Афонсо Шмидт - Поход
Посреди расчищенного участка остался стоять одинокий паудальо. С приближением огня дерево словно затрепетало, и птицы тревожно кричали в его ветвях, но пламя пощадило его. В стеблях карагуаты гамбы тревожно нюхали дымный воздух пожарища. Время от времени дым окутывал дерево, но оно стояло недвижимо, и только все тревожнее кричали птицы…
Клубы дыма проникали в листву и, поднимаясь к небу, почти смешивались с облаками. Ночной ветер понес их в сторону сертана, они поплыли над рекой, холмами и полями, подобно трепещущим траурным лентам, которые невидимые руки развертывали при свете звезд.
Когда все кончилось, земля приняла печальный вид, словно оделась в траур. Обугленные пни походили на негров, сидящих на корточках.
Весть об освоении Пайнейраса быстро распространилась по округе, пробудила любопытство и обозлила тех, кто любит совать нос в чужие дела. Вскоре у Алвима возникли осложнения. Некий скотовод из Кампинаса предъявил права на эту землю, утверждая, что выиграл ее в карты на празднике Святого духа, и представил в подтверждение своих слов свидетелей. Но Алвим – испытанная в крючкотворстве судейская крыса – нашел подставное лицо, объявившее себя владельцем участка. Этот человек заявил, что выиграл его в лотерее, и в подтверждение своих слов указал фамилию устроителя лотереи. Тот в свою очередь представил документы, правда, спорные, но, во всяком случае, на гербовой бумаге… А это уже кое-что значило.
Пока судебное дело шло своим чередом, на дикой земле сертана понемногу вырастала фазенда. Процесс выиграл наемник Алвима, с которым будущий плантатор тут же оформил фиктивную купчую. Теперь никто уже не осмелится оспаривать у него право на владение; закон будет на его стороне.
Раз в месяц Алвим ездил в город за солью, табаком и керосином. Останавливаясь возле лавки, он привязывал лошадь у стены, усаживался на бочонке и часами болтал о всякой всячине. Когда разговор иссякал, он начинал шарить по карманам и жаловаться, что нечего курить:
– Даже табаку нет. В таком я сейчас затруднительном положении…
Собеседник понимал намек.
– А что вы курите?
– Да что угодно! – откликался Алвим.
Выклянчив табак, он долго скручивал сигарету: неторопливо крошил табак, растирал его в ладонях и откладывал в сторону; затем возился с кукурузным листом – отрезал кусочек, тщательно скоблил его и разглаживал. Не проходило и получаса, как сигарета была готова. Тогда Алвим начинал высекать из кремня огонь. В воздухе пахло тлеющим трутом… После первой затяжки он обычно распространялся о качестве табака.
– Да, крепкий табачок… Это из Присикабы или из Тиетэра?
– Что вы! Это наш, здешний… плохой табак.
– По мне пусть будет хоть вошебойный табак. Я не гордый…
Жена, сын и невольники фазендейро питались сваренной в соленой воде мякотью молодой пальмы. Изредка на столе появлялось мясо котии, убитой на поле после уборки урожая. По воскресеньям, когда негры ходили рыбачить, к обеду варили еще котелок мелкой рыбы…
Шло время. Уже шумели плантации кофе и сахарного тростника, разросся огород. По изгородям вились ползучие растения. Тайобы раскрывали над рекой свои крупные шарообразные листья. К столу вместе с гарапой[12] подавали кофе со своей плантации. Позднее к нему стали подмешивать свою патоку. И наконец настал день, когда невольницы сварили в тазу сахар, первый сахар с плантации Алвима, черный и вязкий, как ил. Его очищали коровьим навозом, и он становился светлее.
Потом началась постройка дома. Рабы на своих плечах таскали с реки камни; глину носили в корзинах с невысокой горы, которую негры прозвали «Мунда»,[13] и это название осталось за ней навсегда. Построили большой глинобитный дом с черепичной крышей, с толстыми, как в монастырях, стенами. В столовой и спальне настлали деревянные полы и оклеили обоями стены. В остальных комнатах полы были земляные. Днем лучи солнца проникали через щели в крыше, рисуя на темном и сыром полу золотые узоры. А ночью, если подольше смотреть вверх, в просвете между черепицами можно было увидеть сияние звезд.
Вслед за тем построили зензалу.[14] Она стояла у речки неподалеку от жернова для размола кукурузы. Это был квадратный барак, разделенный на каморки, где ютились невольники и их семьи. Негров загнали в зензалу и перестали о них думать. Если уж все они черные, пусть и живут вместе… Наняли надсмотрщика. Поговаривали, что он прибыл издалека, его преследовала полиция за то, что он разрядил револьвер в непослушного негра. Но разве это дурно? Скорее похвально…
Молодой Антонио Алвим, сын Педроки, стал в ту пору ухаживать за стройной девушкой со светло-каштановыми, почти белокурыми волосами, дочерью состоятельного торговца. Ее звали Ана, вернее Донана.[15] А иногда даже дона Донана, в знак особого к ней почтения.
Когда объявили о помолвке, на фазенде появились каменщики и плотники; они соорудили пристройку, которая, по мнению невольниц-негритянок, была гораздо лучше, чем дом самого фазендейро… Но ведь это для синьозиньо[16]… И для синьозиньи… Они вполне это заслуживают…
Жизнь на фазенде уже начала входить в нормальную колею, когда в местный суд поступила бумага от другого судьи; некий знатный сеньор, много лет проживший в Европе, по возвращении узнал о незаконном захвате его земель и, вооружившись документами, обратился к помощи правосудия. Алвим иска не признал и представил купчую, зарегистрированную в законном порядке. И снова началась тяжба, выносились и отменялись судебные решения… Казалось, правосудие встало на сторону дьявола, покровительствовавшего Алвиму… Предугадывая окончательное решение, знатный сеньор, а может быть, кто-то по его поручению, организовал налет на фазенду Алвима…
Как-то утром свекровь и невестка были на кухне, чистили песком кастрюли; негры по обыкновению работали на плантации; хозяин пошел в загон взглянуть на свиней. Вдруг во двор с криками ворвалась банда капанг и принялась ломиться в двери и стучать в окна с явным намерением расправиться с обитателями фазенды.
– Эй! Выходите из дома все, кроме хозяев!
Женщины кричали, рвали на себе волосы. Педрока, который все понял, тут же схватил рог, висевший на столбе у загона, и принялся трубить изо всех сил, извлекая из него протяжные звуки, разносившиеся далеко по плантациям. Вскоре у жернова появился старый негр, прибежавший из любопытства. Фазендейро крикнул ему:
– Муже, зови всех! Скорее!
Муже в общем правильно понял распоряжение хозяина. Если он и не разобрал толком слов, то, посмотрев на людей, которые с воинственным видом расхаживали по двору, сообразил, что дело неладно. Он нырнул в кусты и исчез.
Немного погодя на границе плантации появились негры, крича и потрясая блестевшими на солнце серпами. Они пришли вовремя: глава шайки капанг привязал Педроку к столбу у ворот и с револьвером в руке требовал, чтобы тот подписал какую-то бумагу…
Между невольниками и капангами началась схватка. В воздухе скрещивались серпы, со страшным звоном сталь ударялась о сталь… Люди рубили друг друга, как рубят банановые деревья. Вздымались изувеченные руки. От криков, стонов и проклятий волосы вставали дыбом. Кровь заливала землю. Борьба длилась до тех пор, пока налетчики не поняли, что им с неграми не справиться. Перескакивая через изгородь, они пустились наутек. Главарь капанг обернулся и разрядил револьвер – раздалось два выстрела.
Один из невольников упал замертво. Это был Бастиан, негр, больше всего на свете любивший шутку. Товарищи завернули тело в мешковину, покрыли циновкой и отнесли на противоположный склон Мунды, за четверть лиги от дома. Больше недели над вершиной парили урубу, описывая широкие круги. А товарищи убитого, сидя вокруг огня, вспоминали различные случаи из жизни Бастиана, иногда повторяли его слова: «В кумбуке-то была ящерица…»
И смеялись, смеялись.
* * *Несколько дней Алвим не мог оправиться от испуга. Но, придя в себя, он сразу же оседлал коня и поехал в город жаловаться начальнику полиции. В своем заявлении он указывал, что нападение на его фазенду, по-видимому, дело рук шайки капанг мстящего ему знатного сеньора. Началось следствие, выступали с показаниями свидетели. Алвим вынужден был то и дело ездить в город…
Однажды вечером, возвращаясь домой, он проезжал лесом, в котором уже было вырублено немало деревьев, и размышлял о следствии, о вопросах, которые ему будут задавать и о своих ответах…
Неожиданно раздался выстрел. Кто-то, спрятавшись за пнем, выстрелил ему в спину. Педрока выпрямился было в седле, хотел посмотреть назад, но тут же уткнулся в шею лошади. Падая, он скользнул влево и скатился на землю. Он был мертв.
Животное, как бы понимая, что случилось, помчалось галопом на фазенду. Доскакав до ворот, лошадь стала тереться об изгородь и бить копытами. Сын фазендейро в это время был в сарае, смазывал дегтем ось повозки. Заслышав шум, он вышел посмотреть, в чем дело, и, как только увидел лошадь без всадника, с волочащейся по земле уздечкой, понял, что произошло; из его груди вырвался крик:
