича, бросились навстречу голубым фигурам. Антон и телефонист остались в окопе. Из ниши доносились стоны. Его снова охватил страх.
Австрийцы не выдержали штыковой контратаки, повернули назад, по мосту, прямо через реку — на тот берег. Наши солдаты на развернутых шинелях, держа за концы, несли раненых и убитых. Убитым оказался и ротный командир.
Снова ударили из-за реки пушки. Антон корректировал. Опять появились голубые фигурки и над окопами зазвучал свисток.
После третьей атаки пронеслось:
— Нема ахвицеров! И взводных выбило!.. Он передал по телефону:
— Рота осталась без офицеров. Услышал в трубке незнакомый резкий голос:
— А вы кто? Берите роту на себя. Продержитесь еще час.
Австрийцы начали выбегать из прибрежных садов, спрыгивать в воду, поднимая над головами винтовки.
— Пехота противника в квадрате двадцать пять — шестнадцать. Прицел сто… Огонь! — передал он на батарею и с отчаянной решимостью выхватил наган. — Рота-а! Приготовьсь!
К нему оборачивались. Багровые, грязные лица с налитыми кровью глазами. Он выждал, когда дистанция сократилась:
— Рота-а! За мной!
Стихия атаки подхватила его. Остервенила. Захлестнула. Этот бег навстречу смерти среди топота и рева таких же бегущих пробудил некие извечные инстинкты, умножившие выносливость, обострившие зрение, придавшие всему его существу ловкость и изворотливость. Он стрелял в упор, увертывался, бессмысленно орал и, когда австрийцы показывали спины, уводил свою измочаленную роту назад в траншею. Он поднимал солдат в контратаку трижды, пока не появились на позиции офицеры-пехотинцы, присланные неизвестно откуда — из другого мира. В горячке этих схваток он не заметил, когда вырвало клок шинели и поранило плечо. Рана оказалась пустяковой — ссадина, запекшаяся кровью.
— Дивизия отошла, — сказал ему подпоручик из вновь прибывших. — Через четверть часа смотаем удочки и мы.
Путко связался с наблюдательным пунктом:
— Пехота уходит. Что делать нам?
— Снимайтесь.
Он вылез из окопа и пополз рядом с телефонистом.
— Ну, прапор, с серебряной ложкой во рту вы родились! — встретил его на позиции штабс-капитан. — Только что побывал сам главкоюз[1] Брусилов. Видел вас в деле. Представлены к «Георгию». Поздравляю. — Штабс-капитан не скрыл зависти. Потеребил седой ус. — Что ж, давайте знакомиться: Воронов Юрий Петрович.
Наступление австрийцев вскоре прекратилось. Русские дивизии зарылись в землю, опутали передовую колючей проволокой. И на батарее началось буднично-монотонное: оборудование позиций, изучение местности, ведение артиллерийской разведки, пристрелки, наряды, работы, огневая служба, занятия при орудиях. И бумаги, бумаги: ежесуточные донесения, записи в журнале боевых действий, сведения о состоянии чинов и лошадей, материальной части и боеприпасов, рапорты, ходатайства, представления… Путко втянулся в армейскую жизнь раньше, чем выбелило под солнцем и ветром его первого срока носки обмундирование и утратила блеск амуниция. На фронте, за «естественной убылью» производства быстры. Всего три месяца, а он уже подпоручик и командир полубатареи. Две недели назад их отдельную штурмовую сняли с Юго-Западного фронта и перебросили на новый, лишь изготовлявшийся к активным действиям, — Румынский. Прибыли, провели рекогносцировку, окопались. Накануне Воронов уехал к начальнику артиллерии дивизии, оставив за себя на батарее Антона. И вот — первая жертва чужой земле. Белое лицо Кастрюлина с широко открытыми остекленевшими глазами…
Путко выбрался из хода сообщения и заскользил по траве вниз с холма, на ощупь перехватывая мокрые, секущие ветви кустарника. Позади посапывал Цвирка. Дождь зарядил еще сильней. В кромешной темени они забрали у основания холма вправо и скоро уткнулись в злой окрик:
— Стой! Кто идет?
Это было уже расположение Московского полка. В его порядках находилось четвертое орудие.
Опасения Антона оказались напрасными: хоть место болотистое, скользкая хлябь под ногами, но старый фейерверкер выбрал позицию удачно: песчаный взгорок.
С той, австрийской, стороны вспыхнул, размывно прорядил завесу дождя луч прожектора, поволочился по мокрому, в кочках лугу, по камышам и засверкавшей рощице, под прикрытием которой находилось орудие, прочертил полукруг и погас.
В блиндаже Путко достал карту-двухверстку, пометил на будущее расположение прожектора. Все в порядке, можно со спокойной душой возвращаться назад. Вот только нет фейерверкера… Кому передать его обязанности? Может быть, брату?..
— Где младший Кастрюлин?
— В дозоре, вашбродь.
— Замените.
От болота, с той стороны, где был выставлен секрет охранения, донеслись вскрики, шум возни. Застуженный голос орал:
— У-у, гнида! Зараз еще дам по шее! Шагай!
— Цвирка, погляди, что там? — приказал Путко. Вестовой выскочил. Быстро вернулся:
— Шпиёна-лазутчика спымали!
— Пусть ведут сюда.
Солдаты втолкнули в землянку малорослого мужчину.
— Гляжу, а ён преть прямком на мене! — взахлеб, громко начал объяснять, размахивая длинными руками, дозорный. Это и был Кастрюлин-младший, Петр. — «Стой! Ложись!» А ён, гнида, торчком торчит, не лягает! Ну, я ему!.. За братеню! У-у, мерзлая рожа!
