Василий Седугин - Владимир Мономах
– Ну ты и вымахал! – с неподдельным восхищением говорил Мономах. – И силища у тебя неимоверная. Чуть не задушил в объятиях!
– Ты тоже окреп. Руки такие могучие! Наверно, не в одной битве приходилось помахать мечом?
– Случалось. Наша детская выучка пригодилась. Недаром нас обучали дядьки-наставники. Помнишь, до седьмого пота гоняли?
– Еще бы!.. И куда ты теперь?
– Да так, вышел прогуляться.
– Тогда я с тобой.
Они побродили по Киеву, а вечером пришли в великокняжеский дворец, где Святослав давал пир в честь своих дружинников. Просторная гридница была заполнена гостями, вперемежку с мужчинами сидели и женщины; восточные византийские обычаи еще не успели укорениться в древнерусском обществе, женщины продолжали пользоваться большой свободой.
Олег орлиным взглядом быстро осмотрел сидящих за длинными столами гостей, кивнул в сторону одной из девиц:
– Подсядем вон к той красавице!
Мономах переступил с ноги на ногу:
– Неудобно как-то. Она с дружинником сидит, о чем-то беседуют. Вдруг это жених и невеста?
У Олега в глазах сверкнул холодный огонек, который был хорошо знаком Владимиру с детства: он появлялся тогда, когда тому хотелось сделать что-то по-своему, вопреки всем.
– Плевать! Я сажусь между ними, а ты заходи с другой стороны!
И Олег решительно направился к столу, отодвинул парня от девушки и втиснулся в узкий промежуток. Не теряя времени, стал говорить ей что-то, сияя ослепительной улыбкой. Мономах пристроился с другой стороны, благо место было свободным.
Пир был в самом разгаре, произносились все новые и новые здравицы. За шумом Владимир не слышал, о чем беседуют Олег и девушка, но разговор у них был оживленным, видно, его другу удалось чем-то увлечь свою новую знакомую. Неожиданно она повернулась к Мономаху и спросила:
– И ты, князь, одобряешь византийского императора, который ослепил тысячи болгар? Это мы с Олегом обсуждаем сочинение греческого монаха Григория.
От внезапного вопроса Мономах чуть не поперхнулся едой, торопливо проговорил, едва вникнув в суть вопроса:
– Я бы так делать не стал.
– Мономах с детства боялся кого-либо обидеть, – тотчас проговорил Олег. – Он был нежным, как девушка, я над ним частенько подшучивал!
– А я бы не стала издеваться над добрыми людьми, – ответила девушка. – Значит, ты и есть Владимир Мономах? Я о тебе слышала от своего отца.
– А кто твой отец? – спросил Владимир.
– Боярин Ратибор. А меня зовут Белославой.
Взгляд ее больших голубых глаз был веселым и в то же время внимательным, вдумчивым, а лицо такое красивое, что ему, до сих пор обращавшемуся в мужском обществе, казалось почти неземным. К тому же он чувствовал, что она поняла его растерянность и может подшутить над ним, а этого он боялся больше всего и поэтому старался уйти от начатого разговора; достаточно, если с ней будет беседовать один Олег, а он посидит около них молча.
Он кивнул головой и уткнулся взглядом в чашку. Олег, уязвленный, что перестал быть в центре внимания, нетерпеливо вмешался в разговор:
– А мне вспомнился поход против половцев. Мой отец вывел из Чернигова трехтысячную рать и на реке Снови встретил двенадцать тысяч половцев. Вот была жаркая битва! Меня окружила туча степняков, я вертелся, как волчок, и все-таки мы сумели обратить их в бегство!
– О твоей храбрости, князь, мы много наслышаны, – с легкой улыбкой проговорила Белослава и снова задала вопрос Мономаху:
– А в войне с Польшей были горячие стычки?
– Нет, больших сражений не было. Основные войска короля ушли воевать против Чехии. Поляков осталось немного, мы их быстро прогнали.
– Ляхи – ерунда! Разве это вояки? Вот половцы на своих конях наносят такие стремительные удары! – вновь вмешался Олег.
– Я про войну разговоры не очень люблю. Это мужское дело. Давайте лучше про что-нибудь другое побеседуем.
В это время пришли музыканты и ударили во все инструменты.
– Прочь разговоры! – вскочил с места Олег. – Приглашаю тебя, боярыня, на пляску!
Они вошли в круг. Мономах невольно залюбовался красивой парой. Высокие, стройные, они выделялись среди гостей; шли рука об руку, обмениваясь улыбками.
Проводив их взглядом, Мономах подошел к великому князю. Святослав сидел развалившись в кресле и надменно разговаривал с окружавшими его князьями и боярами. Помнил Владимир своего дядю человеком деловитым, непоседливым, вечно куда-то спешащим. Правда, и тогда он был высокомерен, но этого редко кто избегал из князей: само положение обязывало. Но сейчас, сев на киевский престол, совершенно изменился Святослав: каждое движение его было со значением, будто двигался он с одной целью, чтобы показать свое величие окружающим, каждое слово не произносил, а изрекал, глядел больше перед собой или куда-то вдаль, а если кого-то награждал своим взглядом, то должны были ценить его, как особую заслугу.
– Появились, великий князь, в северных волостях одетые в звериные шкуры, лохматые волхвы и мутят народ, – почтительно склонившись к Святославу, говорил боярин Годомысл. – Сопровождают их три сотни людей, и по пути грабят они и разоряют имения. А народ, смущенный их речами, приводит к ним богатых женщин, и волхвы взрезывают им кожу за плечами и вынимают оттуда и жито, и мед, и рыбу.
– Брешешь ты, боярин, не может быть такого, – небрежно бросил Святослав. – Как это мед и рыба могут помещаться в спинах женщин?
– Может или не может, нам неведомо, но жители об этом судачат на каждом перекрестке, – настаивал боярин. – Мало того, кидаются они в житницы этих женщин, вскрывают их, насыщаются сами и насыщают своих близких.
– Хватать надо бесовских людей и на деревьях вешать! – стукнув кулаком по подлокотнику кресла, зло проговорил великий князь. – Распустили народ, вот он и буйствует. Куда смотрят воеводы и князья Белозерска, Ростова и Ярославля? Вот я ужо возьмусь за них, будут они у меня знать!
– Уму непостижимо, великий князь, – вмешался боярин Ростислав. – Сколько времени прошло, как Русь стала христианской, а по стране ходят языческие жрецы и мутят народ. Говорят подлинную чушь, а народ продолжает им верить! Ведь вот недавно в Киеве объявился волхв. Он вещал, что на пятое лето Днепр потечет вспять и земли переступят с места на место: Греческая земля встанет на место Русской, а Русская на место Греческой. Иные смеялись, но многие слушали его и смущались душою.
– И что с этим волхвом? Схватили, выпороли прилюдно на торговой площади?
– Пока собирались, сгинул кудесник, как в воду канул.
Не очень удивился Мономах услышанному. Знал, что в отдаленных землях крепко держалась языческая вера, не расставался народ с поверьями. Видел он это, проезжая по землям и Ростовского, и Смоленского, и Владимирского княжеств, да и в Киеве было немногим лучше.
В гриднице становилось душновато. Хотелось на свежий воздух, и Владимир вышел на крыльцо. Солнце только село, небо в той стороне было такого нежного светло-зеленого цвета, что хотелось глядеться в него, не отрываясь. И он стоял и смотрел, ни о чем не думая. На душе было хорошо и спокойно.
– Князь мыслит о великом и вечном, – проговорил шутливый голос сзади, и, оглянувшись, Мономах увидел Белославу. Она стояла у двери, густые светлые волосы волнами падали ей на плечи, щеки разрумянились, а глаза лучились тем таинственным светом, который еще раньше, за столом, смутил его. Ожидая, что следом выйдет Олег, он ответил, трогаясь с места:
– Нет, боярыня, ни о чем не думаю. Домой направляюсь.
– Наскучило быть на пиру? – говорила она, догоняя его. – Чем же так не нравится тебе веселье?
– Веселье люблю, но устал от шума. Пока жил в различных городах, отвык от многолюдных увеселений. Народ праздники проводит не в духоте, а на улицах или уходит в луга. Там приволье и никакого стесненья.
Они пошли рядом. Улочки Киева были узкими, только двум телегам разъехаться, устланы жердями, виднелись кучки мусора и золы, которую жители выбрасывали прямо на дорогу. Дома, сложенные из бревен, смотрели на мир маленькими темными окошечками; редко в котором из них мелькал призрачный свет, – то горела лучина, освещая или запоздавший ужин хозяев, или работу прядильщицы, ткача или иного ремесленника.
– Я люблю прогуливаться по вечернему городу, – говорила Белослава, аккуратно ставя свои красиво сшитые остроносые башмачки. – Вокруг наступает такая умиротворенность во всем. Будто все начинает постепенно засыпать. И дома становятся как бы ниже, и деревья замирают, и даже люди, если и появляются на улицах, двигаются медленно, словно в полусне… Идешь, и хочется думать о чем-то хорошем.
– А мне вспоминаются вечера во время походов. Целый день на жаре, иногда и дождичек польет, ветры налетают, в седле устаешь. А вечером в природе наступает тишина. Удивительное дело, но вечера у нас почти всегда такие тихие! Вот как сейчас. Останавливаемся где-нибудь возле речки или озера, воины разжигают костер, варится ужин, а вокруг огня начинаются неторопливые разговоры. Вплотную подступает мрачный лес с различными шорохами, уханьем совы, а над костром нависает лохматая темнота, а тут рассказы про разные страшные случаи, даже кровь в жилах стынет…
