Николай Бахрошин - Викинги. Скальд
Да, не сказал! Самую важную тайну – сберег!
А как еще мальчик мог отомстить? Чем отплатить за унижения? Только молчанием.
Пусть они, свеи, не догадываются, как он им отомстил, но он-то знал это, и тешился про себя этой мыслью. Да, пусть не сразу, но мальчик догадался, зачем волхв просил его запомнить приметное место на Лаге-реке. Сами свеоны своими допросами натолкнули его на эту мысль. Если есть княжеские сокровища – они там, конечно…
* * *Есть ли участь печальнее, чем судьба раба? – часто думал тогда Любеня, жалуясь на жизнь и своим привычным богам, и новым, свейским.
Вот он совсем мальчишка… Он еще плохо разбирает свейскую речь и все время получает пинки и тычки за то, что не всегда понимает хозяев. Подносит не то, зовет не того, кидается не в ту сторону. Он бы и рад угодить, он старается, вслушивается, заглядывает в глаза, но все равно не успевает понять, когда свеи говорят слишком быстро. Те думают – нарочно путает. Непокорный раб. Еще больше злятся…
Потом казалось – он вообще не поднимал глаз первое время. Только заглядывал в глаза хозяевам, и снова опускал их к земле. В горле постоянно сжимался комок обиды, а на ресницах висели горькие тоскливые слезы, застилая зрение. Ему было и страшно, и одиноко, и все вокруг было чужое, злое, враждебное к нему, маленькому.
Неумолчный гул вечно хмурого моря, гористая, неприветливая земля, где бесконечные утесы и валуны опускаются прямо в воду, как руки каменных великанов, где скалы и валуны торчат повсюду, как их зубы или клыки. И главное – страшные, непонятные люди.
Прежняя жизнь среди родичей представлялась ему отсюда сплошным солнечным праздником. А здесь он как-то совсем не замечал солнца, хотя оно, наверное, светило как обычно.
Нет, здесь даже зелень деревьев, даже голубизна неба казались ему не яркими, как дома, а словно поблекшими, выцветшими от времени. Как будто и красок не хватило у богов для этой дальней земли. В избытке осталось только серого, каменного.
* * *Шло время, и Любеня рос. Носил грубую одежду и коротко стриженные волосы, как положено всем рабам побережья. Жил, потому что, оказывается, и так можно жить. Человек ко всему приспосабливается, в этом его большая сила и, наверное, большая слабость, думал он потом, вспоминая.
Тоже – разрозненные картинки в памяти, ничего больше…
Вот он старше на несколько зим. Теперь Любеня пасет свиней на дальних холмах. Стадо огромное, больше трехсот голов – клыкастые кабаны, тупорылые матки, шустрые поросята. Вся эта визжащая, хрюкающая орда так и норовит забрести куда-нибудь в запретное место – глаз да глаз нужен. Он и еще двое рабов из Византии так и живут в землянке при стаде, греются только от костра, на котором варят бурду для свиней. Византийцы сильно страдают от холода и сырости, один уже кашляет кровью, а он – как-то привык к холоду, даже по первому снегу бегает босиком.
Византийцы, оба небольшие, смуглые, слабосильные, все время ссорятся между собой, склочничают, как старые бабы. Ему часто приходится разнимать их, часто – силой. Они оба старше его, но Любеня – сильнее, он – за главного.
Радости от старшинства мало, именно с него хозяйственный Альв спрашивает за каждую недостачу и нещадно сечет…
Вот Любеня еще подрос, почти юноша, он уже чувствует томление плоти при виде женщин. Ночами, ворочаясь на свое лежанке, часто вспоминает какой-нибудь завиток волос, поворот головы, случайный взгляд, блеснувший из-под пушистых ресниц. Снова проклинает свою судьбу раба, только уже по-другому, по-взрослому, более безнадежно что ли… А что делать? Какая бы ни выпала человеку судьба – другой не будет. С волей богов все равно не поспоришь, остается только уповать на их милость и ждать чуда. Верить.
Как можно выжить без веры в чудо?
Вот прошло еще время, теперь он работает в кузнице, подручным у мастера-раба Аристига, умеющего ковать такие мечи и топоры, что даже знаменитые свейские мастера восхищенно цокают языками. Сам конунг Рорик распорядился отдать его в обучение Аристигу. Мол, хватит рабу обниматься со свиньями, парень вырастает крепкий, плечистый, годится для железной работы, а раб, обученный ремеслу, – стоит впятеро-вдесятеро дороже обычного.
Аристиг – тоже раб, но свеи обращаются с ним бережно, уважают его искусство, присылают в кузню вдоволь жирного мяса и крепкого пива. В кузне – всегда дымно, чадно, горячо, старый, носатый грек своенравен, прикладывает подручных, Любеню и второго – франка Бове, по голове, по хребту чем ни попадя. Зато свеи их больше не трогают, они вроде как на особом положении, они – тоже будущие умельцы. А грек – что, вспыхнет и отойдет. Потом сядут, поговорят, посмеются даже.
Грек действительно выдающийся мастер, скоро разобрался юноша. Бывало, постучит по любому железу заскорузлым, паленым ногтем, послушает звук – и словно насквозь увидит, какой крепости этот металл, сколько его надо калить, сколько охаживать молотом и как охлаждать потом. А не то берет в руки железную заготовку, слушает, гладит, думает и вдруг отбрасывает ее совсем. Не годится, говорит, в этом железе не будет настоящей крепости.
Да, у Аристига было чему поучиться, понимал Любеня. Если о свободе остается только мечтать, то пока – хоть выделиться среди остальных рабов, заслужить хоть малую каплю уважения от хозяев.
Любеня знал, старый грек уже обучил для владетелей фиорда нескольких мастеров, тех потом продали с большой выгодой. Скоро и им это предстоит, быть проданными, понимал юноша. Хорошо это или плохо – кто знает? Только боги…
* * *Воин Сьевнар открывал глаза и видел прямо над собой лицо девушки.
Красивое лицо… Нет, не так, скорее – неземное лицо. Вроде – из плоти и крови, но в это трудно, почти невозможно поверить.
Темные брови, стрельчатые ресницы, тонкий, точеный, задорно вздернутый носик. Золотая волна волос. И глаза – голубые, ясные, как безоблачное, летнее небо. И губы – пунцовые, сочные, как налитые ягоды земляники.
Очень красивое лицо… Земное, близкое, и не земное одновременно.
Нет, он как будто видел раньше это лицо, что-то смутное мелькало в памяти. Как видел всех обитателей окрестностей Ранг-фиорда, сталкиваясь в работе, на сходах или на общих праздниках. Но здесь, так близко, совсем рядом…
Потом он снова терял сознание, и опять приходил в себя, в очередной раз заново удивляясь красоте знакомой незнакомки. Если бы не две темные родинки на нежной щеке с чуть заметным персиковым пушком – он бы решил, что видит перед собой валькирию Христ, самую красивую из дочерей Одина Все-Отца. Родинки – свидетельство человеческого происхождения, у гладкокожих богов на теле не бывает этих знаков судьбы.
Сангриль! – позвал ее кто-то, и она откликнулась на это имя. А он, снова прикрыв глаза, несколько раз повторил его про себя.
Сангриль… Сангриль…
Жаль, не долго удавалось на нее любоваться. Болезнь все еще не отпускала его, и Сьевнар опять проваливался в забытье, где видел среди горячего, плывущего забытья отчетливые картины прошлого.
* * *И снова он, Любеня, плывет по бурному морю. На этот раз – на взбрыкивающем скайде «Волк», как называлась эта шестнадцативесельная ладья.
Он уже взрослый, он чувствует себя совсем мужчиной, но он все еще раб. Теперь Любеню и еще двух рабов – плечистого франка Бове, и звероватого, плешивого сакса Варвика, большого искусника на кожаные поделки, везут на дне ладьи со связанными руками, продать в Хильдсъяве, пока там дают хорошую цену за мастеровых.
«Зачем связали, куда тут побежишь, среди моря?» – ворчит сакс.
Вместе с ними везут на продажу железные изделия кузнецов фиорда, отобранные рачительным хозяином Альвом. Прославленный морской конунг Рорик Неистовый сам отправился в гард вместе с товаром, рассчитывая повеселиться там за сладкими заморскими винами и любовью томных южных рабынь, специально обученных ублажать мужчин разными способами. Их нежное, холеное тело хозяева предоставляют богатым воинам на одну или несколько ночей, но стоит это не дешево.
Жена Рорика Ингрив, дочь богатого владетеля Инстрим-фиорда Багги Высокие Сапоги, злилась при их отъезде. Она не любит, когда муж уезжает в гард без нее, ворчала – неужто мужу мало домашних наложниц или в набегах не хватает женского мяса, чтоб выкладывать монеты за привозных девок?
Впрочем, жена – хозяйка на кухне и в кладовых, а с кем делить ложе – решает мужчина.
Только на этот раз им, похоже, не суждено доплыть.
Не просто буря, еще более страшная опасность угрожает им. Гигантский водоворот Гунстам, этот внезапный гнев самого великана Эгира, Хозяина Морской Глубины, зацепил их краем своей воронки и теперь тянет скайд вниз, в пучину, таща его за собой по широкому кругу, разметавшемуся на несколько полетов стрелы неподалеку от угрюмых береговых скал на подходе к Сольм-фиорду…
