Личный тать Его Величества - Николай Александрович Стародымов
Россия в этом отношении оказалась в очень сложном положении. Своих серебряных или золотых рудников на территории Руси на тот момент ещё не имелось. До Батыева нашествия Русь прекрасно обходилась и без них – за счёт дани с подвластных народов, торговли и военных трофеев. Достаточно напомнить эпизод, когда князь Владимир (Старый или Креститель) на всю свою дружину приказал изготовить серебряные ложки. Тогда и началось изготовление на Руси национальной валюты – златники и сребреники. Правда, чеканились они совсем недолго.
В период, который в истории принято называть татаро-монгольским игом, ремёслам и торговле русских земель был нанесён жестокий удар, приток серебра в страну сократился до едва заметного ручейка, который тут же в форме дани перекочёвывал в ханскую казну. Только по мере ослабления давления орды начали оживляться ремёсла и, как следствие, товарно-денежные отношения. В кошелях князей и купцов опять зазвенело серебро.
Правда, это серебро вновь оказалось сплошь иноземное. В Московию оно поступало из Польши и Литвы, Англии и Швеции, Дании и германских государств, а также из Турции, Хивы, других азиатских стран…
И вот тут надо снять шляпу перед нашими предками. Они нашли едва ли не идеальный способ привлечения в страну серебра.
В 30-х годах XVI века мать Ивана Грозного Елена Глинская провела в стране денежную реформу, в результате которой страна обрела собственную оригинальную валютную систему, действовавшую 170 лет, вплоть до преобразований Петра I. Она ввела в оборот единую для всей страны монету, которую нумизматы сегодня называют старомосковской. На одной стороне монеты имелось изображение всадника с копьём или с мечом – в народе его называли «ездец». С другой – имя царя, при котором монета отчеканена.
Московская монета отличалась от своих западных собратьев тем, что её чеканили всегда полновесной, без примесей. Потому приезжавшие в Россию купцы охотно обменивали привезённые дешёвые (если можно так сказать, полуфалыпивые) деньги на надёжные московские. Иностранные монеты, в которых драгоценного металла нередко содержалось очень мало, в Москве переплавлялись в качественную серебряную проволоку, из которых чеканились монеты отечественные. Честность и надёжность русской валюты привлекали приток иноземного низкопробного серебра.
Теперь что касается самой системы. Основная денежная единица в Московии так и называлась – деньга. Полденьги – полушка, две деньги – копейка. Три копейки – алтын, пятьдесят копеек составляли полтину, а рубль составляли сто копеек или двести денег. Так как серебра в стране имелось очень мало, а содержание его в монетах традиционно оставалось высоким, покупательная способность таких полушек и копеек котировалась очень высоко.
Но и это ещё не всё. Дело в том, что рубль, полтина и алтын существовали как денежная единица, однако никогда в те времена не чеканились. Полушка, деньга и копейка – монет более крупного номинала не существовало. Потому русские монетки оставались все очень мелкими, в описываемый период деньга весила всего три десятых грамма. Монетки эти называют «чешуйками». Они настолько мелки, что при штамповке на расплющиваемой проволоке не умещалось изображение, и в результате то всадник оказывался без головы, то лошадь без ног, да и надпись зачастую пропадала. Особенно это относилось к полушкам – копейки всё ж таки были чуть покрупнее.
Ну и главное! Вывоз серебра из царства и в самом деле категорически запрещался. Серебро служило исключительно для внутреннего денежного оборота. Вывозить же за рубеж дозволялось лишь товары, лишь купленную продукцию.
Если учесть все эти обстоятельства, становится понятно, почему во времена оны если кто и отъезжал из России в ту же Литву, состояние своё вывезти не имел возможности.
Запугать казначея
Конечная цель победы заключается для нас в том, чтобы не делать того, что делают побеждённые.
Александр Македонский
Меньшой Воейков ещё какое-то время смотрел сквозь окошко наружу, в наползающие от леса сумерки.
– Значит, говоришь, не вывез ничего в Литву… – неторопливо, вроде как в задумчивости, проговорил он, повернувшись к вязеню. – Ну, так тем лучше. Тогда рассказывай, куда похищенное из казны спрятал.
Озадаченный таким внезапным переходом Головин ответил не сразу.
– Вон ты о чём… – протянул он.
– Да, о том, – Воейков больше не считал нужным ходить вокруг да около основного разговора. – Столько похитить из казны, столько растащить!.. Вам с Шуйскими и Мстиславскими, да с остальной братией столько не прожрать никак… Значит, куда-то ты казну девал… Потому и спрашиваю: куда?
– Это ты от себя спрашиваешь, или Бориска велел?
– Какая тебе разница?.. Для тебя важнее понять иное: от того, что ты мне ответишь, твоя судьба зависит!
– Это как же?
– Не прикидывайся! – строго ответил Воейков. – Мы ж с тобой вместе государю Иоанну Васильевичу служили, так что понимаешь, что к чему…
– Пытать станешь? – голос Головина напрягся. – А если не прятал я ничего?.. Если всё забрали, когда с обыском приходили?..
– «Если», Петя, это не разговор. Могли или забрать, или не найти. Без всяких «если».
– Всё, всё забрали! – торопливо поправился Головин, напряжённо стараясь заглянуть в глаза пристава.
Воейков выдержал паузу.
Только потом показал в окошко в передней стенке возка.
– Вот там уже острог скоро. Небольшой такой, там нам никто не помешает, никто даже вмешиваться не станет в то, что станет происходить. И там ты мне всё скажешь – куда казну запрятал, кто тебе помогал, кому секрет доверил… С кем делил украденное… Скажешь, скажешь, не сомневайся… И только одно теперь зависит от тебя. Либо завтра утром мы с тобой отправимся дальше в Арзамсасскую крепостцу, где и станешь ты поживать и уповать на судьбу в ожидании государевой милости и разрешения вернуться в Москву. Либо ты утром не сможешь продолжить путь – потому как суставы тебе вывернут, а кожу на спине исполосуют или вениками горящими прижгут!.. И ты не сможешь ни стоять, ни лежать…
Он говорил ровно, спокойно… И от этого размеренного, без гнева, голоса ссыльному стало и вовсе жутко…
– Да говорю ж тебе: нет у меня ничего! – с отчаянием выкрикнул Головин. – Вот те крест!..
Он попытался вскинуть руку для крестного знаменья. На скованных руках зазвенели подёрнутые ржой звенья кандалов.
Воейков, не слушая, отворил дверцу возка.
– Жизни тебе без боли осталось пока мы до острога доедем. А он вон уже виден – рукой подать. Соответственно, столько и на принятие решения времени. А там уж – не обессудь!..
Не останавливая возок, он поднялся из двери, навалился животом на седло своей трусившей рядом кобылы, ловко
