Николай Бахрошин - Викинги. Скальд
Значит, на первое же опасное дело нужно будет послать Гулли, чтоб храбрость его не ржавела! – сказал сам себе ярл. Это нетрудно запомнить. Наука конунгов – не забывать ничего, даже если делаешь вид, что не помнишь, так еще отец говорил…
* * *Да, потом Любеня-Сьевнар часто вспоминал тот случай, что сделал его свободным. По-настоящему он задумался о нем только по прошествии времени.
Почему в этот день Гунстам начался до полудня? Все знают, водоворот открывает пасть, когда на землю ложатся вечерние тени, а до этого окрестные воды безопасны, как купель младенца. Почему все-таки Рорик вдруг решил продать его и повез в Хильдсъяв? Почему опытный конунг, знающий море как живот любимой наложницы, не взял на скайд сменных гребцов? Почему так перегрузил корабль железными поделками, что пока их кидали за борт – потеряли время, когда можно было уйти от первых крутящихся волн, рванувшись на веслах? Почему…
Нет, слишком много «почему» получается! Если вдуматься – словно бы неведомая сила нарочно сложила все обстоятельства, чтобы одарить его желанной свободой… Хотя, почему неведомая? Очень даже ведома эта сила! Не ему ли показалось на миг, будто морская пена, кипящая перед глазами, сложилась в родное лицо волхва, что глянуло на него, как живое.
Будь счастлив, сынок! – словно бы опять прозвучало в ушах.
Голос из той, прошлой жизни, которую он почти забыл, взрослея на далеких берегах Свияжского моря, разговаривая на ином языке и живя чужими обычаями. Правда, по прошествии времени, уже трудно понять – было ли это на самом деле, или такие чудесные подробности дорисовала ему услужливая фантазия. Тогда, в Хильдсъяве – просто ошеломление узника, перед которым внезапно распахнулась дверь темницы…
* * *Теперь, натуго примотанный к твердой деревянной лавке в доме Бьерна Полторы Руки, Сьевнар-Любеня почти все время проводил в забытьи, плавал в дреме, как заблудившаяся ладья в бесконечном море. И мысли, и чувства почему-то все время уносили его в прошлое, в забытое, которое, оказывается, все еще жило в нем.
Против опасений, дружинники спокойно приняли недавнего раба. Сразу начали общаться с ним, как с равным. Так, значит, суждено ему, так предначертано на пряже жизни, говорили воины за длинным общим столом. Люди могут спорить со своей судьбой, ломать ее, как кожемяки шкуру, но она все равно не станет гладкой и податливой, как свежевыделанная кожа. К тому же в дружинах побережья всегда было много пришлых. Главное, – объявить себя свеоном, поклясться в верности Одину и своему ярлу – так всегда было.
Какая разница, чья в тебе кровь, если она закипает при звоне мечей? – рассуждали обитатели побережья. Ярлы сами набирают себе дружины, и только они решают – это издавна повелось. На драккаре ярла Энунда Большое Ухо, к примеру, плавали два воина, чья кожа была такая же черная, как у злобного великана Сурта. А у ярла Тунни Молотобойца был один воин с желтой кожей и глазами узкими, как бойницы для лучников. Борода и усы у него почти не росли, но зато он был быстр и бесстрашен в бою, как молодая рысь. Когда-то все они тоже были рабами, а стали воинами. Судьба…
Имя Любеня свеоны выговорить не могли, поэтому они скоро начали назвать его Сьевнар. На их языке – это почти то же самое, что Любеня на языке родичей. Сьевнар – имя в честь златокудрой Сьевн, Богини Любви.
Тогда же, упражняясь в воинском искусстве вместе с молодыми дренгами, он получил свое первое прозвище – Сьевнар Нескладный. Насмешливых дренгов очень забавляло, что он держит меч, как палку, а копье – как вилы. Мальчики свеонов учились обращаться с оружием едва начиная ходить, вместо игрушек старшие выстругивали им деревянные мечи и копья, сразу показывая правильные хваты и махи.
Впрочем, Сьевнар был ловкий, не зря он еще ребенком в одиночку справлялся с хрюкающим и разбегающимся свиным стадом. Матерые кабаны и мясистые матки только с виду кажутся неуклюжими и неповоротливыми, маленький раб быстро понял, что злее, умней и мстительней зверей, чем свиньи, – еще поискать. Но ведь справлялся. И сильным вырос, всегда ел досыта. Рабы при свиньях всегда найдут чем подкормиться, пусть отбросами, зато вволю. Да и потом, в кузнице, махая огромным молотом, он тоже становился все сильнее и сильнее. Сам чувствовал, как наливаются мускулы на руках, растягивая полотно рубахи. А кисти стали такими крепкими, что он без клещей выгибал неподатливые железные полосы. Для боя на мечах или топорах крепкая кисть – это первое дело, утверждали хольды-наставники.
Сьевнар быстро учился ратной науке.
Единственный, кто по-прежнему недолюбливал нового дружинника, был Альв Ловкий, младший владетель фиорда. Теперь тот его не пинал, конечно, но Ловкий постоянно цедил сквозь зубы насмешливые слова и презрительно кривился в его сторону при любом случае.
Да, их взаимная неприязнь возникла с самого начала, с первой, давней встречи, помнил Любеня. У него самого от одного голоса младшего владетеля до сих пор все переворачивалось внутри, как в прежние, рабские времена. Ненависть никак не хотела остыть. А все на побережье знали – лучше иметь врагом могучего конунга Рорика, чем его младшего брата. Рорик Неистовый не будет терпеть, сразу выскажет, что накипело, вызовет на равный бой, и там – как боги решат. А этот – другой, начнет таиться, ухмыляться в спину и при случае отомстит исподтишка, говорили про него многие.
Подлый он, шептались за спиной у младшего ярла. Вот, казалось бы, два кровных брата – Рорик и Альв, от одних отца с матерью, а какие разные характеры получились…
6
Наступления зимы израненный Сьевнар не заметил. Когда побережье закуталось в белые покрывала, воин все еще был без сознания, лишь изредка приходя в себя.
– У него – не только кости поломаны. От падения у него ум в животе перетряхнулся и никак не возвратится на место, – поставил окончательный диагноз Бьерн Полторы Руки. – Поэтому надо кормить его, хотя бы насильно, мясными бульонами, чтобы те смывали кусочки ума в одно место, как, к примеру, течение реки все время выносит песок на одно и то же место, намывая отмель.
– То, что ты говоришь, уважаемый Бьерн, – это только одна сторона монеты. Но, как известно, у всякой монеты есть и другая, – несколько туманно возражал Бьерну другой лекарь, из данов, знаменитый Фридлейв Травник, специально вызванный конунгом Рориком к своему дружиннику. – Купец, отдавая товар, всегда глянет на обе стороны монеты, значит, и лекарю надлежит смотреть на больного с разных сторон. Ибо, как учат нас ученые мужи древности, – нет причины без следствия, равно как и не бывает следствия без причины…
Знаменитый лекарь возражал все-таки осторожно, бережно, больше ссылаясь на авторитет древних целителей, чем напирая на скудоумие собеседника, как водится на ученых диспутах. А как иначе с этими прибрежными дикарями? Известно, даже старые воины фиордов отличаются вспыльчивым нравом и быстро переходят от слов к тасканию за грудки и не научному рукосуйству.
– Ага, – нерешительно соглашался Полторы Руки и по привычке разминал здоровой рукой пальцы больной.
Он не понимал, куда клонит медицинская знаменитость. Если нет причины без следствия, равно как и следствия без причины, что из этого следует в смысле мясных бульонов? Давать или не давать? Вот что значит ученый муж – и говорит вроде на обычном человеческом языке, а поди еще, разбери.
Фридлейв Травник, знакомый даже с хитрой медициной смуглых арабов, рассказывал, авторитетно постукивая себя пальцем по лбу, что, по последним данным, науки ум у человека находится не в животе, как считалось раньше, а даже выше – почти в голове. Следовательно, орошая живот бульонами, никакого ума не намоешь, только зря брюхо вспучишь. Впрочем, Бьерн правильно лечил повреждения костей, находил он. Лубки наложены аккуратно, умело, больной примотан к плоской поверхности и лишен подвижности. Кости, волей богов, должны срастись. Опять же, если будет угодно богам и если не перебита падением становая жила, ратник, может, и встанет на ноги, и снова будет ходить. А что кормить бульонами – так от этого хуже не будет, конечно, от густых бульонов кости быстрей срастаются, снисходительно соглашалась знаменитость.
– Ага, я же говорю – бульон нужен! Когда кости сломаны, наваристый мясной бульон с луком – первая пища! – с облегчением понимал Полторы Руки.
* * *Сьевнар начал приподниматься только к середине зимы. Да и то путь от кровати до очага давался ему с таким же трудом, как раньше, – взбежать без передышки на утес Дозорная Башня. Расхаживаться он начал ближе к весне.
Закутанный в меховую одежду, опираясь на деревянные клюшки, юноша медленно, как старик, выходил из дома, садился на лавку под стеной и подолгу сидел там, смотрел на море с серой кромкой прибрежного льда, на заснеженные утесы, на бледное зимнее солнце, плывущее в чуть заметной дымке.
