Вальтер Скотт - Анна Гейерштейн. Или Дева Тумана

Его удары высекали искры из камней, и неизвестно чем бы все закончилось, если бы не громогласный повелевающий глас, перекрывший лязг мечей и грохот водопада, не раздался вдруг: «Ради вас самих, остановитесь!»

Поединщики вмиг опустили мечи, возможно, не очень жалея о прекращении боя, который иначе мог окончиться чьей-либо смертью. Они оглянулись, и увидели спешащего к ним ландмана, с гневными очами под грозным челом, и старшего Филиппсона с ним.

– Как! – вскричал он. – Гости Арнольда Бидермана грызутся ровно волки, позоря его дом?! Утратив образ божий?! Страх Господний?! Небрегая спасением душ?!

– Артур! – вскричал старый Филиппсон. – Что за безумие? Или долг тебе не в честь и слишком легок, что ты для ссор и потасовок находишь время?

Молодые люди, бой которых только-только был прерван, стояли, опершись на мечи, недобро сверкая друг на друга глазами, еще не остывши от схватки.

– Рудольф Доннерхугель, – приказал ландман, – отдай мне свой меч, как владыке этих владений, старшему родичу и главе кантона!

– В вашей власти, – отвечал Рудольф, с покорностью отдавая Арнольду Бидерману свой двуручный меч, – приказывать в здешних горах обнажить меч или класть его в ножны.

– Клянусь честью! – воскликнул Бидерман. – Это меч Стефана, который снискал ему славу при Земпахе, когда дед твой бился рядом с Винкельридом. Позор! И вы, юноша!.. – ландман обратился к Артуру, но Филиппсон опередил его:

– Сын мой, вручи меч свой господину ландману.

– Как прикажете, сэр, – отвечал молодой англичанин, – но со своей стороны я считаю нашу ссору оконченной. Этот джентльмен пригласил меня сюда, чтобы испытать мое мужество, которое у него вызывало сомнение. Полагаю, теперь он убедился в обратном. Я же, отдавая должное его силе и искусству владения мечом, признаю, что все могло окончиться и хуже…

– Хуже для меня, – перебил его Рудольф. – Зеленый рукав мой, знак симпатии к лесным кантонам, поалел так, будто его красил какой-нибудь красильщик из Ипра или Гента86. Но я искренне прощаю чужестранцу то, что он испортил мое платье и преподал мне урок, который мне не забыть. Если бы все англичане были так храбры, как ваш гость, дядюшка, то Бушитольцский холм вдвое был бы ниже.

– Рудольф, – сказал ландман, с бровей которого от слов племянника упали тучи и, наконец, разгладилось чело, – ты ветрен и горяч, но я всегда верил в твое доброе сердце. А вы, мой юный гость, можете поверить старику: если швейцарец сказал, что ссоре конец, то так оно и есть. Мы не сарацины какие, кои месть растят в себе, как чадо. Пожмите ж руки друг другу, дети мои, и позабудется глупая ссора.

– Вот моя рука, чужестранец! – сказал Доннерхугель. – Ты преподал мне урок фехтования, и после завтрака, коль ты согласен, я расплачусь с тобой хитростями охоты в наших лесах. Когда ноги твои станут так же крепки, как руки, не много найдется желающих соперничать с тобой.

Артур с открытой душой и с жаром юного чистого сердца с готовностью откликнулся на это предложение, и еще до возвращения в дом ландмана молодые люди обсудили предстоящую прогулку в лес с таким дружелюбием, как будто никакого раздора между ними не бывало вовсе.

– Я всегда готов простить безрассудство молодых, – сказал ландман вполголоса отцу Артура, наблюдающему краем глаза за юношами, – если рассудок в конце концов побеждает, и в сердце не остается зла.

– Однако эти молодцы натворили бы лиха, почтенный хозяин, – сказал Филиппсон, – не проведай вы об их глупости. И как вам только удалось узнать об их сговоре?

– Мне помог добрый ангел, – улыбнулся Арнольд Бидерман, – моего семейства. Я разумею мою племянницу Анну. Она заметила, как обменялись перчатками эти сорванцы, и слышала их слова: «Гейерштейн» и «на восходе». О, сударь, Анна слишком умна, чтобы не понять, что эти слова означают. Моих сыновей бог наградил силой, но, верно, позабыл вложить в их головы толику ума.

– Мне показалось, друг мой, что ваш, и мой отныне ангел, мелькнул крылами вон за той грядой, – сказал с улыбкой Филиппсон. – Думаю, что он слишком застенчив.

– Да, – ответил ландман, – но любопытен, как все дети. Однако, ручаюсь, что судьба этих олухов ее тревожит не менее нашего, и только стыд мешает ей свою тревогу обнаружить.

– Подозреваю, что так, – согласился англичанин, и добавил: – Было бы неблагодарностью с моей стороны не наградить добрую деву, которой я многим обязан?

– Самое подходящее время исполнить ваше желание, друг, – согласился ландман, и кликнул девушку своим зычным голосом, знакомым всем в здешних горах.

Анна Гейерштейн скрываясь неподалеку за пригорком, полагала себя вполне укрытой густыми зарослями кустарника. Она вздрогнула, услышав зовущий ее голос дяди, но немедленно ему повиновалась, и, обогнув юношей, идущих впереди, окольной тропинкой подошла к ландману и Филиппсону.

– Мой друг и гость желает говорить с тобою, Анна, – сказал ландман, вначале пожелав доброго утра девушке, которое спозаранку не обещало добра. Лоб и щеки девушки вспыхнули румянцем, когда Филиппсон с важностью, которая, казалось, не соответствовала его положению, обратился к ней со следующей речью:

– Порой случаются, дитя мое, с торговыми людьми неудачи, из-за которых они остаются в долгах, но самым ничтожным из купцов считается тот, кто не расплачивается с ними. И потому прими, дочка, благодарность отца, чей сын лишь вчера был спасен от гибели твоим бесстрашием, и вот уже теперь, нынешним утром, твоим же благоразумием. Ты обяжешь меня еще больше, приняв от благодарного старика вот эти сережки… – слова англичанина сопровождались поднесением девушке драгоценного подарка: – Это всего лишь жемчуг, но, поверь, он достоин графини…

– И потому, – вмешался вдруг ландман, – их непристало носить простой девушке. Мне кажется, господин Филиппсон, вы преувеличиваете собственную благодарность и принижаете ценность подарка. И где это видано, чтобы торговцы разбрасывались драгоценностями?

– Позвольте мне просить вас о прощении, мой дорогой друг, – отвечал англичанин, – не по размышлению, клянусь, но по велению сердца выбрал я подарок. И надеюсь, уважаемый хозяин, кого доселе я находил добрейшим человеком, не будет отговаривать от принятия его юную особу, коей приличествует знатный титул, полученный ею при рождении. Кроме того, вы плохо зарекомендуете меня, когда по вашей милости я прослыву человеком тянущим с долгами.

– Я всегда был, – сказал ландман, взяв сережки в свою руку, – против красивых безделушек, которые коров и коз доить не помогали нашим прабабкам. А все ж, – продолжил он улыбнувшись и поднеся одну из сережек к ушку племянницы, – украшения девушкам к лицу, хотя они и твердят в один голос, что мы, старики, в девичьей красоте ничуть не смыслим. Что ж, Анна, тебе решать – принять дорогой подарок нашего доброго гостя или нет.

– Если вы не против, дядя, – смущенно молвила девушка, – я не стану обижать достойного гостя, отказывая ему в искренней благодарности; но с его и вашего дозволения, милый дядюшка, я принесу эти сережки в дар Эйнзидельнской Божьей Матери, выразив ей тем самым нашу общую признательность за покровительство, которое она распростерла над нами во время вчерашней ужасной бури, и которая не оставила нас без помощи нынешним утром.

– Клянусь, сама Дева Мария ее устами говорит! – всплеснул руками ландман. – Нет ничего мудрее, как употребить щедрость нашего дорогого гостя на испрошение небесной благодати домам нашим и всему Унтервальдену. А тебе, Анна, я куплю ожерелье из черного янтаря на праздник стрижки баранов, когда продам шерсть.

Глава VII

Презрел ты мир,

Так выходи на пир,

Кровавый!

Впредь не посмеет никто

Презреть приглашенье мое.

ДОВЕРИЕ между ландманом и английским купцом до их отъезда ко двору Карла Бургундского утвердилось настолько, что они могли не прятаться за словами касательно политики. О положении дел в Европе и Швейцарском Союзе мы уже упоминали, но для большей ясности происходящего в нашей повести необходим краткий исторический экскурс.

В продолжение недели, проведенной английскими путешественниками в Гейерштейн, Швейцарский Союз провел несколько совещательных сеймов с представителями как городских, так и лесных кантонов. Первые страстно желали войны с Бургундией по причине притеснения их торговли установленными с недавних пор герцогом Карлом различными пошлинами, которые стали вскоре совсем невыносимы вследствие произвола его слуг; и тем более жаждали они войны, что до настоящего времени в военном отношении им неизменно сопутствовала удача и добыча. Кроме того, многие из них тайным образом были побуждаемы к войне щедростью Людовика XI, который не жалел золота, чтобы добиться распри между Швейцарским Союзом и их могущественным врагом – Карлом Смелым.