Виктор Поротников - Спартанский лев
Симонид был поражён простотой жилища царя Леонида. Дом, доставшийся Леониду в наследство от старшего брата, выглядел не просто старым, но почти ветхим. Пол в комнатах местами просел, на стенах были видны глубокие трещины от частых в этой местности землетрясений. Колонны портика во внутреннем дворике, омытые дождями и опалённые солнцем, почернели от времени. По словам Мегистия, эти колонны были сработаны из дубовых стволов при помощи одного топора.
Потускневшие фрески на стенах носили печать старинной художественной школы, которая была уже забыта нынешним поколением греческих живописцев.
В разгаре беседы вошёл посыльный, им у Леонида был сын Мегистия, Ликомед, который сообщил царю, что эфоры позволяют ему нынче вечером отобедать у себя дома, дабы знаменитый гость не почувствовал неудобства. Такое же разрешение было дано и Клеомброту к нескрываемой радости последнего.
Вскоре пожаловали молчаливые слуги из дома сисситий, которые принесли доли от общей трапезы для Леонида и Клеомброта. Накрыв на стол, слуги удалились.
Симонид, повидавший на своём веку немало правителей и просто богатых людей, часто разделяя с ними застолье, не мог скрыть удивления скромностью обеда в доме спартанского царя. На плоских глиняных тарелках были разложены ещё тёплые ячменные лепёшки с тмином, козий сыр, порезанный тонкими ломтиками, куски варёной зайчатины. Для возбуждения аппетита, как обычно в Элладе, были поданы солёные оливки. Большое любопытство вызвало у Симонида какое-то горячее чёрное варево с довольно неприятным запахом. Слуги наполнили этим варевом две глубокие миски и поставили их на стол перед Леонидом и Клеомбротом.
Видя, что Леонид пригласил к столу и сына Мегистия, который себе налил из небольшого котла странной чёрной похлёбки, Симонид не удержался и шёпотом спросил у сидевшего рядом Мегистия, почему этой похлёбкой не угощают гостей.
— Друг мой, ты не станешь её есть, — так же шёпотом ответил Мегистий. — Эта еда только для спартанцев.
— Однако твой сын это ест. — Симонид кивнул на Ликомеда, который быстро орудовал ложкой, склонившись над миской.
— За время, проведённое в Спарте, мой сын привык к пище спартанцев, ведь он молод и крепок в отличие от нас с тобой, — пояснил Мегистий. — Я же так и не смог привыкнуть к похлёбке из бычьей крови. Да извинят меня присутствующие за этим столом.
При последних словах Мегистий посмотрел на Леонида и его брата, которые ели чёрную похлёбку с не меньшим аппетитом, чем Ликомед.
Леонид кивнул Мегистию, тем самым давая понять, что его отвращение к пище нисколько не оскорбляет ни Клеомброта, ни его самого.
— Я слышал о знаменитой похлёбке из бычьей крови, которую приготовляют только в Лакедемоне и больше нигде, — заявил Симонид. — Я хочу её попробовать.
Мегистий едва не подавился косточкой от оливы.
— Ты с ума сошёл! — зашипел он. — Эта пища не для твоего желудка!
— Я не могу, оказавшись в Спарте, не попробовать чёрную похлёбку, — гордо произнёс Симонид, любивший эффекты.
— Противиться желанию гостя — да ещё такого гостя! — мы не можем, — сказал Леонид, обращаясь скорее к Мегистию, нежели к Симониду, он кивнул Ликомеду. Тот вылил из котла остатки похлёбки в глубокую тарелку и осторожно, чтобы не расплескать, поставил её перед Симонидом. Клеомброт, не скрывая уважения к такому поступку, протянул ему медную ложку в виде львиной лапы.
Мегистий, видя, что Симонид погрузил ложку в чёрное варево, демонстративно отодвинулся. При этом на лице у него появилось насмешливо-язвительное выражение: ты хотел этого, приятель, вот и получи!
С непроницаемым лицом Симонид отправил ложку в рот и проглотил её содержимое. Перед второй ложкой он откусил большой кусок ячменной лепёшки, который вдруг колом застрял у него в горле. Мегистию пришлось похлопать друга по спине, чтобы он не зашёлся в кашле.
-— Теперь ты убедился, что я говорил тебе правду, — не без ехидства заметил Мегистий, когда Симонид немного отдышался.
— Убедился, — промолвил Симонид, помешивая ложкой в своей тарелке.
Несмотря на все усилия, больше трёх ложек ему осилить не удалось. Он был вынужден признать своё поражение, отодвинув от себя тарелку с чёрной похлёбкой.
Однако решимость Симонида попробовать исконное спартанское блюдо произвела благоприятное впечатление на Леонида и его брата. Они рассказали, что вот так сразу ещё никому не удавалось съесть даже полтарелки знаменитого супа. Самих спартанцев приучают к нему постепенно, начиная с четырнадцати лет, а женщин и вовсе не принуждают питаться этой похлёбкой.
— Похлёбка из бычьей крови — еда для воинов, — сказал Симониду Клеомброт в конце трапезы, когда на столе стояли фрукты и вино, на три четверти разбавленное водой, в чернолаковой ойнохое[81]. — Эта похлёбка быстро восстанавливает силы и надолго утоляет голод. Однако в походах мы её не едим, дабы секрет приготовления не достался чужеземцам.
— Повара, которые готовят чёрную похлёбку, не имеют права покидать Лаконику, — добавил Леонид.
Когда за окнами сгустились сумерки, в помещении зажгли светильники. Во время недолгой паузы, возникшей в разговоре, до слуха Симонида вдруг донёсся нежный женский голос, поющий жалобную песню под переборы струн. Встрепенувшись, поэт завертел головой: песня звучала где-то совсем рядом.
— Это поёт Горго, моя жена, — сказал Леонид.
— Какое дивное пение! — восхитился Симонид, знавший толк в музыке. — Царь, не покажется ли это дерзостью с моей стороны, если я попрошу твоего дозволения пригласить Горго сюда к нам. Пусть она споёт для нас.
— Твоя просьба выполнима. — Леонид велел Ликомеду пригласить Горго в мужской мегарон.
Едва тот скрылся за дверью, как Клеомброт спросил, обращаясь к Леониду:
— Пожелает ли эта гордячка петь для нас? Я не уверен, что Горго вообще к нам выйдет.
— Прибежит! — усмехнувшись, промолвил Леонид. — Примчится, когда узнает, что здесь находится сам Симонид! Вот увидишь.
Прошло совсем немного времени. У оставшихся в мегароне даже не успела завязаться новая беседа, как Ликомед вернулся обратно.
— Где же Горго? — спросил Клеомброт.
— Переодевается, — коротко ответил Ликомед и вновь занял своё место на скамье у стены, на которой были развешаны щиты, мечи и копья.
— Значит, царица порадует нас своим присутствием, — проговорил Клеомброт с оттенком лёгкой язвительности. — Это благодаря тебе, Симонид. — Он повернулся к кеосцу. — Да будет тебе известно, что жена Леонида обожает поэзию. Поэты для неё просто высшие существа!
— Что ж, я рад слышать это, — улыбнулся Симонид.
Ему пришла на ум шутка про поэтов, услышанная в Афинах. Симонид не преминул пересказать её своим собеседникам, чтобы разрядить то напряжение, какое возникло после слов Клеомброта.
Смех, звучавший в мегароне, был так заразителен, что Горго в нерешительности замерла на месте.
Леонид, подойдя к жене, представил ей Симонида, сделав широкий жест в его сторону.
Поэт поднялся со стула.
— Приветствую тебя, Симонид, — сказала царица, при этом её щёки слегка зарделись. — Для меня большая радость встретиться с тобой.
Кеосец в свою очередь, приняв красивую позу, с чувством продекламировал стихотворное приветствие, мигом сложившееся у него в голове. Суть приветствия сводилась к тому, что, услышав пение Горго, Симонид был приятно удивлён прекрасной гармонией звуков, а теперь, её увидев, удивлён ещё больше её внешней прелестью. В конце своего витиеватого стихотворения Симонид сравнил Горго с Афродитой, явившейся из пенного моря.
Присутствующие были поражены талантом Симонида, который столь незначительное, казалось бы, событие вдруг вознёс на большую высоту, придав ему волнительность и глубину. Горго одарила поэта таким благородным взглядом, что у иного ревнивого супруга непременно кровь закипела бы в жилах. Однако Леонид был спокоен.
Царица появилась перед гостями в тёмно-вишнёвом пеплосе, расшитом по нижнему краю золотыми нитками. Голова была украшена пурпурной диадемой, которая тонула в пышных кудрях. В руках у Горго была небольшая кифара[82].
Леонид без предисловий попросил жену порадовать Симонида своим пением.
— Пусть твоя песня, Горго, загладит у гостя впечатление от нашей чёрной похлёбки, — заметил царь, не сдержав добродушной улыбки.
— Вы что же, угощали его этой гадостью?! — сердито воскликнула Горго, переводя негодующий взгляд с мужа на Клеомброта и обратно. — Как вы могли! Нашли чем гордиться! Мегистий, ты как мог допустить такое!
Леонид и Клеомброт, перебивая друг друга, принялись оправдываться перед Горго, которая была похожа в этот момент на разгневанную эринию[83]. Вмешавшийся Симонид сумел успокоить царицу, рассказав ей, как было дело.
