Фарман Керимзаде - Снежный перевал
Дипломатия, грубая крестьянская хитрость. Делают свое дело, а затем напускают туман. Попробуй разберись. Как я должен поступить? Что сказать, чтобы поверили мне? Я не обману партию, расскажу, как все было!
Мы отправились втроем, я возвращаюсь один. Где они: погибли, ранены, оказались предателями? Я был за старшего, несу за них ответственность. Что я отвечу? Не знаю, ничего не знаю».
Въехав в село, он почему-то спешился. Мерно стучали копыта, чуть приоткрывались ворота и калитки, высовывались заспанные лица, и всезнающий деревенский телеграф уже нес:
— Тот, из города, вернулся один.
— А где его товарищи?
— Погубил их.
— Иного никто и не ожидал...
Улицы были пустынны. Кое-где у изгородей лежал снег. Желтел свет в окнах. По ту сторону реки, в конце заснеженного поля, виднелась заброшенная мельница. Вдали, за ивами, чернели дома.
Село еще спало. Только на краю дороги щебетали копошащиеся в куче золы воробьи.
Он не знал, куда направиться в такую рань: в гостевой дом или к Шабанзаде. В гостинице он сможет прилечь, отдохнуть, осмыслить происшедшее, набраться уверенности для предстоящего разговора с Шабанзаде.
Маловероятно, чтобы сейчас кто-нибудь был в укоме. Но все равно следует идти именно туда. Зачем давать повод для лишних разговоров? Правда, секретарь не имеет права сомневаться в нем, но подумает недоброе и при удобном случае выскажет.
Он дошел до здания уездного комитета партии. Ночной сторож, закутавшись в тулуп, сидел под навесом.
Талыбов поздоровался и передал ему поводья коня.
— Здесь Шабанзаде?
— Да, только что рубил дрова.
По утрам Шабанзаде спускался во двор, брал топор, начинал рубить дрова. Сторож пытался отнять у него топор.
— Напрасно беспокоитесь, у нас заготовлены дрова.
— Да я просто так, — смеялся Шабанзаде, — хочу размяться. Это у нас, коммунистов, своеобразный намаз.
При слове «намаз» сторож переставал улыбаться и отходил в сторону. Полчаса назад эта сцена повторилась. Поразмявшись, Шабанзаде прислонил топор к стене, взял охапку дров и вернулся к себе.
Талыбов поднялся по лестнице, осторожно толкнул дверь комнаты секретаря. Шабанзаде не слышал, как он вошел в кабинет.
Талыбов кашлянул. Шабанзаде, отведя взгляд от партбилета, что держал в руке, поднял голову и торопливо поднялся.
— Добро пожаловать! Проходите, проходите! А почему товарищи не входят? Абасгулубек, Халил, входите!
Талыбов прикрыл спиной дверь. Строго и сурово посмотрел на Шабанзаде.
— Кого вы зовете? Врагов народа? Я вернулся один.
— Как?! — сказал Шабанзаде, чувствуя, как слабеют колени.
— Хорошенький спектакль устроили они для меня. Я же говорил, что бек не может быть на стороне пролетарской революции, но кто слушал меня?! Теперь вы сами за все ответите.
Шабанзаде вышел из-за стола. В его движениях не было прежней уверенности.
— Скажите, что случилось?!
— Что случилось? — Талыбов усмехнулся. — Я уже сказал, что случилось, но если вы хотите устроить допрос — другое дело.
— Я должен знать подробности...
— Я все время чувствовал, что они задумали недоброе, — начал Талыбов, присаживаясь. — Как только над нами нависнет опасность, они повернут вспять. Так и случилось. В последнюю минуту мне просто чудом удалось уйти.
С фото на партбилете смотрел Абасгулубек — ясный, спокойный взгляд... Нет, не может такой человек изменить!
— Я не могу согласиться с вами, товарищ Талыбов. Я хорошо знаю их. Они не способны на предательство!
— Плохо вы знаете людей. Не Знаете, кого и куда можно послать, кто враг, а кто—друг. Ваша доверчивость и благодушие — причина срыва важной государственной кампании. Теперь мне ясно, почему у вас так медленно создаются колхозы. Мне также ясно, отчего именно в вашем уезде кулаки подняли мятеж. Я доложу обо всем в Центральном Комитете.
Он встал и направился к выходу, но Шабанзаде окликнул его:
— Минуточку... Вы не скажете, кто еще кроме Кербалая стоит во главе бунта?
Талыбов подумал, расстегнул карман гимнастерки, вытащил блокнот, прочел по слогам:
— Гамло!.. Всем там заправляет он. Но какое это имеет отношение к делу?
Он положил блокнот в карман и вышел.
— Гамло!.. — повторил Шабанзаде и провел рукой по щеке. — Не может быть!
Еще несколько дней назад ему сообщили, что в отряде Кербалая верховодит недавно вернувшийся из заключения Гамло. Эта весть встревожила его, но в суматохе последних бурных дней он забыл об этом. И теперь, когда Талыбов привез эту не укладывающуюся в сознании весть о предательстве Абасгулубека и Халила, он снова вспомнил о своем незадачливом родственнике.
Шабанзаде поднес к печке хворостинку; дождавшись, когда она загорится, закурил папиросу. Прошел к своему стулу, сел. Еще раз глянул на фото в партбилете и, будто боясь обжечься, осторожно положил в сейф. Ему показалось, что сейф может проглотить и его самого. Быстро прикрыл дверцу, повернул ключ.
«Гамло — предводитель бунтовщиков. Скажу Назакет — с ума сойдет. Да, такие вот наши дела...»
Талыбов постоял на веранде, глядя на село. Какой-то человек сбрасывал снег с крыши дома. Тяжело и лениво поднимался дым из труб...
«Шабанзаде струхнул. Так и должно быть. Здесь, на местах, они мнят о себе бог знает что. Так ведут себя, будто сотворили мир. Неумелые, недалекие люди, случайно оказавшиеся у власти. Они-то все и тормозят: тянут с проведением мероприятий, срывают кампании, играют в вождей. Нет, следует преподать им наглядный урок».
Он добрался до гостиницы, вошел в номер, запер изнутри на ключ дверь. Разделся, лег и сразу же съежился от холода.
Человек в длинной, прохудившейся шинели с утра кружился близ гостиницы, где остановился Талыбов. Ему казалось, что Талыбов проснется от хруста его сапог на снегу, приоткроет окно, спросит о самочувствии, о новостях. А он перескажет все, что удалось узнать и услышать за эти два дня.
...Огонь в печке угасал. Алый отблеск на стене стал ярче, затем пропал.
«Значит, — думал Шабанзаде, — наступает, видимо, час, когда ты должен угаснуть, исчезнуть, как это умирающее пламя. Забудут про заслуги, награды, что я оправдывал доверие всюду, куда направляли. Будь проклят этот уезд! И черт меня дернул вернуться сюда.
Скажут, потерял бдительность. И кто станет разбираться, что я породнился с Гамло задолго до революции? Спросят, пытался ли ты оказать воздействие на своего родственника? А ведь я видел его только раз в жизни».
Печь окончательно погасла. Капли, образовавшиеся на запотевшем стекле окна, медленно скатывались вниз.
«Да, попал я в переделку. Назакет? Как она поступит, когда я скажу, что ее дядя — враг, контрреволюционер, что он стреляет в наших? Откажется ли она от него? Ведь как-никак — дядя. Родная кровь. В таком случае она должна выбрать: или дядя, или я. Конечно, на словах она примет мою сторону, а в душе будет жалеть его. Ее-то я знаю. Назакет нелегко переломить.
Однажды он приезжал на базар продавать сыр. Зашел к нам. Помнится, как он приглаживал усы пальцами, в трещинках которых белела сырковая масса... Назакет подложила под него тюфячок, сняла с него чарыки, помыла теплой водой ноги. И, вытирая их полотенцем, приговаривала: «Дядя, родной мой, не забывай нас». Интересно, если сейчас Гамло пришел бы к нам, стала бы она мыть ему ноги? Разве она виновата в случившемся? До этого Назакет и не видела толком этого дядю. Ведь она ушла из дому совсем молоденькой девушкой. У нас иное воспитание, идеалы, мысли. Люди сейчас роднятся не по крови, а по убеждениям».
Шабанзаде заметил в печке крохотную искорку: «Так и надежда. Нельзя дать ей угаснуть». Положил в печку поленья, налил керосину, зажег дрова. Только после этого подошел к столу, поднял трубку телефона.
— Да, да, девушка, город... мою квартиру.
Положил трубку.
«Интересно, кто-нибудь знает про наше родство? Земля слухами полнится. Наверное, уже сообщили об этом куда следует».
Зазвонил телефон.
— Квартира? — спросил Шабанзаде, подняв трубку. — Да, да, слышу!.. Назакет! Это я!.. Нет, не к добру...
Поговорив по телефону, он снял с гвоздя шинель, оделся и вышел из кабинета.
По дороге в гостиницу завернул в столовую, заказал обед, попросил, чтобы принесли в гостиницу. Деньги за обед положил на краешек стола.
Смеркалось. В такое время улицы, как правило, безлюдны. А теперь то там, то тут, о чем-то переговариваясь, стояли группы сельчан. Люди, каждого из которых Шабанзаде знал как свои пять пальцев, увидев его, отводили взгляд.. Только совсем ,рядом с гостиницей из толпы отделился один из активистов, поздоровался с ним, спросил вполголоса:
— Люди говорят разное... Это правда?
— О чем ты, Дедебала?
— Абасгулубек...
— А что случилось? — с показным удивлением спросил Шабанзаде.
— Утверждают, перешел на их сторону. А кое-кто говорит, что его убили.
