Николай Никитин - Северная Аврора
Глава четвертая
1
В ночь на первое августа губвоенком Зенькович звонил по телефону в штаб Северной флотилии и спрашивал Викорста: закончено ли минирование, и приняты ли все другие меры на случай появления вражеских судов? Адмирал заявил, что все решения особого совещания выполнены. Зенькович послал людей для проверки. Ему доложили, что мины расставлены, ледоколы находятся на фарватере и в случае надобности в любой момент могут быть взорваны. Было доложено и о том, что мудьюгские батареи получили дополнительный артиллерийский боезапас и способны выдержать продолжительный бой.
А через несколько часов Зеньковичу подали рапорт, присланный комиссаром флотилии:
«Сегодня в шесть часов утра противник показался вблизи острова Мудьюг, в шестидесяти верстах от Архангельска. К пловучему Северодвинскому маяку подошли крейсеры «Кокрен» и «Аттентив», авианосец «Найрана» и транспорт с солдатами морской пехоты. Англичане захватили пловучий маяк и два дозорных тральщика. Советским батареям, находившимся на Мудьюге, было предложено сдаться. Председатель батарейного комитета приказал противнику уйти из русских вод, заявив, что в случае отказа батареи откроют огонь. В ответ на это с английского авианосца были тотчас же спущены четыре гидроплана. Первый из них полетел в сторону Архангельска, остальные три закружились над батареями. Крейсер «Аттентив» малым ходом двинулся вперед.
Когда крейсер приблизился к Мудьюгу, на береговой сигнальной мачте острова был поднят сигнал: приказываю остановиться. Английские гидропланы стали бросать бомбы. Батарейная команда, обстреляв их из пулеметов и винтовок, отогнала к северу. Крейсер направился вслед за гидропланами и отдал якоря в трех-четырех кабельтовых от острова, заняв позицию, позволявшую ему стрелять по Мудьюгу. В девятом часу утра он открыл огонь. Батарея могла отвечать лишь двумя орудиями, другие были кем-то в последнюю минуту выведены из строя. Гидропланы снова начали яростную бомбежку. В то же время к северной оконечности острова приблизился на лодках английский десант. Солдаты, высадившись в числе двух рот с пулеметами и минометами, также открыли огонь.
Три метких попадания советских артиллеристов в крейсер не спасли Мудьюга. Защитники его были обречены. Тогда тридцать пять батарейцев, еще уцелевших, несмотря на огонь с неба, с земли и моря, подорвали орудия, а также и пороховые погреба. Столбы дыма взвились над лесными болотами. Батарейцы побежали к югу, где стояли на причалах лодка и небольшой баркас. Моряки и красноармейцы покинули Мудьюг, стараясь попасть в полосу утреннего тумана, стелившегося над волнами Сухого моря…»
Так в рапорте штаба Северной флотилии описывалась мудьюгская трагедия. Сквозь строчки рапорта, лежавшего перед ним на столе, Зенькович видел героев этого неравного боя. Это были люди в бинтах, с воспаленными глазами, измученные, их форменки и бушлаты были разорваны и пропитаны кровью. Их глаза горели негодованием. Люди кричали: «Измена! Нас предало царское офицерье! Где Викорст? Где Потапов?… Надо задавить этих гадюк! Надо истребить змеиное гнездо!»
Тогда же выяснилось, что минные поля, поставленные Викорстом, не взрываются, что ледоколы действительно затоплены, однако не на фарватере, и что они не взорваны, а посредством открытия кингстонов просто погружены на дно.
Человек, посланный Зеньковичем, так докладывал ему об этом происшествии:
– Когда я подошел на своем буксире к месту взрыва, вижу, на ледоколах аврал… Подошли лодки и с Мудьюга… Нам кричат: «Уходите, сейчас взрываем!» Тут раздаются отчаянные голоса мудьюжан: «Скорее, товарищи!.. Первый крейсер уже вошел в устье». Я к инженеру-подрывнику, а он тоже кричит: «Уходите, сейчас взрываем!» Мы завели буксир в речную петлю, долго ждали, но взрывов так и не дождались. А когда мы вернулись, нам сказали, что пироксилин оказался испорченным… Ледоколы на моих глазах медленно погружались в воду. Я говорю: «Но вы сдвинулись с места, не там топите». Старший офицер показывает мне приказ командующего, обозначающий место затопления. Я арестовал этого офицера…
Зенькович позвонил Викорсту. Однако в штабе флотилии никто не отвечал, кроме дежурного. Он позвонил Потапову, но и того не оказалось на месте.
Ни Викорста, ни всех его сотрудников, ни начальника гарнизона Потапова уже нельзя было найти. Они скрылись.
Слухи о мудьюгской трагедии проникли в город. Были получены и другие сообщения. Выяснилось, что день тому назад англо-американским десантом занят город Онега, что на Онежский рейд по пути в Архангельск заходила сводная эскадра Антанты и маленький северный городок запылал от ее снарядов. Из Вологды сообщили, что на реке Онеге, в районе Ческой, противник завязал бой с передовыми отрядами Красной Армии и что какой-то иностранный вражеский батальон пытается прорваться к Вологодской железной дороге, очевидно стремясь перерезать ее возле станции Обозерской.
Архангельским властям стало ясно, что из города необходимо как можно скорее эвакуировать все имеющее боевую ценность… Надо беречь силы для будущих боев.
Началась спешная эвакуация.
Зеньковичу, как члену президиума исполкома, вместе с Чесноковым, Базыкиным и другими товарищами пришлось спешно заняться эвакуацией города. Составлялись списки на грузы, на людей, которых необходимо было эвакуировать. Решения приходилось принимать буквально на ходу. В этом не прекращающемся ни на одну минуту круговороте дел хоть немного притуплялась та ноющая сердечная боль, которая с утра томила Зеньковича. Каждые четверть часа губвоенком осведомлялся у Чека, как идет розыск Викорста и Потапова. Но все усилия были напрасны. Изменники точно в воду канули.
В середине дня из Шенкурска пришла телеграмма за подписью Павлина Виноградова. В ней Павлин сообщал, что с белогвардейцами покончено и что в Шенкурске восстановлен полный порядок. Зенькович тут же отправил Павлину телеграмму с кратким изложением архангельских событий. После этого он поехал к себе, в военкомат, куда должны были явиться остающиеся в городе большевики.
На улицах суетливо гудели машины, тревожно звонил трамвай, кричали, обгоняя друг друга, извозчики. По тротуарам спешили озабоченные, хмурые люди. Не видно было ни одного улыбающегося лица, не слышно было ни смеха, ни громких разговоров. Выжидавшая дальнейших событий буржуазия притаилась по своим квартирам и домам.
У Соборной пристани стояло несколько двухпалубных больших пароходов. К ней непрерывно подъезжали пролетки, автомобили и ломовые телеги, наполненные вещами и грузами. Красноармейцы, цепью рассыпавшиеся возле пристани, проверяли пропуска.
Напряженная тишина прерывалась только криками возчиков и матросов, переносивших на пароходы ящики с казенным грузом. Пароходы уходили без гудков…
2
В Архангельском военкомате было непривычно тихо. Внизу, в комендантской, у дежурных писарей, горел свет. У ворот и в подъезде, как всегда, стояли часовые.
Кабинет был полон народу. Со многими из находившихся тут Зенькович сегодня уже разговаривал. Других видел впервые. Все были сосредоточенны, угрюмы.
Адъютант Зеньковича и телеграфист военкомата Оленин сидели на корточках возле круглой печки и сжигали секретные документы.
За письменным столом, пристроившись возле настольной лампы, сидел Потылихин. Ворот его ситцевой рубашки был распахнут. Фуражка сползла на затылок. Покрасневшими от усталости глазами он просматривал только что составленное им воззвание Архангельского комитета партии. Утром оно должно было появиться в газете.
«Мировая гидра контрреволюции в лице Антанты, в лице английского и американского империализма, – говорилось в этом воззвании, – наносит Архангельской организации тяжелый удар. Комитет партии вынужден уйти в подполье, дабы не быть распятым мировыми разбойниками. Товарищи!.. Революция в опасности! Наш долг – всеми силами и средствами спасать ее».
– Успеют ли дать в газету воззвание? – спросил Зенькович, подходя к письменному столу.
– Должны успеть, – отозвался Потылихин и, помолчав, добавил: – Я уже обо всем условился с наборщиками.
Стоявший рядом с Потылихиным Базыкин просмотрел листовку через его плечо и сказал:
– Вот здесь надо добавить, Максим Максимыч. – Он указал пальцем на место в листовке. – Тут надо сказать о стойкости… Никакой паники!
Потылихин подумал, качнул головой и быстро дописал несколько фраз.
Зенькович, прочитав листовку, молча вернул ее Потылихину.
Оглядев собравшихся, он спокойно и отчетливо проговорил:
– Товарищи, по решению партийкой организации мы остаемся здесь для подпольной работы…
– Явок нет, – раздался голос из группы людей, сидевших возле длинного стола.
– Будут… И явка, и техника, и документы… Все будет! – так же спокойно, только немного повысив голос, сказал Зенькович. – Воля, отвага, расчет, поддержка рабочего класса – вот что главное. Первая явка будет у Грекова, рабочего ремонтных мастерских. Потылихин его знает. Все мы должны разойтись по рабочим отрядам. Распределим силы. Я сегодня же ночью иду на левый берег. Надо прогнать к Вологде еще несколько оставшихся эшелонов. Это раз. Надо подготовить к бою левобережные красноармейские части и моряков, которые должны туда прийти. Это два. Тебе, Базыкин, поручается агитация на заводах и организация явок. Займись этим сейчас же. Ты пойдешь на Маймаксу, – сказал он, обращаясь к Чеснокову. – А мы с Потылихиным съездим сейчас в Соломбалу. В Соломбале рабочие вооружились?
